Фармазоны

Я халъ курьерскимъ поздомъ изъ Москвы въ Петербургъ. Въ вагон было пустовато. Ближайшимъ ко мн сосдомъ по креслу оказался бравый мужчина, лтъ подъ пятьдесятъ, широкоплечій, усатый, съ краснымъ загорлымъ лицомъ и богатырскою грудью. Разговорились. Оказался средней руки землевладльцемъ Н — ской губерніи, а прежде служилъ въ гусарахъ, дослужился до ротмистра и вышелъ въ отставку. Хозяйничаетъ, женатъ, иметъ кучу дтей и, — о, диво, истинно дворянское диво! — ни гроша долга, хотя, какъ самъ признается, «смолоду было бито-граблено».

— Зато

Онъ вынулъ часы, на цпочк, обремененной множествомъ брелоковъ. Въ числ ихъ бросилась въ глаза огромная золотая монета незнакомой, иностранной чеканки.

— Что это у васъ? — заинтересовался я.

— Это? Ха-х-ха! Фармазонскій рубль! Слыхали? Шучу: старый мексиканскій долларъ. Рдкостная штука. Я думаю, во всей Россіи только въ нашей семь и имется. У меня, у брата Пети, брата Володи, брата Сенички, брата Федички, брата Мити, брата Герасима, брата Тита, брата Онисима… Какъ увидите у кого на пуз этакую златницу, такъ и знайте: Жряховъ, значитъ. Хе-хе-хе! фармазоны! Я брата Онисима двадцать лтъ не видалъ. Иду по Невскому: навстрчу — рамоли, еле ноги движетъ, и на жилет — долларъ этотъ. — Извините, говорю, милостивый государь, съ кмъ именно изъ братьевъ моихъ, Жряховыхъ, имю удовольствіе? — Я, отвчаетъ, Онисимъ. А ты кто же? Ванечка или Вольдемаръ?.. Вотъ-съ, фармазонство какое!

И, лукаво посмиваясь, онъ вытянулся на кресл во весь свой богатырскій ростъ, закинулъ руки за голову, смежилъ очи и почти моментально заснулъ, съ хитрою улыбкою на губахъ.

Утромъ, проснувшись подъ Вишерою, слышу громкую бесду. Говорили вчерашній спутникъ со «златницею» и новый пассажиръ, свшій ночью гд-то на промежуточной станціи, — юный, упитанный щеголекъ, съ очень хорошими, барственными манерами. Первое, что привлекло мое вниманіе, когда я осматривалъ пришельца, точь въ точь такой же брелокъ-златница, что и у Жряхова, эффектно вывшенный на цвтномъ жилет. Жряховъ пучилъ глаза на златницу незнакомца, видимо недоумвающій и сбитый съ толку.

— Позвольте-съ, — гудлъ его густой голосъ, — вы слово, честное дворянское слово даете мн, что вы не изъ Жряховыхъ?

— Странный вы человкъ! — отзывался ему веселый теноръ, — говорю же вамъ: Ергаевъ Вадимъ, Ергаевъ моя фамилія, а съ Жряховыми ничего общаго не имго.

— Непостижимо!

— Слыхалъ, что есть такіе помщики въ нашемъ узд. Только изъ нихъ никто уже въ этомъ имньи не живетъ. Купецъ какой-то арендуетъ.

— Врно-съ… Но въ такомъ случа… удивительно-съ!.. Откуда же это у васъ?.. Быть не можетъ!.. Удивительно!

Бормоча такія безтолковыя восклицанія, Жряховъ продолжалъ таращиться на юношу, облизывалъ губы языкомъ, щипалъ себя за усы, воздымалъ плечи къ ушамъ, — вообще, видимо, сгоралъ отъ нетерпливаго любопытства предъ какою-то сомнительною загадкою или мистификаціей… И, наконецъ, вдругъ выпалилъ густымъ басомъ, глядя пассажиру прямо въ глаза:

— Стало быть, Клавдія-то Карловна жива еще?

Юноша удивленно раскрылъ ротъ, странно дрыгнулъ ножкою и протянулъ медленно и въ носъ:

— Жи-и-ива… А вы ее знаете?

— Гм… знаю ли я ее? — съ ожесточеніемъ и даже какъ бы обидясь, воскликнулъ Жряховъ. — Кому же ее и знать, какъ не мн? Ивану Жряхову! Всмъ намъ, Жряховымъ, благодтельница, пуще матери родной!.. Да! я могу ее знать! Клавдія Карловна нашего времени человкъ. Но вотъ, какъ вы ее изволите знать, — это, признаюсь, мн весьма удивительно: вдь ей, по самому дамскому счету, сейчасъ за пятьдесятъ… Куда! къ шестидесяти близко!..

Юноша опять конфузливо дрыгнулъ ножкою и, слегка усиливъ розовыя краски на своемъ сытомъ личик, возразилъ:

— Неужели? Я бы ей и сорока не далъ. Удивительно сохранилась!

Жряховъ внезапно фыркнулъ и закатился смхомъ. Глядя на него, засмялся и — сначала изумленный и даже готовый обидться — юноша.

— О… о… отъ нея? — съ трудомъ пересиливая смхъ, выговорилъ Жряховъ, коснувшись указательнымъ перстомъ златницы спутника. Тотъ неопредленно пожалъ плечами. Жряховъ залился еще пуще.

— А говорили… ничего общаго!.. — лепеталъ онъ, вытирая выступившія слезы, — нтъ, батюшка! Кто симъ отмченъ, въ томъ… хо-хо-хо!.. стало быть, есть жряховское! есть! Хо-хо-хо! Фармазоны! Такъ сохранилась, говорите? Ахъ, чортъ ее подери!

— Клавдія Карловна — препочтенная дама, — серьезно сказалъ юноша. — Въ нашемъ захолустьи она просто — фениксъ. Мы бы погибли, спились безъ нея. Вдь отъ этой провинціальной скуки чортъ знаетъ, до чего можно дойти. Хоть пулю въ лобъ — иной разъ, а вотъ Застъ на кухаркиной сестр спьяну женился. Скажу вамъ откровенно: безъ Клавдіи Карловны я самъ не знаю, что со мною было бы… Изъ университета я удаленъ за «исторію», пріхалъ подъ надзоръ, тоска, хандра, не до работы, кругомъ пьянство, развратъ, — ну, знаете, съ волками жить по-волчьи выть… пропалъ бы, кабы не Клавдія Карловна.

Жряховъ одобрительно кивалъ головою.

— Что говорить! — согласился онъ, — сколько ей нашего брата, дворянъ, спасеніемъ обязано, — даже удивленія достойно. Только я до сей поры полагалъ, что она исключительно нашъ жряховскій родъ, по многочисленности онаго, спасла, а теперь вижу, что стала выступать и въ другія фамиліи. Вы, г. Ергаевъ, давно ли изволили гостить у Клавдіи Карловны?

— Лтомъ 1897-го года.

— Такъ-съ. А я лтомъ 1875-го. Разныхъ выпусковъ, стало быть.

И бшеный смхъ снова овладлъ имъ. Юноша тоже загоготалъ.