Ярмарка тщеславия - английский и русский параллельные тексты

Теккерей Уильям Мейкпис

Mrs. Osborne could not find anybody to suit the Major before she went to sleep.	Миссис Осборн так и уснула, не подыскав для майора подходящей жены. Однако в положенное время явился почтальон и рассеял все сомнения: он принес Эмилии письмо, в котором Джоз извещал ее, что чувствует себя немного усталым после путешествия и потому не в состоянии выехать в тот же день, но на следующий день выедет из Саутгемптона рано утром и к вечеру будет у отца с матерью. Эмилия, читавшая это письмо отцу, запнулась на последнем слове. Брат, очевидно, не знал о событии, происшедшем у них в семье. Да и не мог знать. Дело в том, что, хотя майор справедливо подозревал, что его спутник не двинется с места за такой короткий срок, как двадцать четыре часа, а найдет какой-нибудь предлог для задержки, он все же не написал Джозу и не известил его о несчастип, постигшем семейство Седли: он заговорился с Эмилией и пропустил час отправления почты.
The same morning brought Major Dobbin a letter to the Slaughters' Coffee-house from his friend at Southampton, begging dear Dob to excuse Jos for being in a rage when awakened the day before (he had a confounded headache, and was just in his first sleep), and entreating Dob to engage comfortable rooms at the Slaughters' for Mr. Sedley and his servants.	В то же утро и майор Доббин в гостинице Слотера получил письмо от своего друга из Саутгемптона: Джоз просил дорогого Доба извинить его за то, что он так рассердился накануне, когда его разбудили (у него отчаянно болела голова, и он только что уснул), и поручал Добу заказать удобные комнаты у Слотера для мистера Седли и его слуг.
The Major had become necessary to Jos during the voyage.	За время путешествия майор стал Джозу необходим.
He was attached to him, and hung upon him.	Он привязался к нему и не отставал от него.
The other passengers were away to London.	Все другие пассажиры уехали в Лондон.
Young Ricketts and little Chaffers went away on the coach that day--Ricketts on the box, and taking the reins from Botley; the Doctor was off to his family at Portsea; Bragg gone to town to his co-partners; and the first mate busy in the unloading of the Ramchunder.	Юный Рахите и маленький Чефферс отбыли с почтовой каретой в тот же день, причем Рахите сел на козлы и отобрал у кучера вожжи; доктор отправился к своему семейству в Портси; Брэг поехал в Лондон к своим компаньонам, а первый помощник занялся разгрузкой "Ремчандера".
Mr. Joe was very lonely at Southampton, and got the landlord of the George to take a glass of wine with him that day, at the very hour at which Major Dobbin was seated at the table of his father, Sir William, where his sister found out (for it was impossible for the Major to tell fibs) that he had been to see Mrs. George Osborne.	Мистер Джоз почувствовал себя очень одиноким в Саутгемптоне и пригласил хозяина гостиницы "Джордж" разделить с ним стакан вина. В этот же самый час майор Доббин обедал у своего отца, сэра Уильяма, и сестра успела выведать у него (майор совершенно не умел лгать), что он уже побывал у миссис Джордж Осборн.
Jos was so comfortably situated in St. Martin's Lane, he could enjoy his hookah there with such perfect ease, and could swagger down to the theatres, when minded, so agreeably, that, perhaps, he would have remained altogether at the Slaughters' had not his friend, the Major, been at his elbow.	Джоз с таким комфортом устроился на Сент-Мартинс-лейн, так спокойно наслаждался там своим кальяном и, когда приходила охота, так беззаботно отправлялся оттуда в театр, что он, вероятно, и совсем остался бы у Слотера, если бы возле него не было его друга майора.

That gentleman would not let the Bengalee rest until he had executed his promise of having a home for Amelia and his father.	Этот джентльмен ни за что не хотел оставить бенгальца в покое, пока тот не выполнит своего обещания создать домашний очаг для Эмилии и отца.
Jos was a soft fellow in anybody's hands, Dobbin most active in anybody's concerns but his own; the civilian was, therefore, an easy victim to the guileless arts of this good-natured diplomatist and was ready to do, to purchase, hire, or relinquish whatever his friend thought fit.	Джоз был человек покладистый, а Доббин умел проявлять чудеса энергии в чьих угодно интересах, кроме своих собственных. Поэтому наш чиновник без труда поддался на нехитрые уловки этого добряка и дипломата и был готов сделать, купить, нанять или бросить все, что его приятель сочтет нужным.
