Избранное
Шрифт:
Нина Павловна представила, как часа полтора назад приехал Виктор на Финляндский вокзал, как сразу окружили его шум, и давка, и торопливый говор большого города. Виктор прошел высокий вестибюль нового здания вокзала и взял на площади синее такси. Таксист прикурил, автоматически включил и провернул счетчик и повел машину строгими каменными улицами к Неве. Виктор сидел откинувшись и время от времени улыбаясь одними глазами.
Воздух над городом уже темнел, и Нева стала фиолетовой. Длинные отсветы фонарей плясали вдоль набережной до самого Адмиралтейства, и быстро бежали под мостами ярко освещенные небольшие корабли, расправив под водой тонкие белые крылья. Прогремел Литейный, улыбчиво мелькнул в свете реклам Невский, остались позади тяжелые и неуклюжие Московские ворота, и, не доезжая Пулкова, такси свернуло вправо.
Аэропорт был ровно уставлен длинными белыми кораблями. Они стояли, почти касаясь один другого крылом, и, чудилось, мерно вздыхали. Бензовозы казались крошечными в сравнении с этими кораблями. Бензовозы терпеливо накачивали их нутро через черные шланги горючим.
Виктор прошел к кассам, взял билет и поднялся в ресторан. В ресторане он выпил высокую тонкую рюмку коньяку, закусил прозрачным розовым стружком осетрины и долго смотрел в окно на самолеты. Кроме Виктора за столиком сидели два молодых морских офицера. Офицеры только познакомились, пили водку, заедали ромштексами и говорили о службе. А Виктор думал о своей аспирантуре, о запущенной диссертации, и было ему немного неудобно оттого, что два добродушных интеллигентных и порозовевших от водки молодых человека при постороннем громко говорят о местах их службы и о том, что они там делают.
В это время репродуктор произнес номер самолета, на котором должен был улетать Виктор. Виктор спустился в фойе, дал Нине Павловне телеграмму и направился на посадку.
И когда самолет уже пробивал облака, весь дрожал, словно хотел рассыпаться, Виктор смотрел в сторону большого озера. На этом озере крошечный остров с небольшой школой в один класс и на три ряда парт. Там учатся десять учеников первого, третьего и четвертого классов. И Виктор опять улыбнулся одними глазами, вспоминая эту школу между рыбацкими поселками и с одной учительницей на оба этих поселка.
А учительница сидит у окна за маленькой черной партой. Парта узенькая, на одного ученика. Все парты здесь такие. В дощатом ящике сбоку парты лежат суконные туфли Наташи. Наташа набрасывает их, входя в класс. Справа у печки на табуретке синий чайник с питьевой водой, возле чайника стоит зеленая кружка. Над классной доской висит на кнопке тетрадный листок. Он сердито исписан почерком Наташи.
Я обязуюсь посещать все уроки, хорошо учить математику, готовить все домашние задания, исправить дисциплину на «пять». Учиться хорошо.
17 сентября».
Забавная эта девочка, Наташа. Она, пожалуй, очень способная, но никогда не делает домашних заданий. Она запоминает только то, что успевает услышать на уроке. Впрочем, когда же ей делать домашние задания, если она целыми днями разгуливает на лодке по озеру, а потом обижается, когда ее упрекают.
Как это все-таки странно. Не успеет человек стать взрослым, и уже забывает, каким был в детстве. И за те самые шалости, которые, как ему тогда казалось, несправедливо наказывались родителями, он готов теперь отчитывать других. В сущности, Наташа часто напоминает Нине Павловне ее, ее самое в детстве. Только Нина Павловна разгуливала тогда не по островам, а по бесчисленным дворам Арбата с мальчишками компании Виктора.
А как Наташа обиделась, когда Нина Павловна заставила ее написать это обязательство. Она писала, красная, сердито скрипя пером. Вечно веселая и живая, три дня после этого она, выходя к доске, отвечала сухо, деловито и глядела в окно, а не на Нину Павловну.
