Идиллія Благо Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]
Шрифт:
„Не страшиться надо тьмы, а побждать и оттснять ее по мр того, какъ душа становится сильне подъ дйствіемъ свта и сама пропитывается вся свтомъ. Сынъ мой, въ святилищ потому царствуетъ тьма, что поклоняющіеся въ немъ не могутъ выносить яркаго сіянія истиннаго свта. Изъ твоего внутренняго міра исключенъ свтъ умственный, чтобы свтъ духовный одинъ освщалъ его. А слпые жрецы, пойманные въ сти собственнаго обмана, поклоняются порожденію тьмы. Они поносятъ мое имя, пользуясь имъ. Передай имъ, сынъ мой, что Цариц ихъ нтъ мста во тьм, что нтъ у нихъ Царицы, и нтъ иного руководителя, кром собственныхъ похотей. Они просили, чтобы я по прежнему сообщалась съ ними, не такъ ли? Такъ вотъ первое сообщеніе, которое поручаю теб передать имъ“.
Въ этотъ моментъ мн показалось, что меня кто-то или что-то отрываетъ отъ нея, и я ухватился за край ея одежды; но руки мои безсильно опустились; выпустивъ его, я словно пересталъ сознавать самое присутствіе Царицы. Я чувствовалъ
Глава V.
Меня привели въ покой, гд только что передъ тмъ кончилась утренняя трапеза жрецовъ, онъ былъ почти пустъ. Каменбака и Агмахдъ остановились у одного изъ оконъ, продолжая разговаривать тихимъ, сдержаннымъ шопотомъ; двое послушниковъ посадили меня за столъ и принесли намазанныхъ масломъ пироговъ, плодовъ и молока. Они прислуживали мн, не говаря ни слова, и я чувствовалъ себя неловко передъ этими юношами, на которыхъ смотрлъ съ почтеніемъ, какъ на людей, боле меня знакомыхъ со страшными тайнами храма. Я лъ пироги, удивляясь про себя тому, что ни одинъ изъ виднныхъ мной до сихъ поръ послушниковъ даже не заговаривалъ со мной; но, оглянувшись мысленно на свое короткое пребываніе въ храм, я вспомнилъ, что меня ни раза не оставляли наедин ни съ однимъ изъ нихъ. Вотъ и теперь: Агмахдъ и Каменбака остались въ зал, и на лицахъ прислуживавшихъ мн мальчиковъ я читалъ нмой страхъ. И мн казалось, что то не была робость, внушаемая, вообще, школьнымъ учителемъ, который пользуется своими глазами, какъ обыкновенные смертные, а страхъ передъ какимъ-то волшебнымъ, многоокимъ наблюдателемъ, котораго нельзя обмануть. На лицахъ ихъ не видно было и проблеска выраженія: они дйствовали, какъ автоматы.
Слабость, которую я чувствовалъ передъ тмъ во всемъ тл, уменьшилась посл завтрака, и я поспшно всталъ изъ-за стола, чтобы посмотрть въ высокое окно, такъ мн хотлось знать, въ саду-ли еще Себуа; но Агмахдъ выступилъ впередъ, сталъ между мной и окномъ и устремилъ на меня свой невозмутимый, внушавшій мн такую робость, взглядъ.
— Пойдемъ, произнесъ онъ и, повернувшись, вышелъ вонъ; я послдовалъ за нимъ, опустивъ голову, чувствуя что теряю, не зная отчего, всякую энергію и надежду. Я не могъ-бы сказать, почему, глядя на расшитый край блой одежды, такъ плавно скользившей по полу впереди меня, мн казалось, будто я иду за своей судьбой. Моя судьба! Агмахдъ, типичный храмовой жрецъ, истинный глава высшихъ жрецовъ — моя судьба!
