Блестящая будущность

Диккенс Чарльз

— Осмлюсь спросить васъ, — сказалъ онъ, не то хмурясь, не то ухмыляясь, — какимъ образомъ вы разбогатли съ тхъ поръ, какъ мы съ вами встртились на томъ пустынномъ, холодномъ болот?

— Какимъ образомъ?

— Да.

Онъ опорожнилъ стаканъ, всталъ и остановился у камина, положивъ на него тяжелую, смуглую руку. Онъ поставилъ ногу на ршетку камина, чтобы высушить и согрть ее, и отъ мокраго сапога пошелъ паръ; но онъ не глядлъ ни на сапогъ, ни на огонь, но пристально глядлъ на меня. И я вдругъ сталъ дрожать.

Когда губы мои раскрылись и выговорили какія-то слова, которыхъ не было слышно, я принудилъ себя сказать ему (хотя никогда не могъ явственно сдлать это), что мн подарено имущество.

— Дозволено

ли ничтожному червяку спросить: какого рода это имущество? — спросилъ онъ.

Я пролепеталъ:

— Не знаю.

— Дозволено ли ничтожному червяку спросить: чье это имущество?

Я снова пролепеталъ:

— Не знаю.

— Не могу ли я догадаться, какъ великъ вашъ доходъ съ тхъ поръ, какъ вы стали совершеннолтнимъ? Скажемъ первую цыфру! Пять?

Съ сильно бьющимся сердцемъ, я всталъ со стула и, ухватившись за его спинку, долго глядлъ на него.

— Что касается опекуна, — продолжалъ онъ, — вдь долженъ же былъ быть опекунъ, или кто-нибудь въ род попечителя, пока вы были малолтнимъ, то, можетъ быть, это какой-нибудь нотаріусъ. Скажемъ первую букву его имени. Не будетъ ли то Д?

Истинное положеніе мое вдругъ ярко освтилось въ моихъ глазахъ; и вс его разочарованія, опасности, безчестіе, всякаго рода послдствія нахлынули на меня съ такой силой, что я чуть не задохся.

— Представьте себ, что довритель этого нотаріуса, имя котораго начинается съ Д и можетъ быть Джагерсъ, — представьте себ, что онъ прибылъ изъ-за моря въ Портсмутъ и высадился тамъ, и захотлъ пріхать къ вамъ. — Но какъ вы нашли меня, скажете вы. Ну, да! Какъ я нашелъ васъ? Да такъ, написалъ изъ Портсмута одному человку въ Лондон и спросилъ вашъ адресъ. А какъ зовутъ этого человка? Его зовутъ Уэммикъ.

Я не могъ выговорить ни слова, хотя бы для спасенія своей жизни. Я стоялъ, держа одну руку на спинк стула, а другую на груди, и мн казалось, что я задыхаюсь, — я стоялъ и дико глядлъ на него, пока комната не закружилась у меня въ глазахъ. Я пошатнулся, но онъ поймалъ меня, притянулъ къ дивану, заставилъ опереться на подушки и, опустившись передо мной на одно колно, приблизилъ ко мн лицо, которое я теперь хорошо вспомнилъ, и содрогнулся.

— Да, Пипъ, дорогой мальчикъ, я сдлалъ изъ васъ джентльмена! Да я сдлалъ это! Я поклялся въ то время, когда вы спасли меня, что, если я когда-нибудь заработаю гинею, гинея эта будетъ ваша. А впослдствіи поклялся, что если дла обогатятъ меня, то и вы будете богаты. Я жилъ впроголодь, чтобы вы жили въ довольств. Я работалъ до изнеможенія, чтобы вамъ не надо было работать. Что жъ въ этомъ такого, дорогой мальчикъ? Разв я говорю это, чтобы вы благодарили меня? Ничуть! Я говорю это, чтобы вы знали, что тотъ загнанный до полусмерти несъ, котораго вы спасли отъ смерти, такъ преусплъ, что могъ дать образованіе джентльмену… и этотъ джентльменъ — вы, Пипъ!

Ненависть, какую я питалъ къ этому человку, страхъ передъ нимъ, отвращеніе, съ какимъ я сторонился отъ него, не могли бы быть сильне, если бы передо мной былъ какой-нибудь страшный зврь.

— Слушай, Пипъ. Я теб второй отецъ. Ты мой сынъ — ты для меня больше, чмъ сынъ. Я копилъ деньги только затмъ, чтобы ты тратилъ ихъ. Когда я жилъ наемнымъ пастухомъ въ уединенномъ шалаш, не видя ничьихъ лицъ, кром овечьихъ, пока не забылъ наконецъ, каковы лица у мужчинъ и женщинъ, мн видлось только твое лицо. Я много разъ ронялъ ножъ, когда обдалъ или ужиналъ въ томъ шалаш, и говорилъ себ: «Вотъ опять мальчикъ глядитъ, какъ я мъ и нью»! Я много разъ видлъ тебя тамъ такъ ясно, какъ видлъ на томъ туманномъ болот. «Боже, накажи меня»! говорилъ я всякій разъ и выходилъ на воздухъ, чтобы сказать это подъ открытымъ небомъ: «но если я добуду свободу и деньги, я сдлаю этого мальчика джентльменомъ»! И я

сдлалъ! Ну, взгляни на себя, дорогой мальчикъ! взгляни на эту квартиру, — она годится лорду! лорду! Ахъ! у тебя будетъ столько денегъ, что ты всхъ лордовъ заткнешь за поясъ!

