Крепость
Шрифт:
Моя мать обычно громко напевала этот гимн, когда чувствовала себя подавленно или покинутой этим суетным миром. Полагаю, что тоже пою его правильно, несмотря на слабые музыкальные способности:
«…Князь тьмы рычит, как лев, и страшен его гнев, Пожрать нас хочет он. Но сам он обречён на вечную погибель…»Мартин Лютер: Мой величайший образец для подражания!
Мои линогравюры к жизни Лютера были тем, что обеспечили мне приглашение в Виттенберг. Я как наяву вижу себя 14-летним, как я на своем велосипеде без седла, лишь с привязанной вкруг рамы подушкой, качу из Хемница в Виттенберг.
Въезжаем в болотистую низину и пересекаем ручей, под названием Le Mignon. По его течению стоят прутовидные ивы с длинными, изогнутыми ветвями. Вижу маленькую отару овец в густой шерсти. И затем вновь у дороги тополя с зелеными серебристыми листьями: настоящие картины Коро! Перед какой-то деревушкой тополя сменяются подрезанными платанами. Толстые стволы выглядят так, будто были специально раскрашены для этой проклятой войны в цвет камуфляжа. При проезде этого места меня снова охватывает неприятное чувство беды: Где же все жители? Никаких признаков жизни. Лишь стая голубей взлетает рядом с нами. Здесь должно быть имел место настоящий Исход. Или все просто укрылись где-то, спрятались? Мы здесь — единственные солдаты. От La Rochelle до Niort — 63 километра. Чистый пустяк! сказал бы я раньше. Но путешествие на этом «ковчеге», и на спущенных шинах — это иное: Теперь каждый километр равен десяти. Шины! Шины! Шины! Моя голова уже работает почти как граммофон, игла которого застряла в канавке пластинки. Но пока все идет хорошо! пытаюсь успокоить себя. Ковчег пожирает расстилающуюся перед нами дорогу не как гоночный автомобиль, второпях и боясь подавиться, о, нет, но делает это с внушающей доверие обстоятельностью. И «кучер» имеет, очевидно, достойный уважения навык удерживать этот исторический членовоз в движении. Навстречу нам движется какой-то автомобиль — своего рода автофургон. Я резко стучу один раз по крыше кабины. «Кучер» сразу же тормозит… Ждем! Встречный автомобиль не окрашен в камуфляжные цвета. Ладно, совершенно спокойно и без резких движений приготовлю-ка автомат!
Бартль уже занял позицию в придорожном кювете, слева. Встречный автомобиль тоже останавливается, дает три коротких сигнала клаксоном, а затем мигает фарами, и три солдата выходят из машины.
— Куда катите? — кричит им Бартль из кювета.
— А вы откуда валите? — почти одновременно рычит один из троих. Затем они приближаются, и я отчетливо вижу, как их лица, с каждым шагом, все сильнее вытягиваются от удивления из-за нашего автомобиля.
— Вы, что, скрестили машину с цеппелином? — смеется другой. Когда он, едва договорив, видит меня на крыше, то испуганно вздрагивает, и затем все трое быстро становятся по стойке смирно. Я улыбаюсь, пытаясь успокоить их, и слезаю на дорогу. Бартль тут же присоединяется и расспрашивает бойцов:
— Как оно там, откуда вы едете?
— Опасно! — раздается голос, — Местность почти вся заминирована!
— Севернее Niort только вчера что-то снова произошло…
И затем они, захлебываясь от волнения и перебивая друг друга, описывают нам пережитые ими ужасы. Там то мины взрываются, то дорога обстреливается пулеметами и минометами… Эти трое расписывают целый фильм ужасов, наполненный армией призраков в виде террористов. Не хватает только яда в воде для питья! думаю про себя. С этой пустой болтовней мы лишь теряем драгоценное время…
— До La Pallice дорога свободна. Ну, ладно, хорошей вам поездки! — желаю этим троим, и таким образом отправляю их обратно в их автомобиль и снова в путь.
