Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

– Вызнаете созвездия, Саша? Завидую, – сказала она, откинув­шись от костра и глядя в звездное небо. – Так хочется все знать о звездной Вселенной. Жаль, что мне, филологу, это недоступно. Только глянешь иногда вот так в небо, захватит дух...– "И страшным, страшным креном к другим каким-нибудь неве­домым вселенным повернут Млечный путь", – отозвался я.

– О, вы и Пастернака знаете, Саша?

В ответ я добрых два часа читал Жене на память стихи о звездном небе, сопровождая это чтение развернутым естественнонаучным ком­ментарием. Ни одной девушке до этого мои познания о Вселенной бы­ли не нужны. А тут такая благодарная слушательница... В пепельном предутреннем свете стали уже прорисовываться ветви ближних елей и было видно, как крадутся по обезвоженному руслу Нары седые космы тумана...Утром я обнаружил, что мир неузнаваемо переменился, что он как-то волнующе нов. Я понял, что это погас мой "пожар в торфяни­ках". Мне не терпелось видеть Женю. Она выбралась из женской па­латки, лохматенькая такая и с розовым клеймом на щеке от штормо-вочной пуговицы. Глянула в мою сторону, коротко задержала взгляд в моих глазах и улыбнулась. Во мне вдруг невольно и радостно ахнуло. "Такая чудесная, – подумалось мне, – И вдруг ничья не жена! Может быть, ты и станешь моей женой?"...Нару нам "открыли" в девять часов, как магазин или почту.. Конечно же, сток где-то там на водохранилище открыли давно, но во­да только вот теперь добежала до нас, стремительно наполняя русло. Снова "Саламандра" понеслась впереди флотилии. Теперь мы уже просто удрали, чтобы никто не слушал наших разговоров. А речь у нас весь день шла о поэзии и так же взволнованно, как ночью о звездах. И Женя теперь читала и читала мне собственные стихи. "С неба, с форто­чек и крыш шпарит дождь без передышек. Весь асфальт живет и дышит поцелуями вприпрыжку..." И еще и еще в этом же роде... Потом нача­лись вопросы друг о друге, осторожные, как прикосновения.

Женя со­общила:

– Я с Арбата, из Староконюшенного переулка. А ты откуда, Са­ша?

– Я из Благовещенки.– Шутишь, нет такой улицы в Москве.

Разобравшись с географическим положением моей деревни, мы гак смеялись, что едва байдарку не опрокинули...Обратная электричка была переполнена и вся благоухала черему­хой. Тогда зеленого друга еще драли все, кому не лень, совершенно не задумываясь. Наши рюкзаки и мешки с байдарками ехали внутри ва­гона на полках. Мы с Женей стояли в толчее тамбура. Упираясь рука­ми в стенку, я сдерживал давление и уберегал от него Женю. Ее волосы касались моего лица, и от каждого такого прикосновения меня било током. В ухо мне тыкался чей-то букет черемухи. Свежий ветер влетал в тамбур через окошки с вынутыми на лето стеклами. Женина рука лежала на моем плече, но мне хотелось, чтобы неуют и толчея эти не кончались как можно дольше. Где-то на предпоследнем перегоне Женя коротко и благодарно прижалась щекой к моему подбородку и сказа­на, посмотрев в глаза:

– Ну вот и все. Прощайте, мой капитан!

Мне стало страшно, что больше я ее не увижу, и я поцеловал ее где-то около уголка глаза, как получилось в дикой этой давке, и ска­зал:

– Может быть, все же "до встречи", Женечка? Где и когда?

– Ты что-то говорил о намерении побывать в музее Скрябина. Это совсем близко от моего дома. В среду в семь вечера там будет иг­рать сам Нейгауз. Вот и встретимся на концерте. Договорились?– Слушай, пойдешь со мной в большой поход? Наши собираются на Байкал со сплавом на плотах по речке Китой.– Нет, – ответила Женя. – Понимаешь, мне очень хочется побывать в тундре. Предлагаю своим маршрут, а они смеются, говорят: "В тундре нет дров для костра".