Въ пылу тріумфа и видя, что я близокъ къ обмороку, онъ не замтилъ, какъ мн тяжело было его слушать. Вотъ единственная капля облегченія въ моемъ положеніи.

— Взгляни сюда! — продолжалъ онъ, вынимая часы изъ моего кармана, между тмъ какъ я содрогнулся отъ его прикосновенія, какъ отъ зми, — золотые часы, вдь это часы джентльмена, надюсь! Брилліантъ, осыпанный рубинами, это по-джентльменски, надюсь! Погляди на свое блье — тонкое и красивое! Погляди на свое платье, — лучше и не достать! А книги-то, — онъ озиралъ комнату, на полкахъ до потолка, цлыя сотни книгъ! И ты ихъ читаешь, не правда ли? Я вижу, что ты читалъ, когда я вошелъ. Ха, ха, ха! читай, читай, дружище! И если он на иностранныхъ языкахъ, которыхъ я не понимаю, я все же буду гордиться, точно я самъ ихъ читаю.

Онъ опять взялъ мои руки и поднесъ ихъ къ губамъ, тогда какъ дрожь пробжала у меня по жиламъ.

— Не разговаривай, Пипъ, — сказалъ онъ, снова проведя рукавомъ по глазамъ и по лбу, между тмъ какъ въ горл у него что-то хрустнуло (памятный для меня звукъ); мн было тмъ ужасне его слушать, что онъ говорилъ все это съ искреннимъ убжденіемъ:- теб лучше молчать и не шевелиться. Ты вдь не подготовлялся къ нашему свиданію издавна, какъ я; ты не ожидалъ этого. Но неужели теб никогда въ голову не приходило, что это я доставилъ теб вс удобства?

— О, нтъ, нтъ, нтъ, — отвчалъ я, — Никогда, никогда!

— Ну, вотъ ты видишь теперь, что это былъ я, я одинъ-одинешенекъ. Никто объ этомъ ничего не знаетъ, кром меня, да м-ра Джагерса.

— Никто не знаетъ? — спросилъ я.

— Нтъ, — отвчалъ онъ съ удивленіемъ, — кому бы еще знать? А какъ ты выросъ и похорошлъ, дружище! Вдь, наврное, есть чьи-нибудь ясные глазки… что? разв нтъ ясныхъ глазокъ, о которыхъ теб пріятно вспоминать?

— О, Эстелла, Эстелла!

— Они будутъ твои, дружище, если только деньгами можно ихъ купить. Не потому, чтобы такой джентльменъ, какъ ты, такой красивый, какъ ты, не покорилъ бы ихъ самъ собою; но деньги помогутъ теб! Дай мн досказать теб то, что я началъ, дружище! Въ томъ самомъ шалаш и будучи наемникомъ, я получилъ деньги, завщанныя мн моимъ хозяиномъ (который умеръ, и былъ изъ такихъ же, какъ и я), и свободу и повелъ дла на свой счетъ. И все, что я ни длалъ, я длалъ для тебя. «Боже убей меня громомъ, — говаривалъ я, предпринимая что-либо, — если это не для него»! Дла шли великолпно. И, какъ я теб уже сказалъ, я сталъ извстенъ. И деньги, оставшіяся у меня отъ барышей первыхъ лтъ, я послалъ сюда м-ру Джагерсу, — все для тебя — когда онъ впервые отправился къ теб, по моему письму.

О, если бы онъ никогда не прізжалъ! Если бы онъ оставилъ меня въ кузниц,- недовольнымъ, конечно, но, сравнительно, счастливымъ!

— И тогда, дружище, для меня наградой служило то, что я по секрету зналъ, что создаю джентльмена. Пусть чистокровные кони колонистовъ закидывали меня пылью, когда я шелъ пшкомъ, я говорилъ себ: «А я сдлаю лучшаго джентльмена, чмъ вс вы»! Когда кто-нибудь изъ нихъ говорилъ: «Онъ былъ каторжникомъ всего лишь нсколько лтъ тому назадъ, и при этомъ простой, необразованный человкъ, хотя ему и повезло счастіе», — что я говорилъ? Я говорилъ себ: «Если я не джентльменъ и не образованный, то у меня есть свой джентльменъ. У всхъ у васъ есть собственныя стада и земля; но у кого изъ васъ есть свой собственный воспитанный въ Лондон джентльменъ? Такимъ образомъ я поддерживалъ себя. И такимъ образомъ я ободрялъ себя, говоря, что настанетъ день, когда я увижу своего мальчика и откроюсь ему дома, на родин.