За окнами ветер стихает. Дождь, кажется, редеет. И вот уже видны в темноте тощие копны сена, насаженные на щиты. Так здесь сушат сено, на дождливых островах, чтобы копну проще было продувать ветру. Эти копны похожи на нечесаных стареньких попиков, которые собрались было подкрасться к окнам, да так и остановились в нерешительности.
Впрочем, уже поздно, и незачем жечь свет.
Нина Павловна снимает с вешалки плащ, набрасывает его, прячет голову под капюшон и тушит свет. Она выходит на крыльцо. Ветер все еще сырой и шумит как-то очень грустно. Пролетают по ветру мокрые листья. Долго ли они еще будут лететь? Здесь такие длинные осени. И такие длинные вечера.
И можно очень долго стоять на крыльце в темноте и чувствовать себя совершенно одинокой. И немножечко себя жалеть. Как в детстве. Когда, бывало, выйдешь ночью за калитку из дачи и долго стоишь, как бы в предчувствии какой-то необыкновенной жизни. И думаешь. И то кажется, что все в жизни тебе будет легко, а потом вдруг набегают сомнения. А вдалеке гремит электричка, и за соседней дачей густо лает профессорская овчарка-медалист. И пока тебя не окликнет отец, ты все будешь стоять и стоять.
Между тем ветер улегся, и над островами как-то неожиданно быстро открылось чистое небо. «Утром будет телеграмма», — подумала Нина Павловна, сошла с крыльца и медленными шагами направилась к берегу. Черной гладью со всех сторон налегала на берег усыпанная звездами вода. На востоке между созвездиями Пегаса и Орла, гораздо ниже их, стылым ярким светом сиял Юпитер. Он отсвечивал на воду длинно и узко. При нем в безлунном небе стоял тонкий мглистый свет.
Где-то далеко с пустым оглушающим звуком лопнул воздух, и стоячая вода плеснула по всему заливу, плеснула в мостки, и эхо длинным гулом пошло гулять над островом, отдаваясь словно в каменных погребах. Звезды по заливу дрогнули, и берег как будто качнуло. Узкую дорожку света рассыпало и метнуло по воде. «Самолет звуковой барьер прошел», — подумала Нина Павловна и посмотрела на небо. Оттуда шел сухой и далекий шелест, словно над школой проходила стая гусей.
Нина Павловна прошла на мостки, отвязала лодку, села в нее и расправила весла. В тихой воде видны были все созвездия. Созвездия светили как бы из-под тонкого слоя льда, а над ними неподвижно и робко замерли одинокие жухлые листья. При свете звезд листья казались синими.
Нина Павловна плыла среди этой неисчислимой россыпи и, не глядя на небо, старалась угадать созвездия на воде. Вон раскинулся Волопас со своим желтым покачивающимся Арктуром. Вон вдоль пролива Большая Медведица. И где-то совсем рядом Гончие Псы Волопаса. Гончие Псы сейчас нагонят и разорвут Медведицу. А вон ближе к берегу Персей со своим занесенным на Дракона мечом и спиной закрывающий Андромеду, Андромеду с ее далекими околдованными неслыханной далью туманностями.
По воде все это вытянуто. И замерло. Пока не плеснет щука, словно кто ударит в воду колом, или не зашумит в камышах и не ухнется в воду выдра.
Низко над водой пролетит ночная птица, стремительно и угловато, как летучая мышь. Потом за мысом из-за пепельного мглистого леса станут появляться острова.
На широком разливе, где ходят катера, — длинный остров, поросший березами и соснами. Если на него смотреть издали навстречу низкому солнцу, то он похож на какой-то атолл. И верится, что по нему ходит большая лохматая обезьяна, волоча по земле огромные ступни. Это остров Обезьяны. Правее лежат в воде два седоватых камня. Вечно сидят на них чайки. Но иногда Нине Павловне кажется, что с одного на другой по ним быстро прыгает маленькая лайка. Пусть так и будет — остров Лайки. А далеко слева торчит из каменного разлива ржавым ребром утес. Наверное, там спрятались как в крепости мальчишки и собираются играть в войну. Они, верно, считают, что это их остров — Мальчишек. И вон уже показался небольшой валун, затянутый мхом, словно облитый зазеленелой медью. Над валуном маленькая рябина.