Она рассмеялась, я же подумал: "Вот и прекрасно. Я сам организую для тебя тундровый поход!"Три дня я прожил в состоянии праздника. В те дни я был занят корректировкой документации на "Эллинг" по замечаниям Госкомиссии. Но мысль о тундровом походе будоражила, заставляя время от времени спускаться в читальный зал институтской библиотеки и там листать и листать здоровенный "Атлас СССР" в поисках тундрового маршрута. Выбор мой остановился на реке Каре, сбегающей с послед­них гор Полярного Урала и уходящей через тундру и холмистый хребет Пай-Хой к Байдарацкой губе Карского моря. Река была порожи­стая, имелся даже водопад с названием Буредан...Но в среду вечером Женя на встречу в музее Скрябина не пришла. Может быть, Нейгауз играл в этот вечер превосходно, но я не слышал музыки. В перерыве вышел в прихожую скрябинской квартиры, где стояли немногочисленные опоздавшие. Ее не было и там. Я допоздна бродил по Арбату и Староконюшенному, надеясь на случайную встре­чу. Вздрагивал, если видел парочку, и девушка при этом была черно­волосой и стройной. И ждал и страшился встречи...Наводить справки, напоминать о себе, добиваться свидания? Нет, решил я тогда, не пришла, значит, не захотела прийти. Вот и все. "Прощайте, мой капитан! Отправляйтесь в плавание к Карскому морю без меня". Наверное, есть у нее кто-то, не может не быть у такой краса­вицы в двадцать пять лет... Электричка неслась через ночные подмос­ковные леса. Когда ветер забрасывал в вагон струю черемухового настоя, вспоминался близкий блеск чудесных карих глаз в переполнен­ном тамбуре всего три дня назад. "Ну почему, почему я такой невезу­чий?" – думалось мне.Я ошибся. Через неделю нам обоим действительно здорово по­везло. Я выехал в Москву к потребителям "Эллинга". Уладив служеб­ные дела в Измайлове, я вернулся в центр. При переходе на "Арбатской" в длинном белом зале она мелькнула впереди в толпе. Догнал уже на эскалаторе.

– Женя, здравствуй!

Она обернулась, зарделась вдруг. Сказала обрадованно:

– Наконец-то ты, Саня! Ты обиделся, что я не пришла? Не успева­ли сдать верстку журнала к сроку, пришлось сидеть в среду почти всю ночь. Прости, ради бога. Я так жалела, что не назвала тебе свой теле­фон.– Женя... – сказал я, почти задыхаясь от охватившего меня вол­нения. – Я организую большой поход на Полярный Урал, река Кара. Та самая тундра... Ну и как?..