Loll Jewab, of whom the boys about St. Martin's Lane used to make cruel fun whenever he showed his dusky countenance in the street, was sent back to Calcutta in the Lady Kicklebury East Indiaman, in which Sir William Dobbin had a share, having previously taught Jos's European the art of preparing curries, pilaus, and pipes.	Лол Джеваб, над которым мальчишки с Сент-Мартинс-лейн жестоко потешались, когда его черная физиономия показывалась на улице, был отправлен обратно в Калькутту на корабле "Леди Киклбери", совладельцем которого был сэр Уильям Доббин. Перед отъездом он обучил европейского слугу Джоза искусству приготовления карри, пилавов и кальяна.
It was a matter of great delight and occupation to Jos to superintend the building of a smart chariot which he and the Major ordered in the neighbouring Long Acre: and a pair of handsome horses were jobbed, with which Jos drove about in state in the park, or to call upon his Indian friends. Amelia was not seldom by his side on these excursions, when also Major Dobbin would be seen in the back seat of the carriage.	Джоз с большим интересом наблюдал за сооружением изящного экипажа, который они с майором заказали тут же поблизости, на улице Лонг-Экр. Была нанята и пара крас ив ых лошадей, на которых Джоз катался по Парку во всем параде или навещал своих индийских приятелей, Во время таких прогулок рядом с ним нередко сидела Эмилия, а на скамеечке экипажа можно было увидеть и майора Доббина.
At other times old Sedley and his daughter took advantage of it, and Miss Clapp, who frequently accompanied her friend, had great pleasure in being recognized as she sat in the carriage, dressed in the famous yellow shawl, by the young gentleman at the surgery, whose face might commonly be seen over the window-blinds as she passed.	Иногда коляской пользовался старый Седли с дочерью; и мисс Клеи, частенько сопровождавшая свою приятельницу, испытывала огромное удовольствие, если ее, восседающую в экипаже и облаченную в знаменитую желтую шаль, узнавал юный джентльмен из больницы, лицо которого обычно виднелось за оконными шторами, когда девица проезжала мимо.
Shortly after Jos's first appearance at Brompton, a dismal scene, indeed, took place at that humble cottage at which the Sedleys had passed the last ten years of their life.	Вскоре после первого появления Джоза в Бромптоне грустная сцена произошла в том скромном домике, где Седли провели последние десять лет своей жизни.
Jos's carriage (the temporary one, not the chariot under construction) arrived one day and carried off old Sedley and his daughter--to return no more.	Однажды туда прибыл экипаж Джоза (временный, а не та коляска, которая еще сооружалась) и увез старого Седли с дочерью, - увез навсегда.
The tears that were shed by the landlady and the landlady's daughter at that event were as genuine tears of sorrow as any that have been outpoured in the course of this history.	Слезы, пролитые при этом событии хозяйкой дома и хозяйской дочерью, были, вероятно, самыми искренними из всех, что лились на протяжении нашей повести.
In their long acquaintanceship and intimacy they could not recall a harsh word that had been uttered by Amelia.	За все время их долгого знакомства обе хозяйки не слышали от Эмилии ни единого грубого слова.

She had been all sweetness and kindness, always thankful, always gentle, even when Mrs. Clapp lost her own temper and pressed for the rent.	Она была олицетворением ласковости и доброты, всегда благодарная, всегда милая, даже когда миссис Клеп выходила из себя и настойчиво требовала платы за квартиру.
When the kind creature was going away for good and all, the landlady reproached herself bitterly for ever having used a rough expression to her--how she wept, as they stuck up with wafers on the window, a paper notifying that the little rooms so long occupied were to let!	Теперь, когда миссис Осборн готовилась уехать навсегда, хозяйка горько упрекала себя за каждое резкое слово. А как она плакала, наклеивая облатками на окно объявление, извещавшее о сдачи внаем комнаток, которые так долго были заняты!
They never would have such lodgers again, that was quite clear.	Никогда уже у них не будет таких жильцов!