Проезжая мимо нас они вскидывают руки в прощальном приветствии, насколько позволяет им тесная кабина, водитель же только смотрит на меня не мигая: профессионализм не пропьешь!
— Пустопорожняя брехня! Ничто иное, как пустопорожняя брехня, — обращаюсь к Бартлю. — Если бы дела шли так, как они нам их тут описали, мы должны были бы немедленно повернуть назад и броситься в Атлантический океан!
Я как с цепи сорвался. При этом чего бы только не дал, чтобы узнать, что соответствует услышанному.
— Все же, до этого момента мы, во всяком случае, пока, еще никаких партизан не видели. Они тоже не хотят рисковать своими задницами в последнюю секунду! И не позволим каким-то воякам свернуть нас в бараний рог! Короче: Продолжаем движение!
Бартль помогает мне снова забраться на крышу. В то время как «ковчег» катит дальше и кучер переходит на повышенную передачу, говорю себе: Свернуть в бараний рог? Что за странное выражение! Представляю себе, как Симона будет это переводить, и как будет смеяться при этом:
— Свернуть человека в такую маленькую штуковину на голове барана? — И затем с возмущением добавит: — Какая ерунда, этот немецкий язык!
Симона и ее сумасшедшая тарабарщина на непонятном языке! Но вместе с тем она могла сыграть убийственную шутку, если только была расположена шутить. Вновь какая-то деревушка. Крыши домов почти плоские. Читаю очередные вывески: «Quincaillerie» — «Boucherie» — «Charcuterie». А затем еще и «Renseignements ici», и спрашиваю себя, какой вид справки я мог бы получить здесь, за этим печальным фасадом. «Pro Patria» выбито на окрашенном в белое цоколе памятника павшим воинам.
На выезде из этого населенного пункта две старые липы бросают свои тени рядом с дорогой. Затем справа и слева тянутся поля сахарной свеклы. Косо падающий солнечный свет позволяет глазу видеть тысячи тенистых точек в сильной кустистой зелени ботвы корнеплодов.
Дорога за деревушкой бежит как по линейке. Хотел бы увидеть все до самого горизонта, но очередные холмы закрывают мне взор.
Мы движемся вперед в хорошем темпе. Niort не может быть очень далеко. Меня охватывает чувство не поездки на машине по этой местности, а нахождения на море. Это происходит из-за архитектоники раскинувшегося ландшафта: Он качается как вытянутые приморские дюны вверх — вниз и навстречу.
Насколько хватает взгляда, повсюду знакомый вид, и, все же, он кажется мне странно измененным. Потому ли, что мой взгляд пытается проникнуть глубже, чем обычно? Является ли тому причиной мое напряженное возбуждение? Или нечто иное?
Определенно могу сказать лишь одно: Я не передвигаюсь ногами по земле — но должен ли чувствовать себя лишь поэтому так странно невесомо? И затем нахожу объяснение, которое становится мне очевидным и помогает в размышлениях: Таким вот образом, на высоте крыши автомобиля, как теперь, я еще никогда не ездил по суше. Это моя охотничья вышка, измененная перспектива, которая позволяет мне воспринимать все в необычном ракурсе.
Небесно-голубой, трепещущий поток воды тянется вдоль дороги, накапливается постепенно и вливается в пруд. Но этот пруд выглядит, так как полностью покрыт ряской, будто зеленый луг. Во всей его зелени обнаруживаю лишь единственное открытое место, в котором отражается небо. И это место сверкает так, словно подает мне какой-то сигнал.
Поворачиваю голову по сторонам, осматривая время от времени, также и небо до самого зенита. Я — как зритель в научно-популярном фильме — удивляюсь этому ландшафту больше, чем если бы на самом деле находился в нем. Остаюсь в странном дистанцировании ко всему, что вижу. Объяснение, которое я представил себе, становится бесполезным. Мое раздражающее состояние полузабытья прекращается.