Я страшился, я был почти уверен, что она откажется. И тогда на­деяться мне уже будет не на что. Но Женя смотрела на меня восхищен­но.– Таких королевских подарков, Санечка, я еще не получала. Ко­нечно же я пойду с тобой на Кару. Ты сейчас свободен? Я возвращаюсь с тренировки по гимнастике. Проводи меня до дому и расскажи все подробно.Я обрисовал обстановку. В нашей тундре еще лежит снег. Нужн ждать целый месяц. На Каре серьезные пороги. Турклуб готов дат нам байдарки напрокат при условии, что мы проведем тренировочные походы хотя бы по подмосковным речкам....Женя как-то легко и естественно, с первого знакомства, вошла в группу, которую я успел подобрать. Первый тренировочный поход мы провели по Москва-реке от Можайска до Звенигорода... И были снова и снова на ночевках мои "лекции" Жене о жизни звезд. Я пора­жался, как она, гуманитарка, легко схватывает физические идеи. "Продолжай, продолжай, – нетерпеливо говорила она, – Я давно уже поняла, как внутреннее давление звезды препятствует ее гравитацион­ному сжатию..." Угасал костер. Спали в палатках ребята, охотники и рыболовы, будущие наши товарищи по походу на Кару... Лицом к звездам под соловьиное неистовство открывали мы с Женечкой на­чальную свою пору, когда совершается удивительное слияние душ -залог полноты и богатства и в остальном, даже в самом сокровенном.Поезд шел и шел через низкорослую заболоченную тайгу на север к Воркуте. Всю дорогу было солнечно и как-то несеверно – не верилось ни в Полярный Круг, ни в тундру. И все выбегали к полотну таежные речки, чтобы нырнуть под мост и снова скрыться в тайге по другую сторону дороги. Речки эти мыли где-то на своем пути корни елей и кедров, и павшие стволы колодника, и старую хвою, потому воду они несли желтую, и на редких станциях текла из кранов такая же желтая, похожая на чай, вода. Но после Печоры засиял летними снегами на востоке Приполярный Урал, и реки оттуда прибежали быстрые и про-зрачньїе, и вода из кранов на станциях потекла хрустальная и холод­ная...Весь первый день пути группа занималась капитальным ремон­том резиновой оболочки, то есть "калоши", одной из турклубовских байдарок, такой потрепанной в прежних схватках с порогами, что пришлось ей дать имя "Хальмера", что по-ненецки означает "гроб". Каждое мгновение я радостно ощущал присутствие рядом Жени. Ко­роткие быстрые взгляды и ненамеренные, но чуть задерживаемые ка­сания рук были радостными сигналами друг другу: "Все у нас с тобой впереди, все впереди..." И все же в душе моей жила тревога. Это был как-то одновременно и страх за несхоженную группу, в которой одна только Женя имела карельский опыт плавания на байдарках через по­роги, и страх за судьбу моей любви. Вдруг скажет она мне где-то там через месяц в конце похода: "Ну что ж, прощайте, мой капитан, я буду помнить вас всегда!"В конце второго дня пути все окрасилось вишневым и розовым цветом полярной летней ночи. Мы с Женей подолгу стояли у окошка, чуть только соприкасаясь плечами. Была кругом уже лесотундра, бу­рая и угрюмая, будто бы поезд выбежал на опушку всех российских лесов. И солнце не село, коснувшись земли. Огненным колесом оно неслось по кромке горизонта наперегонки с поездом, сшибая одинокие лиственницы и мгновенно воспламеняя озера, коих множество было в лесотундре...– Так вот они какие, – тихо сказала Женя, внезапно бледнея.В траурном красном свете ночи я видел поодаль от дороги ряды бараков с пустыми проемами окон и поклонившиеся, до конца не сва­ленные столбы с перекладинами висельного вида и в отвратительной рваной паутине колючей проволоки. Я стиснул Женину руку. Беглым взором отметил угрюмую стойкость сторожевых вышек, видимо, сра­ботанных на совесть из добротного леса... Пустые лагеря тянулись и тянулись вдоль дороги до самой Воркуты. Женя была притускнена печалью и молчалива, и я не лез к ней с расспросами, понимая теперь, что вид пустующих этих лагерей тревожит Женю не случайно и что в тундру она потянулась неспроста....Железная дорога, стелившаяся под колеса от Ярославского во­кзала, вдруг кончилась, уперлась в самый обыкновенный тупик в виде козел, сбитых из просмоленных шпал. И дальше за тем тупиком до са­мого Ледовитого океана была только тундра. До Кары оставалось все­го тридцать километров. Наняв две подводы под свой немалый груз, мы вышли ночью по холодку. Солнце полярной летней ночи, клонясь к северу и дремотно тускнея, звало, звало за собой. Тени лошадей и лю­дей протягивались далеко по холмам, теряясь в серых зарослях поляр­ной ивы... Утром, когда солнце круто пошло вверх в синем безоблач­ном небе, мы уже стояли на берегу Кары. Синяя и быстрая, она неслась мимо нас. уходя в расселину между двумя холмами. Оттуда доносился сильный грохот. Мы пили воду из ладоней в знак причащения. Ломило пальцы и зубы от ледяной карской воды. За рекой, за тундровым раз­дольем, совсем близко видна была крутая стена сиреневой горы Оче-нырд. Казалось, там в горах стоит фабрика синьки, исправно выбра­сывая в воду Кары всю свою продукцию. Только так и можно было объяснить плотную синеву этой воды, стремительно несущейся мимо нас.Стоя на берегу Кары, я почему-то знал, что