After-life proved the truth of this melancholy prophecy, and Mrs. Clapp revenged herself for the deterioration of mankind by levying the most savage contributions upon the tea-caddies and legs of mutton of her locataires.	Это скорбное пророчество сбылось, и миссис Клеп мстила за падение нравов, взимая со своих locataires {Жильцов (франц.).} свирепые контрибуции за подачу чая и баранины.
Most of them scolded and grumbled; some of them did not pay; none of them stayed.	Большинство жильцов бранилось и ворчало, некоторые из них не платили за квартиру; никто не заживался долго.
The landlady might well regret those old, old friends, who had left her.	Хозяйка имела все основания оплакивать старых друзей, которые покинули ее.
As for Miss Mary, her sorrow at Amelia's departure was such as I shall not attempt to depict.	Что же касается мисс Мэри, то ее горе при отъезде Эмилии я просто не берусь описать.
From childhood upwards she had been with her daily and had attached herself so passionately to that dear good lady that when the grand barouche came to carry her off into splendour, she fainted in the arms of her friend, who was indeed scarcely less affected than the good-natured girl.	С самого детства она виделась с Эмилией ежедневно и так страстно привязалась к этой милой, хорошей женщине, что при виде поместительной коляски, которая должна была увезти Эмилию к роскоши и довольству, мисс Клеп лишилась чувств в объятиях своего друга, а сама Эмилия разволновалась едва ли не меньше этой славной девочки.
Amelia loved her like a daughter.	Она любила ее, как родную дочь.
During eleven years the girl had been her constant friend and associate.	На протяжении одиннадцати лет девочка была ее неизменным другом.
The separation was a very painful one indeed to her.	Разлука с ней очень огорчала Эмилию.
But it was of course arranged that Mary was to come and stay often at the grand new house whither Mrs. Osborne was going, and where Mary was sure she would never be so happy as she had been in their humble cot, as Miss Clapp called it, in the language of the novels which she loved.	Но, конечно, было решено, что Мэри будет часто гостить в большом новом доме, куда уезжала миссис Осборн и где, по уверению Мэри, она никогда не будет так счастлива, как была в их смиренной хижине, - так мисс Клеп называла родительский дом на языке своих любимых романов.
Let us hope she was wrong in her judgement.	Будем надеяться, что она ошибалась.
Poor Emmy's days of happiness had been very few in that humble cot. A gloomy Fate had oppressed her there.	Счастливых дней в этой смиренной хижине у бедной Эмми было очень мало, Суровая судьба угнетала ее там.

She never liked to come back to the house after she had left it, or to face the landlady who had tyrannized over her when ill-humoured and unpaid, or when pleased had treated her with a coarse familiarity scarcely less odious.	Эмилии никогда уж не хотелось возвращаться в этот дом и видеть хозяйку, которая тиранила ее, когда бывала в дурном настроении или не получала денег за квартиру, а в хорошие дни держалась с грубой фамильярностью, едва ли менее противной.
Her servility and fulsome compliments when Emmy was in prosperity were not more to that lady's liking.	Теперь, когда счастье снова улыбнулось Эмми, угодливость и притворные комплименты прежней хозяйки тоже были ей не по душе.
She cast about notes of admiration all over the new house, extolling every article of furniture or ornament; she fingered Mrs. Osborne's dresses and calculated their price. Nothing could be too good for that sweet lady, she vowed and protested.	Миссис Клеп ахала от восторга в каждой комнате нового дома, превознося до небес каждый предмет обстановки, каждое украшение; она ощупывала платья миссис Осборн и высчитывала их стоимость, она клялась и божилась, что такой прелестной леди к лицу любая роскошь.
But in the vulgar sycophant who now paid court to her, Emmy always remembered the coarse tyrant who had made her miserable many a time, to whom she had been forced to put up petitions for time, when the rent was overdue; who cried out at her extravagance if she bought delicacies for her ailing mother or father; who had seen her humble and trampled upon her.	Но в этой пошлой лицемерке, теперь угодничающей перед нею, Эмми по-прежнему видела грубую тиранку, которая много раз унижала ее и которую ей приходилось умолять повременить с квартирной платой, которая ругала ее за расточительность, если Эмилия покупала какие-нибудь лакомства для немощных отца с матерью, которая видела ее унижение и попирала ее ногами.
