Застава на Аргуни
Шрифт:
Раздевшись, Моисей напяливал шапку-ушанку, плескал на раскаленные докрасна камни два-три ушата холодной воды и взбирался на полок. Натянув на руки солдатские перчатки, старик начинал настегивать себя распаренным березовым веником. Сперва он делал это медленно, неторопливо, как бы нехотя. Минут пять-десять его тощая фигура оставалась белой. Моисей входил во вкус, принюхивался к парку. Потом плескал еще водички и опять возвращался на полок. Когда баня наполнялась густым паром и уже нельзя было разглядеть огонек масляного огарка, начиналось невероятное. Движения рук делались все проворнее и проворнее,
Наконец Моисей на четвереньках выползал в предбанник, набрасывал на себя какую-нибудь лопотину и вываливался через порог. Старуха брала лошадь под уздцы и везла чуть живого хозяина домой. С полчаса он приходил в себя. Потом трясущимися руками сворачивал козью ножку, наливал чай и начинал наслаждаться: хлебнет из блюдца, затянется махоркой, хлебнет, затянется.
Откинувшись к стене, он дул в блюдце, примостившееся на трех пальцах, и, блаженно закрывая глаза, изрекал:
— Вот это банька, всем баням — банька! Березовый веник, он всю хворь… дурь… лень… выбьет. А ежели после парилки хлобыстнуть чарку да понюхать чесночку, то и в сто лет можно хоть под венец…
И вот этот, можно сказать, священный порядок однажды был самым бесцеремонным образом нарушен.
Когда Фекла засуетилась, торопясь «подать транспорт», Зойка не вытерпела:
— Я сейчас его привезу! Так привезу, что в другой раз не захочет!
Она выбежала на улицу, а через несколько минут вернулась, села к самовару. Прошло полчаса. Старуха забеспокоилась: «Что бы это? Уж не запарился ли, часом?»
— Ничего ему не сделается. Он — закаленный! — утешала внучка.
В сенях что-то загрохотало, дверь распахнулась, и в избу ввалился сперва огромный клуб морозного воздуха, а за ним — Моисей, держа в руках охапку белья. Старуха забилась в угол.
— Где лошадь?! — взревел Моисей. — Или не знаете?!
Зойка встала из-за стола и, подбоченившись, посмотрела в упор на старика.
— Знаем, Моисей Васильевич, все знаем… — проговорила она спокойно. — Бабушка ни при чем. Я распрягла лошадь. Хватит чудачествами заниматься, чай, не маленькие…
Моисей швырнул в угол белье, уставился на Зойку, часто заморгал ресницами.
— Это еще что? — зловеще прошипел он. — Кто в доме хозяин? Ты? Или я?
— Вы, вы хозяин, но издеваться над бабушкой я вам не позволю, — ответила Зойка. — Ничего не сделается, если и пешком до избы дойдете. Недалеко. Не заблудитесь!
Моисей задохнулся, схватил чересседельник и замахнулся, но Зойка вырвала чересседельник, забросила его под кровать и бестрепетно уставилась деду в глаза. Моисей не выдержал взгляда, внутри у него что-то крякнуло, сломилось. Он растерянно оглянулся и неуверенно сказал:
— Чтобы завтра ноги твоей здесь не было.
Зойка дерзко усмехнулась и сказала бабушке:
— В баньку пойдем? Пора, а то выстудится…
Так был свергнут на выселке грозный монарх. С этого дня жизнь в Дальджикане пошла по-другому. Как ни храбрился старик, как ни порывался
Сопровождавший Костю Дудкин, подъезжая к выселку, забеспокоился.
— Может, мне лучше не появляться? Выгонит ведь?
— Да брось ты! Он уже, наверно, забыл теперь.
Пограничники въехали во двор, спешились, привязали коней. Не успели они привести себя в порядок, как в дверях показался Моисей. Дудкин торопливо приложил руку к козырьку. Слезкин сделал то же самое.
— А-а-а! Ты опять заявился? — пробубнил Моисей, не ответив на приветствие. — Линию приехал ремонтировать? — ехидно протянул он.
— Никак нет. Раненого бойца привез к вам на побывку, — отрапортовал Валька, показывая на Слезкина. — Начальник послал.
Моисей, забыв о проделках Дудкина, засуетился.
— Степка! — крикнул он сыну. — Помоги ребятам!
— Да вы, Моисей Васильевич, не беспокойтесь. Мы сами справимся, — сказал Слезкин, знакомясь со стариком и его сыном.
Обиженный Дудкин отвязал коня и, собираясь ехать, вставил ногу в стремя.
— А ты это куда собрался, Хлыщ Иваныч? — грубо остановил его Моисей. — Заходи, чайком хоть угостись!
— Мне начальник велел не задерживаться, — небрежно ответил Валька, делая вид, что не очень-то и нуждается в моисеевском гостеприимстве.
— Заходи, заходи, скажешь, что я задержал! — бросил Моисей, направляясь в дом.
Пограничники переглянулись. Слезкин, подбадривая товарища, подмигнул.
— Возьми у меня в переметной сумке ламповое стекло, отдай старику, — сказал он. — Может, подобреет…
Валька пошел за стеклом, а Костя, сбросив со спины мешок, направился в дом. Пожав руку Фекле, он вдруг увидел Зойку. Она стояла у печки, в лицо ей бил солнечный свет из окна. Слезкин изумленно остановился и смотрел на нее, онемев. Зойка, прищурив бедовые глаза, изогнув одну бровь, беззвучно смеялась над ошалевшим пограничником.
— Ну, что у вас новенького? Как дела на фронте? — словно издали донесся до Слезкина голос Моисея.
Вошел Валька, подал старику стекло и бодро сообщил:
— Кукушкин послал!
— Спасибо, спасибо! — поблагодарил Моисей, беря стекло, обернутое соломой. — Вот ведь, паря, дела-то какие! — обратился он к Слезкину. — Чего бы это стеклышко стоило? А без него, как без рук… Так что на фронте делается?
— На фронте дела улучшаются. Армия наша на многих участках перешла в наступление. Немцы драпают. — Слезкин вытащил из мешка кипу газет, подал Моисею.
Старик разложил газеты на столе, начал рассматривать снимки. Степка подсел к отцу. Фекла, примостившись на скамейке у окна, что-то вязала стальными спицами Зойка пошла в сени. Дудкин, делая вид, что собирается выбросить на улицу окурок, направился за ней. Моисей оторвался от газеты, исподлобья поглядел на него, повелительно крикнул:
— Зойка, хватит хвостом крутить! Ставь самовар, ребята чаевничать будут…
Зойка вернулась с буханкой хлеба, укоризненно посмотрела на деда, ничего не сказала, начала резать хлеб. Слезкин не знал, куда деть свои руки и ноги. Дудкин кивнул на вещевой мешок, как бы говоря: «Ну, чего сидишь? На готовенькое приехал?»