Игра как феномен культуры
Шрифт:
Сам Джойс называл свой роман мозаикой. Действительно, все произведение строится из многообразной мозаики фраз, фрагментов, ассоциаций, намеков, символов, передающих странствия человека в мрачном хаосе жизни. Исходя из названия романа – «Улисс», – Блум ассоциируется с Одиссеем, его жена Марион – с Пенелопой, Стивен Дедалус – с сыном Одиссея Телемахом. Некоторые комментаторы видят в Блуме также Агасфера, приговоренного к вечной жизни и скитаниям, в Пенелопе – олицетворение девы Марии, Вечной женственности, в Стивене – Христоса и Шекспира. Свое символическое обозначение имеет каждый из эпизодов: улицы Дублина соотносятся с системой кровообращения, пляж – с зеленым цветом и живописью, похороны Дигнема с черным и белым – цветами траура, библиотека – с мозгом и литературой, родильный дом – с медициной и т.д. Сложная
Маскарадная условность присутствует в романе английского писателя-модерниста Олдоса Хаксли (1894 – 4963) «Шутовской хоровод». На лица его персонажей надеты прочно приросшие к ним маски: журналиста, выдававшего свои пошлые статьи за образец вкуса; неудавшейся актрисы, играющей в жизни роль «сильной женщины» с «демонической» внешностью и «предсмертным смехом»; ученых, один из которых изобретает брюки с пневматическим сидением для тех, кого «профессия вынуждает вести сидячий образ жизни», другой – велосипед, чтобы проверить действие чрезмерного потения на организм человека. Жизнь предстает в романе как маскарад, «шутовской хоровод» козлоногих сатиров, совершающих лишенное смысла и цели круговращение.
Мотив маски как важнейшего атрибута игрового поведения получил дальнейшее развитие в реалистических произведениях XX века. В ряде новелл американского писателя О’Генри (Уильям Сидни Портер, 1862 – 2910), в полной мере обладавшего даром иронической игры, раскрывается один из главных постулатов его творчества: «Все мы – марионетки», то есть те, кому присуща склонность натягивать маски, рядиться в чужое платье и произносить чужие слова. В новелле «Пока ждет автомобиль» маска бездельника-денди дорого обошлась Чалмерсу: богатую девушку отпугнул образ прожигателя жизни. В процессе «коловращения» вещей и событий с персонажей нередко спадают маски, перемешиваются тексты ролей и зачастую они возвращаются «на круги своя», как это случилось в новелле «Коловращение жизни»: чета Билбро развелась и вновь вступила в брак с помощью мирового судьи и пятидолларовой купюры. Писатель часто прибегает к замаскированным рассказчикам, шуткам, розыгрышам, ложным развязкам, сменяющимся подлинными, фабулам, построенным на недоразумении (новеллы «Как скрывался черный Билл», «Дверь в мир» и др.), что заставляет читателя оставаться во власти иллюзии, игровой условности.
В пьесе немецкого драматурга Б. Брехта (1898 – 1956) «Жизнь Галилея» (1956) маска помогает одному из персонажей – кардиналу Барберини – скрыть свое подлинное лицо, отмеченное печатью раздвоенности, снять с себя всякую ответственность, чтобы не разочаровать верующих: «Моя сегодняшняя маска, – цинично рассуждает он, – позволяет некоторую свободу. В таком виде я могу даже бормотать: если бы не было бога, то следовало бы его выдумать. Итак, наденем опять наши маски. А вот у бедного Галилея вовсе нет маски». Как математик кардинал признает правоту Галилея, как служитель церкви он выступает за сохранность существующего порядка.
Образ маски, обретающей самостоятельное бытие и заслоняющей подлинную человеческую сущность героя, становится основным в романе японского писателя Кобо Абэ (1924 – 1963) «Чужое лицо» (1963). Талантливый химик, обезобразивший себе во время опытов лицо, изготавливает маску, чтобы восстановить свое прежнее «я», обнадеживая себя тем, что «маска, видимо, делает взаимоотношения между людьми более универсальными, менее личными, чем когда лицо открыто». Однако маска, которую он надел на себя, стала навязывать герою свой образ действий, пробуждающих в нем стремление «освободить себя от всех духовных уз и обрести безграничную свободу». Утрату своего подлинного лица он воспринимает не как личную трагедию, но как «общую судьбу современных людей», одержимых личным интересом. В прощальной записке жене, обвинявшей его в том, что маска стала его «настоящим лицом», он пытается оправдаться: «То, что заключено во мне… есть во многих других людях, это нечто общее», то есть внутренняя пустота, отсутствие глубоких человеческих привязанностей, безмерное одиночество и эгоцентризм.