Nobody ever heard of these griefs, which had been part of our poor little woman's lot in life.	Никто никогда не слышал об этих огорчениях, выпавших на долю бедной маленькой женщины.
She kept them secret from her father, whose improvidence was the cause of much of her misery.	Она держала их в тайне от своего отца, безрассудство которого было причиной многих ее бедствий.
She had to bear all the blame of his misdoings, and indeed was so utterly gentle and humble as to be made by nature for a victim.	Ей приходилось выносить все попреки за его ошибки, и она была до того кротка и смиренна, словно сама природа предназначила ей роль жертвы.
I hope she is not to suffer much more of that hard usage.	Я надеюсь, что Эмилии не придется больше страдать от грубого обращения.
And, as in all griefs there is said to be some consolation, I may mention that poor Mary, when left at her friend's departure in a hysterical condition, was placed under the medical treatment of the young fellow from the surgery, under whose care she rallied after a short period.	А поскольку, как говорят, можно найти утешение в любом горе, я тут же упомяну, что бедная Мэри, которая после отъезда своего друга совсем расхворалась от слез, поступила на попечение того самого молодого человека из больницы и благодаря его заботам вскоре поправилась.

Emmy, when she went away from Brompton, endowed Mary with every article of furniture that the house contained, only taking away her pictures (the two pictures over the bed) and her piano--that little old piano which had now passed into a plaintive jingling old age, but which she loved for reasons of her own.	Покидая Бромптон, Эмми подарила Мэри всю обстановку своей квартиры, увезя с собой только портреты (те два портрета, что висели у нее над кроватью) и фортепьяно - то самое маленькое фортепьяно, которое теперь достигло преклонного возраста и жалобно дребезжало, но которое Эмилия любила по причинам, известным ей одной.
She was a child when first she played on it, and her parents gave it her.	Она была ребенком, когда впервые играла на нем, - ей подарили его родители.
It had been given to her again since, as the reader may remember, when her father's house was gone to ruin and the instrument was recovered out of the wreck.	Оно вторично было подарено ей, как, наверное, помнит читатель, когда отцовский дом рассыпался в прах и инструмент был извлечен из обломков этого крушения.
Major Dobbin was exceedingly pleased when, as he was superintending the arrangements of Jos's new house--which the Major insisted should be very handsome and comfortable--the cart arrived from Brompton, bringing the trunks and bandboxes of the emigrants from that village, and with them the old piano.	Майор Доббин, наблюдавший за устройством дома для Джоза и старавшийся, чтобы новое помещение было красиво и удобно, страшно обрадовался, когда из Бромптона прибыл фургон с чемоданами и баулами переселенцев и в нем оказалось также и старое фортепьяно.
Amelia would have it up in her sitting-room, a neat little apartment on the second floor, adjoining her father's chamber, and where the old gentleman sat commonly of evenings.	Эмилия захотела поставить его наверху в своей гостиной, миленькой комнатке, примыкавшей к отцовской спальне, - старый Седли сидел в этой гостиной по вечерам.
When the men appeared then bearing this old music-box, and Amelia gave orders that it should be placed in the chamber aforesaid, Dobbin was quite elated.	Когда носильщики стали перетаскивать старый музыкальный ящик и Эмилия распорядилась поставить его в вышеупомянутую комнату, Доббин пришел в полный восторг.
"I'm glad you've kept it," he said in a very sentimental manner.	– Я рад, что вы его сохранили, - сказал он прочувствованным голосом.
"I was afraid you didn't care about it."	– Я боялся, что вы к нему равнодушны.
"I value it more than anything I have in the world," said Amelia.	– Я ценю его выше всего, что у меня есть на свете,- отвечала Эмилия.
"Do you, Amelia?" cried the Major.	– Правда, Эмилия? – воскликнул майор Доббин.
The fact was, as he had bought it himself, though he never said anything about it, it never entered into his head to suppose that Emmy should think anybody else was the purchaser, and as a matter of course he fancied that she knew the gift came from him.	Дело в том, что так как он сам его купил, хотя никогда не говорил об этом, то ему и в голову не приходило, что Эмми может подумать о каком-либо ином покупателе. Доббин воображал, что Эмилии известно, кто сделал ей этот подарок.
