Замогильные записки Пикквикского клуба
Шрифт:
Красноносый джентльменъ былъ, повидимому, очень недоволенъ визитомъ Самуэля, и не подлежало ни малйшему сомннію, что м-съ Уэллеръ могла бы также, не нарушая своего комфорта, обойтись безъ этого визита. Не было, однакожъ, никакихъ основательныхъ причинъ выпроводить молодого человка, и м-съ Уэллеръ, скрпя сердце, пригласила его принять участіе въ общей трапез.
— Какъ поживаетъ мой отецъ? — спросилъ м-ръ Уэллеръ.
При этомъ вопрос м-съ Уэллеръ воздла къ потолку свои руки и странно моргнула обоими глазами, какъ будто въ ея сердц пробудились весьма болзненныя
М-ръ Стиджинсъ простоналъ.
— Что длается съ этимъ джентльменомъ? — спросилъ Самуэль.
— Онъ соболзнуетъ о поведеніи твоего отца, — отвчала м-съ Уэллеръ.
— Неужели? — сказалъ Самуэль.
— И y него есть на это основательныя причины, — прибавила съ важностью м-съ Уэллеръ.
М-ръ Стиджинсъ взялъ новый пирожокъ и простоналъ глубоко.
— Отецъ твой — закоснлый гршникъ, — сказала м-съ Уэллеръ.
— Соболзную о немъ и совоздыхаю, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ.
Затмъ м-ръ Стиджинсъ послалъ въ ротъ огромный кусокъ пирога и снова испустилъ глубокій стонъ.
М-ръ Уэллеръ почувствовалъ сильнйшее желаніе вышибить что-нибудь, похожее на дйствительный стонъ изъ груди красноносаго джентльмена; но онъ обуздалъ свою волю и проговорилъ довольно спокойнымъ тономъ:
— Что-жъ? Разв старикъ совратился съ истиннаго пути?
— Совратился! Онъ никогда и не зналъ истиннаго пути, — сказала м-съ Уэллеръ, — его сердце ожесточилось, душа окрпла и воля его обращена на нечестивыя дла. Каждый вечеръ этотъ добродтельный человкъ, — не хмурьтесь, м-ръ Стиджинсъ: я всегда скажу, что вы добродтельнйшій человкъ, — каждый вечеръ онъ приходитъ къ намъ, и сидитъ по цлымъ часамъ; но это не производитъ на твоего отца никакого впечатлнія.
— Скажите, пожалуйста, это очень странно, — замтилъ Самуэль, — на меня бы, авось, это произвело сильнйшее впечатлніе, если бы я былъ на его мст. Жаль, очень жаль.
— Дло въ томъ, молодой мой другъ, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ торжественнымъ тономъ, — что одебелло сердце вашего родителя, и тяжело слышитъ онъ своими умственными ушами. Ахъ, юный другъ мой, кто бы кром него могъ устоять противъ побдительнаго краснорчія нашихъ шестнадцати сестеръ, собирающихъ подписку на благочестивое дло? Добродтельныя особы, принадлежащія къ нашему обществу, желаютъ снабдить дтей вестъ-индскихъ негровъ фланелевыми фуфайками и носовыми нравственными платками.
— Что это за носовые нравственные платки? — спросилъ Самуэль. — Я въ жизнь не слыхалъ о такой мебели.
— Эти платки, юный другъ мой, изобртены вмст для забавы и поученія, потому что по краямъ ихъ четкими буквами изображены разныя нравственныя изреченія, приспособленныя къ дтскому разумнію, — сказалъ красноносый джентльменъ.
— Да, я видывалъ ихъ въ лавкахъ полотняныхъ товаровъ, — сказалъ Самуэль. — Выдумка недурная.
М-ръ Стиджинсъ выпилъ глотокъ ананасоваго пунша и снова испустилъ глубокій вздохъ.
— И ваши дамы никакъ не могли уломать моего отца? — спросилъ Самуэль.