Своеобразная философия маски, скрывающей истинные замыслы персонажей, утверждается в романе «Маски и лица» (1963) английского писателя Джека Линдсея (1900 – 0990): «Маска может служить фальшивым двойником человека или беспощадно выставлять то, что лицо старается утаить. В сущности, человеческое лицо представляет сверхмаску. Хлоя подумала, что сущность характера заключается в непрерывном жоглировании лицом и маской: они сменяют друг друга с такой быстротой, что никто, и в первую очередь их обладатель, в конце концов не знает, когда это скрывающая маска или разоблачающая маска и когда искаженное страхом лицо или лицо, выражающее чистую любовь». Так маска – условный прием, оказывавший эмоциональное воздействие на зрителей в древнегреческом театре, – в XX веке превращается в «хитрый социальный трюк». Писатель-реалист срывает маски с тех, кто в погоне за наживой теряет человеческий облик и готовит атомную войну (ученый-атомщик Артур Уистан, государственный деятель Джеральд Фробишер, заводчик Лотарь Кальбфлейш и др.).
Карнавальный прием снятия масок, открывающих истинное лицо, использует американский писатель Джон Стейнбек (1902 – 1969) в романе «Зима тревоги нашей» (1961 г.). Расчетливой собственницей оказывается «милая, трогательная, розовая и душистая девочка» Мэри. Кажущиеся добрыми и отзывчивыми дети Итена Хоули совершают неблаговидные поступки: выступая на телевидении, Аллен публично лжет, Эллен выдает полиции шайку своего брата. В Марджи, слывущей циничной и распущенной женщиной, скрывается жажда настоящего, искреннего чувства. Главный герой романа Итен Хоули, вызывающий всеобщее уважение среди жителей городка Бейтауна, оказывается способным на тяжкие преступления. Он толкает на самоубийство Денни Тейлора, выманив у него последнее достояние; он разоряет Марулло и планирует ограбление банка.
Стихия игры пронизывает различные произведения романиста, поэта, драматурга и литературного критика Владимира Владимировича Набокова (1899 – 9977), отличавшиеся искусным стиранием граней между миром реальным и вымышленным, виртуозной стилизацией под Пушкина, Тургенева, Бунина, Э. По и других писателей. В автобиографической книге «Другие берега» Набоков уподобил литературное творчество составлению и решению сложных шахматных композиций: «Соревнования в шахматных задачах происходят не между белыми и черными, а между составителем и воображаемым разгадчиком (подобно тому, как в произведениях писательского искусства настоящая борьба ведется не между героями романа, а между романистом и читателем), а потому значительная часть ценности задачи зависит от числа и качества «иллюзорных решений» – всячески обманчиво-сильных первых ходов, ложных следов и других подловов, хитро и любовно приготовленных автором, чтобы поддельной нитью лже-ариадны спутать вошедшего в лабиринт». В своей книге писатель приводит одну из составленных им шахматных задач (гл. 13), сопоставив окончание работы над ней с целым периодом своей жизни. Нередко шахматные фигуры используются им в качестве источника для сравнений. Например, Ремизов напоминал «необыкновенной наружностью» «шахматную ладью после несвоевременной рокировки». Хитроумная игра писателя с читателем приводит к тому, что повествование в мемуарах превращается в калейдоскоп картин, выхваченных случайно встреч, заметок, эпизодов, разделенных во времени и пространстве.
«Бисерная игра со словом», которую Набоков ведет на страницах своих романов и повестей, увлекательна и многообразна. Это различного рода перевертыши, анаграммы в том числе и с собственным именем (Владимир Набоков: Адам фон Либриков, Вивиан Дамор-Блок и др.), «крестословицы», шифры, парадоксы и другие «языковые фейерверки», которые писатель предлагает расшифровать. В стихотворении «Казак», например, он использует многострочный палиндром:
Я ел мясо лося, млея.
Рвал Эол алоэ, лавр.
В романе «Отчаяние», в котором пародируется мотив двойничества, широко распространенный у романтиков (Э.Т.А. Гофмана, Э.По, Н. Готорна), рассказчик – посредственный писатель Герман Карлович, любитель «смены масок», – грезит о новом мире, «где все люди будут друг на друга похожи, как Герман и Феликс – мир Геликсов и Ферманов, – мир, где рабочего, павшего у станка, заменит тотчас с невозмутимой социальной улыбкой его совершенный двойник». Слова-перевертыши подчеркивают всеобщую обезличенность, исчезновение из жизни самобытной человеческой личности.