"Do you, Amelia?" he said; and the question, the great question of all, was trembling on his lips, when Emmy replied--	– Правда, Эмилия? – сказал он, и вопрос, самый важный из всех вопросов, уже готов был сорваться с его уст, когда Эмми ответила:
"Can I do otherwise?--did not he give it me?"	– Да может ли быть иначе? Разве это не его подарок!
"I did not know," said poor old Dob, and his countenance fell.	– Я не знал, - промолвил бедный старый Доб, и лицо его омрачилось.

Emmy did not note the circumstance at the time, nor take immediate heed of the very dismal expression which honest Dobbin's countenance assumed, but she thought of it afterwards.	Эмми в то время не заметила этого обстоятельства; не обратила она внимания и на то, как опечалился честный Доббин. Но потом она призадумалась.
And then it struck her, with inexpressible pain and mortification too, that it was William who was the giver of the piano, and not George, as she had fancied.	И тут у нее внезапно явилась мысль, причинившая ей невыносимую боль и страдание. Это Уильям подарил ей фортепьяно, а не Джордж, как она воображала!
It was not George's gift; the only one which she had received from her lover, as she thought--the thing she had cherished beyond all others--her dearest relic and prize.	Это не был подарок Джорджа, единственный, который она думала, что получила от своего жениха и который ценила превыше всего, -самая драгоценная ее реликвия и сокровище.
She had spoken to it about George; played his favourite airs upon it; sat for long evening hours, touching, to the best of her simple art, melancholy harmonies on the keys, and weeping over them in silence.	Она рассказывала ему о Джордже, играла на нем самые любимые пьесы мужа, просиживала за ним вечерние часы, по мере своих скромных сил и умения извлекая из его клавиш меланхоличные аккорды, и плакала над ним в тишине.
It was not George's relic.	И вот оказывается, что это не память о Джордже.
It was valueless now.	Инструмент утратил для нее всякую цену.
The next time that old Sedley asked her to play, she said it was shockingly out of tune, that she had a headache, that she couldn't play.	В первый же раз, когда старик Седли попросил дочь поиграть, она сказала, что фортепьяно отчаянно расстроено, что у нее болит голова, что вообще она не может играть.
Then, according to her custom, she rebuked herself for her pettishness and ingratitude and determined to make a reparation to honest William for the slight she had not expressed to him, but had felt for his piano.	Затем, по своему обыкновению, она стала упрекать себя за взбалмошность и неблагодарность и решила вознаградить честного Уильяма за ту обиду, которую она хотя и не высказала ему, но нанесла его фортепьяно.
A few days afterwards, as they were seated in the drawing-room, where Jos had fallen asleep with great comfort after dinner, Amelia said with rather a faltering voice to Major Dobbin--	Несколько дней спустя, когда она сидела в гостиной, где Джоз с большим комфортом спал после обеда, Эмилия произнесла дрогнувшим голосом, обращаясь к майору Доббину:
"I have to beg your pardon for something."	– Мне нужно попросить у вас прощения за одну вещь.
"About what?" said he.	– За что? – спросил тот.
"About--about that little square piano.	– За это... за маленькое фортепьяно.
I never thanked you for it when you gave it me, many, many years ago, before I was married.	Я не поблагодарила вас, когда вы мне его подарили... много, много лет тому назад, когда я еще не была замужем.
I thought somebody else had given it.	Я думала, что мне его подарил кто-то другой.
Thank you, William."	Спасибо, Уильям.
She held out her hand, but the poor little woman's heart was bleeding; and as for her eyes, of course they were at their work.	Она протянула ему руку, но сердце у бедняжки обливалось кровью, а что касается глаз, то они, конечно, принялись за обычную свою работу.

But William could hold no more.	Но Уильям не мог больше выдержать.
"Amelia, Amelia," he said,	– Эмилия, Эмилия! – воскликнул он.
"I did buy it for you.	– Да, это я купил его для вас!
I loved you then as I do now.	Я любил вас тогда, как люблю и теперь.
I must tell you.	Я должен все сказать вам.
I think I loved you from the first minute that I saw you, when George brought me to your house, to show me the Amelia whom he was engaged to.	Мне кажется, я полюбил вас с первого взгляда, с той минуты, когда Джордж привез меня к вам в дом, чтобы показать мне Эмилию, с которой он был помолвлен.