Мы прошли нсколько коридоровъ и вступили въ широкій проходъ, ведшій отъ большихъ дверей храма въ Святая Святыхъ. При вид его меня охватилъ ужасъ, несмотря на то, что солнечный свтъ врывался въ него сквозь ршетки двери и, казалось, смялся надъ его густымъ мракомъ; и, однако, мой страхъ передъ Агмахдомъ былъ такъ великъ, что, оставшись съ нимъ одинъ на одинъ, я покорно послдовалъ за нимъ въ полномъ молчаніи. Мы пошли по коридору; съ каждымъ робкимъ шагомъ я все больше приближался къ двери, изъ которой тогда, во мрак ночи, выступило гнусное видніе. Я внимательно разсматривалъ стны, хотя при этомъ испытывалъ тотъ особенный страхъ, съ которымъ, вроятно, приговоренная къ мукамъ душа, глядитъ на орудія духовной инквизиціи. Разъ только человкъ ясно созналъ предстоящую ему неизбжную гибель, онъ уже не въ силахъ оторвать отъ нея глазъ, такъ приковываетъ она къ себ его вниманіе. Такъ и я, весь пронизанный слпымъ ужасомъ, всматривался въ стны коридора; и мн чудилось, что онъ замыкался за нами по мр того, какъ мы подвигались дальше, и окончательно отдлялъ меня отъ того прекраснаго сіяющаго міра, въ которомъ я жилъ до сихъ поръ.
Благодаря внимательному изученію гладкихъ пугавшихъ меня, стнъ, я замтилъ, когда мы стали подходить къ ней, небольшую дверь, стоявшую подъ прямымъ угломъ къ двери капища. Не будь мое вниманіе такъ напряжено, я бы и не примтилъ ея, такъ былъ густъ мракъ на этомъ конц прохода въ сравненіи съ яркимъ солнечнымъ свтомъ на другомъ. Какъ я ужъ сказалъ, дверь была подъ прямымъ угломъ къ стнамъ святилища, совсмъ рядомъ съ его дверью, но въ боковой стн
Мы подошли къ этой двери, Агмахдъ остановился и приложилъ къ ней руку, затмъ онъ обернулся и, глядя на меня, промолвилъ своимъ ровнымъ, спокойнымъ голосомъ: „Не бойся: это святилище — центръ нашей обители, и его близкаго сосдства достаточно, чтобы исполнить насъ силы“.
Повторилось то-же самое, что произошло въ алле при моей первой встрч съ Агмахдомъ, когда голосъ его старался внушить мн бодрость: и я съ усиліемъ поднялъ глаза и взглянулъ на него, думая найти на красивомъ лиц то поощреніе, которое мн слышалось въ тон голоса. Но его тамъ не было; на меня спокойно, невозмутимо смотрли его голубые глаза, какъ всегда безжалостные, неподвижные; и въ одно мгновеніе душа моя, пораженная ужасомъ, ясно прочла въ нихъ всю жестокость хищнаго звря. Онъ отвернулся отъ меня, отперъ дверь и прошелъ первый, держа ее открытой, чтобы пропустить и меня; и я послдовалъ за нимъ, да, хотя мн показалось, что ноги подо мной подкашиваются, и я проваливаюсь въ пропасть.
Мы очутились въ комнат съ низкимъ потолкомъ, которая освщалась широкимъ окномъ, продланнымъ высоко въ стн; она была вся задрапирована дорогими тканями и увшана красивыми занавсями; вдоль стны стояло низкое ложе. При взгляд на него я вздрогнулъ: самъ не знаю, почему мн тотчасъ-же пришло на умъ, что это — то самое, на которомъ я спалъ въ прошлую ночь. Я не могъ глазъ отвести отъ него; а между тмъ, комната была роскошно убрана, и въ ней было немало красивыхъ вещей, на которыя стоило-бы посмотрть. Но я съ замираніемъ сердца спрашивалъ себя, зачмъ перенесли это ложе изъ кельи, въ которой я провелъ предыдущую ночь; я смотрлъ на него и терялся въ догадкахъ… Вдругъ, я замтилъ, что кругомъ стояла глубокая, полная тишина, и меня охватило чувство одиночества; я быстро обернулся, сильно встревоженный. Да, его не было! Онъ ушелъ, страшный жрецъ Агмахдъ ушелъ, не прибавивши ни слова, и оставилъ меня одного. Что это значило? Я подошелъ къ двери и дернулъ ее; но оказалось, что она была не только закрытой, а даже запертой на замокъ: я былъ узникомъ.