именно этот момент буду помнить всегда... Жара, солнечный блеск на воде, серебристые заросли полярной ивы, синее высоченное небо надо тундрой, дремный комариный гул. И восхищенный Женин взгляд из-под "вуальки". Так называли мы кусок рыбачьей сетки, смоченный в репудине – недурная защита от комаров.Я очень опасаюсь превращения этой главы в путевой очерк, но сознательно не сдерживаю себя в описаниях природы, потому что не вижу другого способа передать на бумаге, как необъятность земного прекрасного мира сливалась в душе с необъятностью любви, только еще зарождавшейся в наших сердцах и такой же неизведанно прекрас­ной и опасной, как предстоящее путешествие по сумасшедшей синей реке... Кара обручила нас с Женей и повенчала. Перед воспоминанием о ней, как перед Богом, мы уже никогда не могли друг друга предать, потому что те дни остались в наших душах как бы эталоном чистоты, полета и отваги.Вот байдарки наши летят по быстрой воде между зеленых хол­мов, усыпанных яркими тундровыми цветами. Иногда мы проносимся под голубыми мостами из недотаявшего льда, и тогда на спины и пле­чи, открытые для загара, сыплется холодный душ. Все сильнее и силь­нее слышен шум где-то внизу по реке, и холодеет душа от встречи с неизбежным. Порог! Он еще невидим, но грохот становится уже таким, будто там идет по мосту тяжелый длинный поезд. Потом выскакивают поперек всей реки синие пляшущие черти в белых шутовских колпаках. Чалим байдарки за кусты и выходим осматривать порог с берега. Теп­лый податливый мох щекочет босые ступни. Стонут над головой ка­нюки. Молча летят чайки-поморники, косят вниз глазом и падают в струю порога, выхватывая из воды серебристых хариусов. От взгляда на порог сверху, с берега, сбивает дыхание, как от удара в солнечное сплетение. Женечка рядом. Глаза в глаза: "Не страшно?" – "Нет, мой капитан, с тобой мне ничего не страшно!"А за день до Буредана впервые поссорились...Приставали к берегу для стоянки. Женя выходила из байдарки и подвихнула голеностоп. Услышав ее вскрик за своей спиной, я вскочил но весь рост и перевернулся в воду вместе с байдаркой. Ребята смея­лись. Женя тоже. Перед сном она умывалась на перекате. Кара сияла ночным золотом среди черных берегов. Я спросил: "Нога болит?" Она ответила: "Ты понял, почему смеялись ребята? Тебя ведь черт дернул подтолкнуть байдарку в момент, когда я только ставила на берег ногу. И тут же принялся изображать рыцаря. Терпеть не могу, когда что-нибудь изображают".Голеностоп распух. Женя старательно его бинтовала, но ходила с трудом. От Буредана мы намеривались сделать пеший марш-бросок на сорок километров по тундре к последним горам Урала – Константино­ву Камню и Минесею. Не каждый может похвалиться, что стоял на самой последней горе Урала!.. Женя сетовала, что из-за нее теперь это мероприятие сорвется. Но в команде раздались здравые голоса. Поче­му сорвется? Пусть Снежина и Величко остаются у Буредана большой дневкой, а остальные двинут себе в поход. Так я и рассерженная на ме­ня Женя остались вдвоем у Буредана.Ребята ушли под вечер, чтобы ночью по холодку преодолеть тун­дровое пространство. Я по двое перевез их на "Саламине" на азиат­ский берег Кары. Они помахали с верхушки холма и растворились в пространстве тундры. Гребя наискосок против течения, я пристал точ­но к лагерю. Женя, не глядя на меня, деловито убирала под переверну­тую "Палладу" мешочки с продуктами. Потом принялась перебирать груду вещей, вытряхнутых ребятами из рюкзаков в уголок второй па­латки.