You were but a girl, in white, with large ringlets; you came down singing--do you remember?--and we went to Vauxhall.	Вы были еще девочкой, в белом платье, с густыми локонами; вы сбежали к нам вниз, напевая, - вы помните? – и мы поехали в Воксхолл.
Since then I have thought of but one woman in the world, and that was you.	С тех пор я мечтал только об одной женщине в мире - и это были вы!
I think there is no hour in the day has passed for twelve years that I haven't thought of you.	Мне кажется, не было ни единого часа за все минувшие двенадцать лет, чтобы я не думал о вас.
I came to tell you this before I went to India, but you did not care, and I hadn't the heart to speak.	Я приезжал к вам перед отъездом в Индию, чтобы сказать об этом, но вы были так равнодушны, а у меня не хватило смелости заговорить.
You did not care whether I stayed or went."	Вам было все равно, останусь я или уеду.
"I was very ungrateful," Amelia said.	– Я была очень неблагодарной, - сказала Эмилия.
"No, only indifferent," Dobbin continued desperately.	– Нет, только безразличной! – продолжал Доббин с отчаянием.
"I have nothing to make a woman to be otherwise.	– Во мне нет ничего, что могло бы вызвать у женщины интерес ко мне.
I know what you are feeling now.	Я знаю, что вы чувствуете сейчас.
You are hurt in your heart at the discovery about the piano, and that it came from me and not from George.	Вас страшно огорчило это открытие насчет фортепьяно; вам больно, что оно было подарено мною, а не Джорджем.
I forgot, or I should never have spoken of it so.	Я забыл об этом, иначе никогда бы не заговорил.
It is for me to ask your pardon for being a fool for a moment, and thinking that years of constancy and devotion might have pleaded with you."	Это я должен просить у вас прощения за то, что на мгновение, как глупец, вообразил, что годы постоянства и преданности могли склонить вас в мою пользу.
"It is you who are cruel now," Amelia said with some spirit.	– Это вы сейчас жестоки! – горячо возразила Эмилия.
"George is my husband, here and in heaven.	– Джордж - мой супруг и здесь и на небесах.
How could I love any other but him?	Могу ли я любить кого-нибудь другого?

I am his now as when you first saw me, dear William.	Я по-прежнему принадлежу ему, как и в те дни, когда вы впервые увидели меня, дорогой Уильям.
It was he who told me how good and generous you were, and who taught me to love you as a brother.	Это он рассказал мне, какой вы добрый и благородный, и научил меня любить вас, как брата.
Have you not been everything to me and my boy?	И разве вы не были всем для меня и для моего мальчика?
Our dearest, truest, kindest friend and protector?	Нашим самым дорогим, самым верным, самым добрым другом и защитником?
Had you come a few months sooner perhaps you might have spared me that--that dreadful parting.	Если бы вы вернулись в Англию на несколько месяцев раньше, вы, может быть, избавили бы меня от этой... от этой страшной разлуки.
Oh, it nearly killed me, William--but you didn't come, though I wished and prayed for you to come, and they took him too away from me.	О, она едва не убила меня, Уильям! Но вы не приезжали, хотя я желала этого и молилась о вашем приезде, и мальчика тоже отняли у меня...
Isn't he a noble boy, William?	А разве он не чудесный ребенок, Уильям?
Be his friend still and mine"--and here her voice broke, and she hid her face on his shoulder.	Будьте же по-прежнему его другом и моим... Тут ее голос оборвался, и она спрятала лицо на плече у Доббина.
The Major folded his arms round her, holding her to him as if she was a child, and kissed her head.	Майор обнял Эмилию, прижал ее к себе, как ребенка, и поцеловал в лоб.
"I will not change, dear Amelia," he said.	– Я не изменюсь, дорогая Эмилия, - сказал он.
"I ask for no more than your love.	– Я не прошу ни о чем, кроме вашей любви.
I think I would not have it otherwise.	Пусть все останется так, как было.
Only let me stay near you and see you often."	Только позвольте мне быть около вас и видеть вас часто.
"Yes, often," Amelia said.	– Да, часто, - сказала Эмилия.
And so William was at liberty to look and long--as the poor boy at school who has no money may sigh after the contents of the tart-woman's tray.	И вот Уильяму было предоставлено смотреть и томиться, - так бедный школьник, у которого нет денег, вздыхает, глядя на лоток пирожницы.