За что?
Я обвелъ глазами толстыя каменныя стны, взглянулъ на высокое окно, вспомнилъ о близкомъ сосдств святилища и бросился на ложе, закрывъ лицо руками…
Думаю, что пролежалъ такъ нсколько часовъ. Я не смлъ встать, не смлъ произвести ни малйшаго шума. Мн не къ кому было апеллировать, кром какъ къ безжалостнымъ голубымъ глазамъ жреца Агмахда; и я лежалъ на своемъ лож, плотно зажмуривъ глаза, не смя разглядывать своей тюрьмы, молясь только объ одномъ, чтобы никогда не настала ночь. Пока была лишь ранняя пора дня, — въ этомъ я былъ увренъ, хотя и не зналъ, сколько времени провелъ въ саду съ Себуа — солнце стояло высоко на неб, и свтъ его лился въ мою келью черезъ широкое окно. На это я обратилъ вниманіе только тогда, когда, по прошествіи долгаго времени, я вдругъ обернулся и съ безпокойствомъ оглядлъ комнату: мн почудилось, что въ ней кто-то есть. Но никого не было, разв кто-нибудь спрятался за занавси. Нтъ, я былъ одинъ. Я успокоился и взглянулъ вверхъ, на окно, которое яркій солнечный свтъ превратилъ въ нчто великолпное. И тутъ только я ясно сталъ сознавать, что есть еще въ мір солнце, и что самъ я, несмотря на недавніе ужасы, пережитые мной, — небольше, какъ мальчикъ, и притомъ большой любитель солнечнаго сіянія.
Свтъ въ окн все сильне привлекалъ меня, и мн, наконецъ, захотлось взобраться на окно и выглянуть изъ него. Я не могу теперь отдать себ отчета во внезапномъ порыв, возбудившемъ во мн такое страстное желаніе привести въ исполненіе задуманную затю, какъ не могу объяснить происхожденія пытливыхъ и упорно приводимыхъ въ исполненіе замысловъ, возникаюшихъ въ мозгу большинства мальчиковъ. Какъ-бы то ни было, я всталъ; теперь, когда у меня было въ виду ребяческое предпріятіе, достаточно соблазнительное, чтобы поглотить все мое вниманіе, я отбросилъ всякій страхъ передъ окружавшею меня таинственностью. Стна была совершенно гладкая; но я сообразилъ, что, стоя на стол, находившемся какъ разъ подъ окномъ, мн можно будетъ достать руками до подоконника, а на нихъ уже подняться настолько, чтобы выглянуть изъ окна. Я вскарабкался на столъ; но все-таки едва касался подоконника вытянутыми руками. Вроятно, эта часть моей зати въ особенности и привлекала меня, потому что кром храмоваго сада я ничего не ожидалъ увидть. Въ томъ, что представилось моимъ взорамъ не было ничего поразительнаго, но этого было достаточно, чтобы умрить мое удовольствіе. Сада здсь не было, окно выходило на небольшой квадратный участокъ земли, окруженный высокими, блыми стнами, очевидно, не вншними, а внутренними, такъ какъ он были совершенно гладки, безъ всякихъ украшеній; со всхъ сторонъ виднлись крыши и колонны, изъ чего я заключилъ, что этотъ клочекъ земли находится въ самомъ центр огромныхъ зданій. Кругомъ не было слдовъ другихъ оконъ, кром моего.