Из фронтовой лирики. Стихи русских советских поэтов

Коллектив авторов

1942

Ленинград

Михаил Исаковский

В прифронтовом лесу

Лиде

С берез, неслышен, невесом, Слетает желтый лист. Старинный вальс «Осенний сон» Играет гармонист. Вздыхают, жалуясь, басы, И, словно в забытьи, Сидят и слушают бойцы — Товарищи мои. Под этот вальс весенним днем Ходили мы на круг, Под этот вальс в краю родном Любили мы подруг; Под этот вальс ловили мы Очей любимых свет, Под этот вальс грустили мы, Когда подруги нет. И вот он снова прозвучал В лесу прифронтовом, И каждый слушал и молчал О чем-то дорогом; И каждый думал о своей, Припомнив ту весну, И каждый знал — дорога к ней Ведет через войну… Так что ж, друзья, коль наш черед, — Да будет сталь крепка! Пусть наше

сердце не замрет, Не задрожит рука; Пусть свет и радость прежних встреч Нам светят в трудный час, А коль придется в землю лечь, Так это ж только раз. Но пусть и смерть — в огне, в дыму — Бойца не устрашит, И что положено кому — Пусть каждый совершит. Настал черед, пришла пора, — Идем, друзья, идем! За все, чем жили мы вчера, За все, что завтра ждем: За тех, что вянут, словно лист, За весь родимый край… Сыграй другую, гармонист, Походную сыграй!

1942

Дмитрий Кедрин

Родина

Весь край этот, милый навеки, В стволах белокорых берез, И эти студеные реки, У плеса которых ты рос. И темная роща, где свищут Всю ночь напролет соловьи, И липы на старом кладб'uще, Где предки уснули твои. И синий ласкающий воздух, И крепкий загар на щеках, И деды в андреевских звездах, В высоких седых париках. И рожь на полях непочатых, И эта хлеб-соль средь стола, И псковских соборов стрельч'aтых Причудливые купола. И фрески Андрея Рублева На темной церковной стене, И звонкое русское слово, И в чарочке пенник на дне. И своды лабазов просторных, Где в сене — раздолье мышам, И эта — на ларчиках черных — Кудрявая вязь палешан. И дети, что мчатся, глазея, По следу солдатских колонн, И в старом полтавском музее Полотнища шведских знамен. И санки, чтоб вихрем летели! И волка опасливый шаг, И серьги вчерашней метели У зябких осинок в ушах. И ливни — такие косые, Что в поле не видно ни зги… Запомни: Все это — Россия, Которую топчут враги.

1942

Завет

В час испытаний Поклонись отчизне По-русски, В ноги, И скажи ей: «Мать! Ты жизнь моя! Ты мне дороже жизни! С тобою — жить, С тобою — умирать!» Будь верен ей. И, как бы ни был длинен И тяжек день военной маеты, — Коль пахарь ты, Отдай ей все, как Минин, Будь ей Суворовым, Коль воин ты. Люби ее. Клянись, как наши деды, Горой стоять За жизнь ее и честь, Чтобы сказать В желанный час победы: «И моего Тут капля меда есть!»

1942

Семен Кирсанов

Долг

Война не вмещается в оду, и многое в ней не для книг. Я верю, что нужен народу души откровенный дневник. Но это дается не сразу, — душа ли еще не строг'a? — и часто в газетную фразу уходит живая строка. Куда ты уходишь? Куд'a ты? Тебя я с дороги верну. Строка отвечает: — В солдаты. Душа говорит: — На войну. И эти ответы простые меня отрезвляют вполне. Сейчас не нужны холостые патроны бойцу на войне. Писать — или с полною дрожью, какую ты вытерпел сам, когда ковылял бездорожьем по белорусским лесам! Писать о потерянном? Или — писать, чтоб, как огненный штык, бойцы твою строчку всадили в бою под фашистский кадык. В дыму обожженного мира я честно смотрю в облака. Со мной и походная лира, и твердая рифма штыка. Пускай эту личную лиру я сам оброню на пути. Я буду к далекому миру с солдатской винтовкой ползти.

1942

Борис Костров

В разведке

Борис Костров (род. в 1912 г.) в начале войны добровольцем пошел в армию. Участвовал в боях под Ленинградом, в Карелии, на Калининском фронте, был трижды ранен. 11 марта 1945 г. в Восточной Пруссии был смертельно ранен, похоронен в Крейцбурге, на центральной площади.

Во фляге — лед. Сухой паек. Винтовка, пять гранат. И пули к нам наискосок Со всех сторон Летят. Быть может, час. Быть может, миг — И Тронет сердце Смерть. Нет, я об этом не привык Писать стихи И петь. Я говорю, Что это бред! Мы всех переживем, На пик немеркнущих побед, На пик судьбы Взойдем! А то, что день И ночь — в бою, Так это не беда. Ведь мы за родину свою Стоим горой Всегда! Винтовка, пять гранат. Пурга. Рвет флягу синий лед. Непроходимые

снега, Но путь один — Вперед!