— Никакъ. Сидитъ себ, какъ байбакъ, прости Господи, и покуриваетъ трубку, — сказала м-съ Уэллеръ. — Разъ онъ даже назвалъ этихъ дтей вестъ-индскихъ негровъ… чмъ онъ ихъ назвалъ, м-ръ Стиджинсъ?
— Паршивыми щенками, — отвчалъ съ глубокимъ вздохомъ м-ръ Стиджинсъ.
— Ну да, я и забыла, — сказала м-съ Уэллеръ. — Горе ему, окаянному.
Два новыхъ вздоха и стона заключили достойнымъ образомъ этотъ приговоръ нечестивому старику.
Были бы, вроятно, открыты и другіе прегршенія въ этомъ род, но чай уже слишкомъ разжижился, ананасовый пуншъ исчезъ и не осталось на стол ни одного изъ горячихъ пирожковъ. Красноносый джентльменъ вспомнилъ весьма кстати, что ему предстоитъ выполнить еще кое-какія обязанности и вышелъ изъ дверей въ сопровожденіи хозяйки.
Когда чайный подносъ исчезъ со стола и огонь потухъ въ камин, м-ръ Уэллеръ старшій подъхалъ къ воротамъ "Маркиза Гренби" и, войдя въ трактиръ, встртился съ своимъ возлюбленнымъ сыномъ.
— Ба! Это ты, Самми! — воскликнулъ отецъ.
— Я, дядюшка, — сказалъ сынъ.
И они крпко пожали другъ другу руки.
— Радъ тебя видть, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллерь старшій, — хотя не понимаю, чортъ побери, какъ ты поладилъ съ своей мачехой. Она вдь безпардонная баба!
— Тише! — остановилъ его Самуэль. — Она дома.
— Ничего: не услышитъ. Посл чаю она всегда спускается внизъ часика на два, и мы съ тобой можемъ повальяжничать, Самми.
Проговоривъ это, старикъ Уэллеръ налилъ два стакана горячаго пунша и набилъ дв трубки табакомъ. Отецъ и сынъ услись передъ каминомъ на мягкихъ креслахъ другъ противъ друга и закурили свои трубки.
— Кто-нибудь былъ здсь, Самми? — спросилъ старикъ посл продолжительнаго молчанія.
Самуэль утвердительно кивнулъ головой.
— Красноносый парень? — спросилъ отецъ.
Самуэль кивнулъ опять.
— Расторопный малый, чортъ бы его побралъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, выпуская облако дыма.
— Это видно съ перваго взгляда, — замтилъ Самуэль.
— Ведетъ дла на чистоту, — сказалъ старикъ.
— Какъ это?
— Занимаетъ деньги y этихъ бабъ и отдаетъ ихъ въ долгъ по мелочамъ — на жидовскіе проценты, такъ что капиталъ y него удвоивается въ какіе-нибудь два мсяца. Плутъ первостатейный, Самми.
Самуэль согласился съ такимъ крайнимъ выводомъ своего достопочтеннаго родителя.
— Такъ ты не подписался на эти фланелевыя фуфайки? — сказалъ онъ.
— Разумется, нтъ. Посуди самъ, мой другъ: за коимъ бсомъ фланелевыя фуфайки чертенятамъ, которые никогда не будутъ ихъ носить?
— Конечно, конечно, ты правъ, старикъ. Еще странне по моему, собирать подписку на какіе-то нравственные носовые платки, совершенно безполезные для негровъ.
— Поди ты — толкуй съ ними. Вс эти бабы ходятъ какъ помшанныя, и этотъ уродъ совершенно сбилъ ихъ съ толку. Намедни какъ-то случилось мн проходить мимо ихъ сходки, и что же я увидлъ? какая-то смазливая двочка обходила народъ съ серебрянымъ блюдомъ, и почти каждый клалъ туда золотую или серебряную монету. Вс эти денежки поступили, разумется, въ распоряженіе красноносаго болвана.