CHAPTER LX	ГЛАВА LX
Returns to the Genteel World	Возвращение в благородное общество
Good fortune now begins to smile upon Amelia.	Фортуна начинает улыбаться Эмилии.
We are glad to get her out of that low sphere in which she has been creeping hitherto and introduce her into a polite circle--not so grand and refined as that in which our other female friend, Mrs. Becky, has appeared, but still having no small pretensions to gentility and fashion.	Мы с удовольствием увлекаем ее из низших сфер, где она прозябала до сих пор, и вводим в круг людей избранных - правда, не столь аристократический и утонченный, как тот, в котором вращалась другая наша приятельница, миссис Бекки, но все же с немалыми претензиями на аристократизм и светскость.
Jos's friends were all from the three presidencies, and his new house was in the comfortable Anglo-Indian district of which Moira Place is the centre.	Друзья Джоза были все из трех президентств, и его новый дом находился в благоустроенном англо-индийском районе, центром которого является Мойра-Плейс.

Minto Square, Great Clive Street, Warren Street, Hastings Street, Ochterlony Place, Plassy Square, Assaye Terrace ("gardens" was a felicitous word not applied to stucco houses with asphalt terraces in front, so early as 1827)--who does not know these respectable abodes of the retired Indian aristocracy, and the quarter which Mr. Wenham calls the Black Hole, in a word?	Минто-сквер, Г рейт-Клайв-стрит, Уоррен-стрит, Гастингс-стрит, Октерлони-Плейс, Плеси-сквер, Ассей-террас (меткое слово "сады" в 1827 году еще не применялось к оштукатуренным домам с асфальтовыми террасами по фасаду) - кто не знает этих респектабельных пристанищ отставной индийской аристократии, этого района, который мистер Уэнхем называет "Черной ямой"!
Jos's position in life was not grand enough to entitle him to a house in Moira Place, where none can live but retired Members of Council, and partners of Indian firms (who break, after having settled a hundred thousand pounds on their wives, and retire into comparative penury to a country place and four thousand a year); he engaged a comfortable house of a second- or third-rate order in Gillespie Street, purchasing the carpets, costly mirrors, and handsome and appropriate planned furniture by Seddons from the assignees of Mr. Scape, lately admitted partner into the great Calcutta House of Fogle, Fake, and Cracksman, in which poor Scape had embarked seventy thousand pounds, the earnings of a long and honourable life, taking Fake's place, who retired to a princely park in Sussex (the Fogles have been long out of the firm, and Sir Horace Fogle is about to be raised to the peerage as Baron Bandanna)--admitted, I say, partner into the great agency house of Fogle and Fake two years before it failed for a million and plunged half the Indian public into misery and ruin.	Общественное положение Джоза было недостаточно высоко, чтобы дать ему право занять дом на Мойра-Плейс, где могут жить только отставные члены совета Компании да владельцы индийских торговых фирм (которые банкротятся, после того как переведут на своих жен тысяч сто капитала, и удаляются на покой в скромное поместье с жалким доходом в четыре тысячи фунтов). Джоз нанял комфортабельный дом второго или третьего ранга на Г илспай-стрит, накупил ковров, дорогих зеркал и красивой мебели работы Седдонса у агентов мистера Скейпа, недавно вступившего компаньоном в крупный калькуттский торговый дом "Фогл, Фейк и Краксмен", в который бедный Скейп всадил семьдесят тысяч фунтов - все сбережения своей долгой и честной жизни - и где занял место Фейка, удалившегося на покой в роскошное имение в Сассексе (Фоглы давно уже вышли из фирмы, и сэр Хорее Фогл будет, кажется, возведен в пэры и получит звание барона Банданна), - вступившего, говорю я, в крупную фирму "Фогл и Фейк" за два года до того, как она лопнула с миллионным убытком, обрекши половину англо-индийской публики на нищету и разорение.
Scape, ruined, honest, and broken-hearted at sixty-five years of age, went out to Calcutta to wind up the affairs of the house.	Честный, убитый горем Скейп, разорившись в шестьдесят пять лет, поехал в Калькутту ликвидировать дела фирмы.