1942

Наталья Крандиевская—Толстая

«По радио дали тревоги отбой…»

По радио дали тревоги отбой. Пропел о покое знакомый гобой. Окно раскрываю, и ветер влетает, И музыка с ветром. И я узнаю Тебя, многострунную бурю твою, Чайковского стон лебединый, — Шестая, — По-русски простая, по-русски святая, Как Родины голос, не смолкший в бою!

1942

Ленинград

Михаил Кульчицкий

«Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!..»

Михаил Кульчицкий (род. в 1919 г.) в декабре 1942 г. после окончания артиллерийского училища в звании младшего лейтенанта отбыл на фронт. Погиб под Сталинградом в январе 1943 г. Это — его последнее стихотворение, написанное в день окончания училища и отправки на фронт.

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник! Что? Пули в каску безопасней капель? И всадники проносятся со свистом вертящихся пропеллерами сабель. Я раньше думал: «лейтенант» звучит «налейте нам». И, зная топографию, он топает по гравию. Война ж совсем не фейерверк, а просто трудная работа, когда, черна от пота, вверх скользит по пахоте пехота. Марш! И глина в чавкающем топоте до мозга костей промерзших ног наворачивается на чеботы весом хлеба в месячный паек. На бойцах и пуговицы вроде чешуи тяжелых орденов. Не до ордена. Была бы Родина с ежедневными Бородино.

Хлебниково — Москва

26 декабря 1942

Иосиф Ливертовский

Папиросы

Иосиф Ливертовский (род. в 1918 г.) стихи начал писать с шестнадцати лет. Публиковал их в омских молодежных газетах, а позднее — во фронтовой печати. Погиб летом 1943 г. под Орлом, во время Орловско-Курского сражения.

Я сижу с извечной папиросой, Над бумагой голову склони, А отец вздохнет, посмотрит косо — Мой отец боится за меня. Седенький и невысокий ростом, Он ко мне любовью был таков, Что убрал бы, спрятал папиросы Магазинов всех и всех ларьков. Тут же рядом, прямо во дворе, Он бы сжег их на большом костре. Но, меня обидеть не желая, Он не прятал их, не убирал… Ворвалась война, война большая. Я на фронт, на запад уезжал. Мне отец пожал впервые руку. Он не плакал в длинный миг разлуки. Может быть, отцовскую тревогу Заглушил свистками паровоз. Этого не знаю. Он в дорогу Подарил мне пачку папирос.

1942

Владимир Лифшиц

Баллада о черством куске

(Зима 1941/42 года)

По безлюдным проспектам оглушительно звонко Громыхала — на дьявольской см'eси — трехтонка. Леденистый брезент прикрывал ее кузов — Драгоценные тонны замечательных грузов. Молчаливый водитель, примерзший к баранке, Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки, Вез он сало и масло, вез консервы и водку, И махорку он вез, проклиная погодку. Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу, Был он худ. Был похож на голодную птицу. И казалось ему, что водителя нету, Что забрел грузовик на другую планету. Вдруг навстречу лучам — синим, трепетным фарам — Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром, А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито, Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто… — Стоп! — сказал лейтенант. — Погодите, водитель. — Я, — сказал лейтенант, — местный все-таки житель. — И шофер осадил перед домом машину, И пронзительный ветер ворвался в кабину. И взбежал лейтенант по знакомым ступеням. И вошел. И сынишка прижался к коленям. Воробьиные ребрышки… бледные губки… Старичок семилетний в потрепанной шубке… — Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!.. — И достал лейтенант свой паек из кармана. Хлеба черствый кусок дал он сыну: — — Пожуй-ка, — И шагнул он туда, где дымила буржуйка. Там, поверх одеяла, распухшие руки. Там жену он увидел после долгой разлуки. Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи И в глаза заглянул, что мерцали, как свечи. Но не знал лейтенант семилетнего сына. Был мальчишка в отца — настоящий мужчина! И, когда замигал догоревший огарок, Маме в руку вложил он отцовский подарок. А когда лейтенант вновь садился в трехтонку, — Приезжай! — закричал ему мальчик вдогонку. И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито, Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто… Грузовик отмахал уже многие версты. Освещали ракеты неба черного купол. Тот же самый кусок — ненадкушенный, черствый — Лейтенант в том же самом кармане нащупал. Потому что жена не могла быть иною И кусок этот снова ему подложила, Потому что была настоящей женою, Потому что ждала, потому что любила. Грузовик по мостам проносился горбатым, И внимал лейтенант орудийным раскатам, И ворчал, что глаза снегом застит слепящим, Потому что солдатом он был настоящим.

1942

Ленфронт

Марк Максимов

Мать

Жен вспоминали на привале, друзей — в бою. И только мать не то и вправду забывали, не то стеснялись вспоминать. Но было, что пред смертью самой видавший не один поход седой рубака крикнет: — Мама! — …И под копыта упадет.