– Так, это стираем. – негромко размышляла Женя. – Это чиним, а это стираем потом чиним. Послушай, научи меня обращаться с ружь­ем.

– Хочешь меня прикончить? Охотно научу.

– Нужен ты мне. Сейчас я на охоту пойду. Всю жизнь мечтала.– Тогда и я пойду с тобой. Одну тебя не отпущу.

– Опять изображаешь заботу? – сощурила глаза Женя. – Да куда я здесь денусь. Вот север, вот запад, и Кара за спиной, а на Каре единст­венный в своем роде водопад Буредан, который слышно за десять ки­лометров.

– А как же твой голеностоп?

– Тем более. Буду чувствовать себя героем Джека Лондона. Лю­бовь к жизни приведет меня обратно... Показывай, как тут и что нуж­но сделать, чтобы стрельнуло.

Я научил ее вставлять в стволы патроны, взводить курки и це­литься. Женя повесила ружье на плечо стволом вниз и по овражку в береговом откосе двинулась в путь, подволакивая ногу... Я остался один.Полуночное солнце золотило верхушки окрестных холмов. В одиночестве полярная ночь больно ранила душу. Огромность про­странства настолько растворяет в себе, что почти перестаешь осозна­вать свои ощущения. Один только слух был прикован к Буредану. Со­всем рядом в ущелье, прорезанном Карой в сердцевине огромного холма, водопад гремел-звенел-грохотал-гудел – все это сразу, как в ор­кестре. Не зря же он по-ненецки Бу-Ре-Дан! Гулкое это звукоподража­ние говорит сердцу больше, чем наше чисто смысловое водо­пад. Ненцы любой порог именуют буреданом, но это Буредан с большой буквы, что закреплено навеки его названием на географиче­ских картах.Меня снова тянет к Буредану, и я вхожу в ущелье. Тусклое алое солнце, словно намаявшись за день, прилегло на вершину холма, под­рагивает, будто бы часто дышит. Кара ускоряющимся потоком уно­сится в невидимые против солнца ворота. Я вхожу в тень, и сразу ста­новится видна вся заполненная алым туманом расселина. Иду у самой воды по выглаженному половодьями известняку. Быстрая вода черна, по ней цветут, вьются и текут огненные переливы. Выпуклые литые зеркала водоскатов ловят и с восторгом воспроизводят в себе крошеч­ные солнца, в десятикрат более яркие, чем настоящее, видимое над краем расселины. А вот и сам водопад! Будто бы неоставимо вертится видимый только на четверть обода широкий громадный маховик, чер­ный и блестящий... Два мировых первоначала сошлись здесь в вечном своем союзе-противоречии – вода и камень. Над водопадом или поро­гом, без мыслей и позабыв о времени, можно стоять часами. Почему?Может быть, потому что в каждом человеке тоже борются эти два первоначала, и борьба их означает жизнь? С ознобом в душе я осознаю свою родственность с этим миром воды и камня, куда больт шую, чем осмелился бы подозревать. Что-то поднимается из глубин моего существа, как эти вот водовороты и зелено-белые клубы вспу­ченной воды в бучиле ниже водопада. Все, что я знаю о себе, о земном мире и Вселенной, кажется вдруг таким ничтожно малым по сравне­нию с черной глубиной во мне самом. Будто бы со стороны и с боль­шой высоты вижу я себя, испуганного и судорожно стремящегося вер­нуться в привычные рамки обыденного миросозерцания...Мимолетное пронеслось, и снова передо мною лишь темно-зеленый бешеный поток воды в белом ложе из мрамора. Можно пред­ставить, что творится здесь в половодье! Как вдохновенный скульптор, вода вырезала в известняке завитки и воронки, огладила углы высту­пов и протянула в монолите плавные, музыкального дыхания линии, в чем-то сродни орнаментам российского модерна... Вот небольшая воронка, заполненная водой, напоминающая след великана, обутого в паленки. Любопытно, как вода сумела выполнить такую работу? Сквозь прозрачную воду видна на дне этой ванны здоровенная черная кілька. Вот и разгадка: этот камешек, явно притащенный рекой отку­да-то издалека, работает здесь в половодье на манер шаровой мельни­цы! В борьбе с белым камнем река использовала в качестве орудия твердый черный камень. Нужно непременно показать это Жене! При мысли о ней я заторопился к палаткам. "Может быть, и нам с тобой, Женечка, как воде и камню Буредана. придется еще долго прирабаты­ваться друг к другу, прежде, чем мы достигнем такой же вот гармонии, как это удивительное по красоте место", – подумалось мне, и захоте­лось поскорее увидеть ее, заглянуть в глаза, попросить прощения. Же­ня уже вернулась "с охоты" и даже устроилась ко сну в палатке.

