Белокурая гейша
Шрифт:
– Если услышите за ширмой шорох шелка, знайте, что это я готовлюсь к почтенному акту игры на вашей флейте.
Элегантная и грациозная, несмотря на свой возраст - или именно благодаря ему?
– она сдвинула в сторону бумажную дверь, с поклоном предложила барону войти и закрыла за ним дверь. Когда глаза его привыкли к тусклому свету, он увидел, что в комнате на полу лежит малиново-красный футон, а по обеим сторонам его стоят масляные лампы, мерцающее пламя которых заставляет шелковый футон искриться шафрановым сиянием. Для удобства барона был поставлен деревянный подлокотник, обтянутый
Чуть в отдалении на низком черном лакированном столике располагались выложенные в идеальный ряд ароматические палочки. Одна из палочек была зажжена и тлела, отмеряя время, которое барон должен был провести с майко. Четыре сожженные палочки означали один час. Для удовлетворения его сексуальных потребностей было отведено всего три палочки, заметил барон, и это означало, что он него требуется скорейшее завершение ритуала и уход.
В дальнем углу комнаты стояла высокая ширма с очень необычным рисунком: рисовое поле в сумерках, над которым порхают, точно звездочки, светлячки. Вся сценка была выписана фосфоресцирующими красками, и, когда свет ламп гас, на ширме ярко зажигались огоньки светлячков.
За ширмой барону послышался шелест шелка и парчи. Он постарался выбросить из головы, что владелица чайного дома дожидается своей очереди ублажать его. Барон замер на месте, дивясь ее утонченности, а также тому, как быстро она вошла через бумажную дверь с веранды, да так, что он ничего не заметил.
Но ее присутствие его нимало не заботило, так как следовало подготовиться к церемонии дефлорации. Отбросив в сторону зеленую москитную сетку, связанную из грубого хлопка и прикрепленную шнурами к четырем углам на потолке, он немедленно заметил три свежих белых яйца и несколько бумажных полотенец, лежащих поверх покрывала рядом с черной шелковой подушечкой.
Сев на подушку в позе лотоса и положив руки на подлокотники, барон повесил мечи себе на ноги. Он проигнорировал давнее правило о том, что самурай должен оставлять оружие на первом этаже, как проигнорировал бы и любое другое правило, препятствующее лишению девственности прекрасной майко. Но не это его беспокоило. Барон тяжело дышал и сильно потел, и у него заболел желудок, будто бы карма его изменялась и он был не в состоянии контролировать свою судьбу.
Что же происходит? Жизнь его была подобна изменчивой тени, отбрасываемой его длинным мечом. Утренняя тень была расплывчатой и трепещущей, дневная - черной и глубокой, будто вход в потусторонний мир, а ночью тень исчезала вовсе, оставляя его в одиночестве.
Именно так он чувствовал себя сейчас. Одиноким. Точно странствующий самурай в поисках победы, которая неизменно ускользала от него. И он знал почему. Он солгал принцу, отправив ему сообщение, что девушка мертва, в то время как сам еще не исполнил свой долг. Именно из-за того, что он бросил вызов правилам своего хозяина и господина, он и ощущал боли во внутренних органах, а именно в желудке. Это было неудивительно, ведь желудок считался местом скопления эмоций и самой жизни. Барон волновался, что душа его стала грязной, а чувство вины пронзило все его существо до самых костей.
Он взял сырое яйцо и провел пальцами по
Разум барона затуманился, но он не оставлял попыток прояснить его. Он не хотел думать, что тревога его происходит от чрезмерного желания к прекрасной майко, и пытался найти другую причину.
– Варвар!– громким голосом пробормотал он.
В этот момент в голове барона сложилась цельная картина, будто отыскался недостающий кусок головоломки, ускользающей головоломки, что так терзала его душу. Его люди сообщили ему ранее, что заметили гайджина шатающимся недалеко от бани, а затем по соседству, уже после того, как прекрасная молодая майко ушла. Из донесения его слуг следовало, что тот же самый гайджин говорил с ней в храме. Барон приказал своим людям проследить за ним, но варвару удалось ускользнуть. Это также тревожило барона.
Прежде чем войти в чайный дом, Тонда осмотрелся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного, указывающего на то, что варвар находится где-то поблизости. Он видел юношу-рикшу, шныряющего в темноте, но не обратил на него внимания. Слуга имел для него не большее значение, чем невзрачная мошка, такая маленькая, что ее было просто раздавить, не заметив.
Но вот гайджин - совсем другое дело.
Барону хотелось знать, отчего это варвар столь заинтересовался этой девчонкой? Если только он также не подозревает, что она является белокурой гейшей. Взволнованный, Тонда с силой сжал руками подлокотники. Он не должен позволить гайджину вмешиваться в его планы…
Прежде чем он смог как следует обдумать ситуацию, разлившийся в воздухе пряно-цветочный аромат проник сначала ему в ноздри, а затем и в мысли.
Она здесь.
Обернувшись, барон увидел девушку, стоящую в обрамлении дверной рамы. Прозрачная ткань кимоно не скрывала холмика шелковистых, соблазнительно вьющихся волос на ее лобке.
Барон пригляделся внимательнее.
Волосы на лобке были глубокого черного цвета, точно полночь, царящая в его душе.
Черные, а не светлые.
Неужели зрение подвело его, когда она танцевала на веранде?
И никакая она не белокурая гейша?
– Поэты говорят, что у всякой женщины есть два сердца, моя прекрасная майко, - произнес барон.
– Сегодня ночью я выберу нижнее из двух твоих, чтобы пронзить его своим кинжалом.
Я напряглась, сердце мое забилось скорее. Я не ожидала услышать подобных слов.
Что он такое говорит? Согласно традиции он должен дождаться седьмой ночи, чтобы погрузить в меня свой нефритовый стержень. Что это еще за трюк?