Walter Scape was withdrawn from Eton and put into a merchant's house.	Уолтер Скейп был взят из Итона и отдан на службу в какой-то торговый дом.
Florence Scape, Fanny Scape, and their mother faded away to Boulogne, and will be heard of no more.	Флоренс Скейп, Фанни Скейп и их матушка украдкой отбыли в Булонь, и о них никто больше не слышал.
To be brief, Jos stepped in and bought their carpets and sideboards and admired himself in the mirrors which had reflected their kind handsome faces.	Короче говоря, Джоз занял их дом, скупил их ковры и буфеты и любовался собою в зеркалах, в которых когда-то отражались хорошенькие женские личики.
The Scape tradesmen, all honourably paid, left their cards, and were eager to supply the new household.	Поставщики Скейпов, с которыми те полностью рассчитались, оставили свои карточки и усердно предлагали снабжать товарами новое хозяйство.

The large men in white waistcoats who waited at Scape's dinners, greengrocers, bank-porters, and milkmen in their private capacity, left their addresses and ingratiated themselves with the butler.	Рослые официанты в белых жилетах, прислуживавшие на званых обедах у Скейпов -по своей приватной профессии зеленщики, посыльные, молочники, - сообщали свои адреса и втирались в милость к дворецкому.
Mr. Chummy, the chimney-purifier, who had swept the last three families, tried to coax the butler and the boy under him, whose duty it was to go out covered with buttons and with stripes down his trousers, for the protection of Mrs. Amelia whenever she chose to walk abroad.	Мистер Чамми, трубочист, чистивший в доме трубы при трех последних семействах жильцов, пытался умаслить дворецкого и его малолетнего помощника, на обязанности которого было, нарядившись в куртку со множеством пуговиц и в брюки с лампасами, сопровождать в качестве телохранителя миссис Эмилию, когда ей угодно было выйти погулять.
It was a modest establishment.	Лишней прислуги в доме не держали.
The butler was Jos's valet also, and never was more drunk than a butler in a small family should be who has a proper regard for his master's wine.	Дворецкий был в то же время камердинером Джоза и напивался не больше всякого другого дворецкого в маленькой семье, питающего должное уважение к хозяйскому вину.
Emmy was supplied with a maid, grown on Sir William Dobbin's suburban estate; a good girl, whose kindness and humility disarmed Mrs. Osborne, who was at first terrified at the idea of having a servant to wait upon herself, who did not in the least know how to use one, and who always spoke to domestics with the most reverential politeness.	При Эмми находилась горничная, взращенная в загородном поместье сэра Уильяма Доббина, -хорошая девушка, доброта и кротость которой обезоружили миссис Осборн, сперва испугавшуюся мысли, что у нее будет своя служанка. Эмилия совершенно не знала, как ей пользоваться услугами горничной, и всегда обращалась к прислуге с самой почтительной вежливостью.
But this maid was very useful in the family, in dexterously tending old Mr. Sedley, who kept almost entirely to his own quarter of the house and never mixed in any of the gay doings which took place there.	Но эта горничная оказалась очень полезной в домашнем обиходе, - она искусно ухаживала за старым мистером Седли, который почти не выходил из своей комнаты и никогда не принимал участия в веселых собраниях, происходивших в доме.
Numbers of people came to see Mrs. Osborne.	Много народу приезжало повидать миссис Осборн.
Lady Dobbin and daughters were delighted at her change of fortune, and waited upon her.	Леди Доббин с дочерьми были в восторге от перемены в ее судьбе и явились к ней с визитом.
Miss Osborne from Russell Square came in her grand chariot with the flaming hammer-cloth emblazoned with the Leeds arms.	Мисс Осборн с Рассел-сквер приехала в своей великолепной коляске с пышным чехлом на козлах, украшенным гербами лидских Осборнов.
Jos was reported to be immensely rich. Old Osborne had no objection that Georgy should inherit his uncle's property as well as his own.	Говорили, что Джоз необычайно богат, и старик Осборн не видел препятствий к тому, чтобы Джорджи в добавление к его собственному состоянию унаследовал еще и состояние дяди.
"Damn it, we will make a man of the feller," he said; "and I'll see him in Parliament before I die.	– Черт возьми, мы сделаем человека из этого парнишки! – говаривал старик. – Я еще увижу его членом парламента.