Чернокнижник Молчанов [Исторические повести и сказания.]

Любич-Кошуров Иосаф Арианович

Но Азейка никак не мог опомниться.

Молчанов схватил его за ворот, прокричал, тряся за ворот, прямо ему в ухо:

— Есть у тебя еще возжи?

Он тянул Азейку к себе. Но Азейка уперся ногами в порог, а рукой, которой отпер дверь, — в края двери,

Молчанов продолжал трясти его за ворот, а он упираться.

— Да не тебя! — крикнул Молчанов. — Сейчас мы их будем вязать! Давай веревки!

— Кого? — сказал Азейка, глядя на стрельцов и не мигая.

— Кого! Стрельцов?

Азейка,

весь трясясь от страха, еле выговорил:

— А почто?

— Да, ты не слышал что-ль?

— Знать не знаю, ведать не ведаю, — заговорил Азейка, подымая трясущиеся руки. Сейчас же он их опустил и повернул голову к Молчанову.

— Это приказные, что-ль? — сказал он.

— За тобой! — крикнул Молчанов. — Колодки видел, небось? Только мы их самих в колодки. Понимаешь… Ну?…

— А-а! — произнес Азейка. — Но все-таки видно было, что он плохо понимает, что с ним хочет сделать Молчанов.

ГЛАВА XI.

К городским воротам Калуги с поля подъехали два запорожца.

Они хотели было въехать под арку, но в воротах стояли вооруженные люди. Под аркой было темно, и трудно было определить, что это за войско.

Неясно различались там бородатые и бритые лица, блестели тускло железные доски лат и стволы мушкетов.

Наступал уже вечер.

Большая красная луна поднялась над городом, и её край блестел вверху под аркой.

Из-под арки выступил человек в московском казакине, обшитом по подолу серебряным позументом, и подпоясанный наборным серебряным поясом.

К поясу была пристегнута кривая широкая сабля, с тоже кривым, в виде буквы S медным эфесом.

— Откуда? — сказал этот человек, спрятав руки за спину и намного надменно глядя на запорожцев. У него была рыжая борода клином и почти незаметные редкие усы.

По-русски он говорил не совсем чисто, с каким-то совсем не русским пришепетыванием. Роста он был невысокого. Он смотрел на запорожцев, запрокинув назад голову. Запорожцам сверху была видна только одна эта его остроконечная борода и широкия ноздри над бородой.

— Из-под Москвы, — ответил ему один запорожец…

От морд лошадей, на которых сидели запорожцы, клубился белый пар, ресницы на их глазах были белы от инея. Судя по тому, как глубоко втягивали они бока, запорожцы были дальние люди и проехали, вероятно, не один десяток верст.

— Сами-по-себе? — сказал маленький человек, бывший скорее всего начальником городской стражи, наряженной к этим воротам. — Сами-по-себе или от кого?

— От одного пана, — ответил запорожец. — От одного большего пана. У него нас сто человек.

— Да, нас сто человек, — сказал и другой запорожец, — и это верно, что наш пан — очень большой пан.

— И хочет вместе с нами, —

заговорил первый запорожец, — служить его царскому пресветлому величеству. И вы нас пропустите, потому что покамест он едет, нам нужно найти ему дом. А твоя милость будет, должно быть, хорунжий и это твои люди?

— Пусть я буду хорунжий и пусть это мои люди, — ответил маленький человек, задирая еще больше голову, чтобы получше рассмотреть лица запорожцев, — а верно ли, что вы не врете?

— Зачем нам врать?

— А кто тебя знает, зачем. Я — не ты. Если бы я был ты, то я знал бы зачем. А вот пусть подъедет ваш пан, тогда мы его пустим.

— А если нам пан велел подыскать ему дом в городе, пока он едет? Ты думаешь, он тебе спасибо скажет, если ему придется ночевать в возке?

— А то, может, — вставил и свое слово другой запорожец, — тебе спасибо за это скажет его пресветлое величество?

— Пусть они побожатся! — крикнул кто-то в толпе, стоявшей под воротной аркой.

Тогда запорожцы сняли шапки, и один из них сказал:

— Ну, давай божиться.

И, поглядев друг на друга, они подняли глаза к небу и заговорили разом оба:

— Божимся и клянемся, что у нашего пана нас сто человек.

Маленький человек, когда запорожцы стали смотреть на небо, и сам поднял глаза вверх, как-будто мог там что-нибудь увидеть. Он это сделал быстро и сейчас перевел глаза опять на запорожцев, и лицо у него стало недовольное.

Ему казалось почему-то, что запорожцы не придают никакого значения своей божбе и потому именно не придают ей значения, что имеют дело с ним, с татарином.

Он был татарин…

Войско тушинского царика, запершегося в Калуге после того, как он был выгнан из Тушина, почти на две трети состояло из татар. Все городские ворота охранялись татарами, либо приставшими к царику московскими людьми и казаками под начальством татар.

Начальник стражи у тех ворот, где происходила описываемая сцена, назывался Урус.

Он был не простой татарин, а близкий царику человек, его царедворец… Но время было тревожное, и по ночам стражу у городских ворот держали часто цариковы близкие люди. Они опасались и за царика, и за себя.

Урус смотрел на запорожцев, как они, задрав головы, говорили каждый свое, что кому приходило в голову. Сначала один было из них повторял слова товарища, говорил слово-в-слово то, что тот говорил.

Но потом крякнул и, возвысив голос, стал божиться самостоятельно.

Урусу приходилось теперь сразу слушать и того, и другого.

И когда он улавливал смысл слов одного, слова другого пропадали для него, совсем без толку пролетали мимо и замирали в воздухе, где-то позади него, не оставив никакого следа.