– Сначала испугалась, что тебя нет, – тихо сказала она, и по тону я понял, что прощен. – Потом вижу: ты бродишь у воды.

– В кого-нибудь палила?

– Нет, что ты! Просто мне очень нужно было постоять лицом к лицу с тундрой. А ружье – так, для куража.

Я разделся и забрался в свой спальный мешок. Женя лежала ли­цом ко мне, подложив под висок ладонь, смотрела рассеянно и печаль­но. Вдруг заговорила:

– Мы с Надей тогда еще в Иванове жили. Каким-то чудом дошло до нас мамина письмо. Единственное и последнее. Синим химическим

карандашом на листе из какой-то конторской книги. Писала, что стро­ят они железную дорогу в тундре между Обью и Енисеем, что осталось ей еще шесть лет сроку, если только тундра силы до конца не выпьет... Помнишь, в учебнике географии у нас была цветная картинка "Весна в тундре"? Холмы, озера, голубая даль, гуси в небе и олени поодаль. Бы­вало, я от той картинки часами оторваться Не могла. Это было для ме­ня, как щекой к маминому плечу припасть... А когда мы с Надей то письмо читали, ее уже не было в живых. Ее поглотила тундра. Но уз­нали мы об этом только через десять лет, после реабилитации.

Женя сомкнула веки, безмолвно борясь со слезами. Я погладил ее висок. Наконец она справилась.– Нам рассказывала одна сидевшая с нею в лагере женщина. К маме стал приставать какой-то начальник из охраны, стал ее домо­гаться. Воспользовавшись оплошностью охраны, она однажды ушла именно в такую, как на картинке, весеннюю тундру, и канула в ней. Гак и не нашли, сколько ни бегали с собаками... Все эти годы мне ка­залось, что ее неуспокоенная душа носится где-то над тундрой. Ты ме­ня поймешь, Саня. Нынче я с нею поговорила и она наконец успокои­лась....Утром беспечная куропатка, прельстившись просыпанной гречкой, привела к палатке свой выводок. Проснувшись, я услышал тонкий цыплячий писк у самой головы, как в детстве в хате у бабушки Марии. Выглянул в дырочку, когда-то прожженную угольком от кост­ра. Черно-желтые шарики бойко шныряли в кустах. Настороженная и строгая мамаша нетерпеливо кеклила, сзывая неслухов на лакомство. Я осторожно разбудил Женю, и она долго не могла оторваться от див­ной картинки... В палатке становилось жарко. Яркое солнце подня­лось уже довольно высоко.