Избранное в двух томах
Шрифт:
Хуже было, что началось обледенение передних кромок крыльев. Это грозило
не одним только увеличением веса корабля, но и нарушением его
аэродинамических качеств. И действительно, несмотря на неизменный режим
работы моторов, сдвинулась с места и медленно поползла влево стрелка
указателя скорости.
Лед нарастал. Сотни навалившихся на нас лишних килограммов веса тянули
машину вниз.
Из-за наросшего на рулях и элеронах льда стало
218 Началась тряска — ледяная корка неравномерно налипала на стремительно
вращающиеся лопасти винтов, те самые лопасти, которые перед установкой на
самолет проходят тщательнейшую — буквально до граммов — балансировку.
Сейчас какая уж там балансировка! Могучие центробежные силы беспрестанно
отрывают с лопастей куски льда и гулко, как по пустой бочке, барабанят ими по
фюзеляжу.
Минуты идут, и становится ясно, что проверить в этом полете расход
горючего в классических условиях точно заданного режима не удастся. Может
быть, разумнее не жечь бензин зря, а развернуться, пока не поздно, на обратный
курс — к дому, чтобы повторить задуманный перелет в другой день, при более
благоприятной погоде? Говоря откровенно, этого очень не хотелось: все-таки мы
были первые, кому поручили прикидку дальности нового корабля. Упускать
такую возможность было жалко..
Наконец (это, наверное, следовало бы сделать раньше) я приказал радисту
доложить о создавшейся ситуации на наш аэродром и запросить указаний, как
нам поступать дальше.
Ответ земли родился, по-видимому, не без дебатов. Во всяком случае, он
последовал не сразу.
А лед продолжал нарастать. Это обстоятельство заметно подогревало
нетерпение всего экипажа. К исходу третьей минуты ожидания кто-то из кормы с
неодобрением бросил:
— Ну что они там, уснули, что ли?
На что последовала рассудительная реплика Аржанова:
— Не торопись. Начальство думает. .
То, что начальство в конце концов придумало, звучало несколько
неопределенно:
— Полет по маршруту продолжать. Действовать сообразно обстоятельствам, по собственному усмотрению.
Где-то я читал, что на флоте сдвинутая вперед на нос фуражка офицера
представляет собой подаваемый для всеобщего сведения сигнал «недоволен
начальством». Я не мог подать такой сигнал только потому, что на мне был
шлем, а не фуражка.
Но, пораскинув мозгами, определенный резон в решении начальства все же
усмотрел: корабль уже в воз-
219
духе, сегодняшний день так или иначе потерян, так имеет смысл извлечь из него
хотя бы то, что возможно, например прикинуть дальность полета Ту-4 в
предельно неблагоприятных условиях. В конце концов не будут же эти корабли
всегда летать в идеальной лабораторной обстановке испытательной зоны! Нет, определенно нам дали правильную команду!
И я начал «действовать по собственному усмотрению».
Первая попытка — выйти из обледенения вверх — сразу же потерпела
решительное фиаско. Даже при работе всех четырех моторов на полном газу
отяжелевшая и потерявшая благородство своих очертаний машина набирать
высоту не желала.
Пришлось уменьшить газ до среднего и идти на снижение, благо этот
вариант был воспринят самолетом с явным удовольствием: он «посыпался» вниз
так охотно, что только мелькала, отсчитывая обороты, стрелка высотомера!
И, лишь потеряв добрых три километра высоты, мы услышали долгожданное
сообщение штурмана:
— Снаружи плюс. .
В мокрых облаках лед быстро таял. Один за другим отваливались его куски
от нашей — я чуть было не написал: с облегчением вздохнувшей — машины.
Ожил и пополз по стеклу мокрый слой мороси.
А еще через пятнадцать-двадцать минут в облаках стали появляться разрывы.
Правда, сквозь них еще не было видно ни земли, ни неба, а только другие слои
таких же облаков, но по сравнению с условиями полета, из которых мы только
что выбрались, это было уже вполне приемлемо.
Вокруг нас, как скалы, стояли (именно стояли — их высота значительно
превосходила ширину) могучие, плотные, торжественные кучевые облака
бесконечно разнообразных оттенков. Разнообразных, несмотря на то, что все эти
оттенки, как в черно-белом кинематографе, представляли собой комбинации
только двух цветов: от сахарно-белого до темно-темно-серого, почти черного, казалось, не отражающего ни единого из падающих на него лучей солнца.
Наш самолет медленно поднимался — надо было использовать открывшуюся
возможность вернуться на заданную высоту, — пробираясь, как путник в горном
ущелье, в узких, извилистых коридорах между облач-
220
ными стенами. Материальность этих стен такова, что казалось, задень их крылом, и оно отлетит, как от удара о скалу.
Вдруг над нами мелькнул голубой клочок разрыва. В мрачные катакомбы
облаков ворвались лучи солнца. И все вокруг, не изменив своей окраски, неожиданно стало из матового сверкающим, сияющим, блестящим, будто свет не