Литерный эшелон
Шрифт:
– Весьма приятно. Как я соскучился за родными, за земляками.
– А вы стали бразильцем еще похлеще бразильцев…
– Пришлось… А что вас сюда занесло?..
– Коммерция. Гляжу, во что вложить деньги. Вот, рассуждаю, что лучше: зерно или лес…
– Нет-нет… Я уже нашел: каучук. Европе он нужен все больше и больше, спрос только будет расти. Я сам этим делом занимаюсь. Ежели вы серьезно – возьму в долю. Всегда лучше иметь компаньона, нежели конкурента. Будете наездами?
– Нет, желаю переселиться… Покончить со своим холостяцким положеньецем… Только опасаюсь, что девки тут ветрены. Как увижу, во что они одеваются… Кхе-кхе… Это же бесстыдство. У нас, в Петербурге или в Москве, такие одеяния непозволительны!
– Уверяю вас – тут все больше католички, у них строгое воспитание… А что одеты – так ведь климат совсем не варшавский… Матка-Боска! Какая же жара! – проговорил Лешек, подойдя к окну.
После присел в кресло за своим огромным столом, откинулся на спинку кресла.
– А вы прям креолом стали. Еще ваш ножичек… Позвольте полюбопытствовать?..
Лешек улыбнулся своей кривоватой улыбкой и протянул мачете. С полупоклоном Конрад принял его.
«Правша», – совершенно справедливо заключил флибустьер-поляк. Под столом у него хранился револьвер огромного американского 50-го калибра. И сейчас, через столешницу, Лешек целился в гостя. Сделает тот неверный шаг, и пули разнесут человека вдребезги, словно фарфоровую вазу.
Конрад такого шага не сделал. Он помахал оружием в изрядном отдалении от нового друга, разогрел и размял руки. Решил: оружие преинтереснейшее, но непривычное. Так что лучше по старинке.
Мачете он вернул с легким поклоном. Как водится, опасное оружие подал рукоятью от себя. Лешек принял мачете, и незаметно вернул револьвер в потайную кобуру. Холодное оружие, впрочем, оставил тут же, на столе.
– Вы сказали, «в Петербурге»… – осторожно спросил Лешек. – Вы отбыли оттуда до войны?..
– Был несколько лет назад… Да, еще до войны. Все больше колесю по миру. Владивосток, Иокогама… Мне понравилось в Новом Орлеане. Чрезвычайно музыкальный город. Стрит-бэнды, марш-бэнды! О, я бы хотел консервировать эту музыку и экспортировать ее в Россию. К сожалению, граммофонные пластинки не передают этого музыкального чуда.
В голове зазвучал недавно услышанный регтайм. И рука Лещинского запорхала, словно дирижировала незримым оркестром в своей голове.
«…Нет, – подумал Лещинский. – Не вполне. Рука не восстановилась. Придется опять одной левой».
Правой рукой Конрад Афанасьевич изобразил какой-то невообразимый знак. Лешек или Дон Лео проследил за ним со всем вниманием. Но из рукава левой руки возникла финка – совсем маленькая, крошечная рядом с мачете. Возникла, взрезала воздух…
…И горло дона Лео.
Он хотел закричать, но вместо того из горла вырвался хрип, воздух, смешанный с кровью. Да и кто его услышит? Супруга уехала в провинцию, слуги по поводу праздника отпущены.
– Вы, верно, знаете, за что я вас убиваю, – вещал Лещинский. – Вы были приговорены в Российской империи к смертной казни, но бежали… Вас искали восемь лет – слишком долго даже как для убийцы. Причина, видимо не в этом, вы что-то знаете… Но меня это ничуть не интересует. Иначе бы кому-то пришлось убить меня. А я – профессионал.
Будто продолжая последний тезис, Лещинский отложил финку, схватил руку Лешека и стал мачете отсекать от нее по фаланге, словно рубил на салат огурцы.
– Кхе-кхе… Я читал ваше досье. Вас характеризовали как человека набожного. Я предположил, что скорее вы укроетесь в стране преимущественно католической, но не европейской. Это исключало протестантские колонии, места, где каждый католик на виду. Я тогда сразу предположил Латинскую Америку. Но целый континент – слишком много. И мы стали ждать. Вас выдала икона. В 1913 году, на Успение Пресвятой Богородицы кто-то неизвестный прислал в Ясну Гору, к Чесноховской иконе Божией Матери богатые подношения из Бразилии. Это был след, ниточка, одна из многих… Кхе-кхе… И она привел к вам, этакому бразильеру. Возник вопрос: а зачем бразилец слал подарок иконе хоть и почитаемой… Не печальтесь. Мальчишку я застрелил собственноручно еще в восьмом году…
Лешек, он же «Поляк», он же «Галантерейщик» вздрогнул и обмяк…
Лещинский обыскал умершего: вытащил у него золотые часы, кошелек, обнаружил спрятанный револьвер. После осмотрел комнату: за картиной нашел сейф. Для вида попытался подковырнуть дверь мачете.
После всего сделанного – покинул здание. Часы и револьвер выбросил в сточную канаву за квартал от места убийства. Чуть позже выбросил и кошелек, освобожденный от денег.
…Полиция заключила, что дон Лео убит при ограблении: исчезли часы и бумажник. Очевидно, желая выведать код сейфа, преступники пытали убитого: это понятно по отсеченным фалангам. Но почтенный дон Лео не признался, за что и поплатился жизнью. Грабители пытались открыть дверь сейфа мачете, о чем свидетельствуют царапины, но безуспешно.
Полиция опрашивала информаторов. Часы искали в лавках скупщиков, но, разумеется, не нашли.
Вдова продала дом и дело покойного мужа заезжему коммерсанту и с вырученными деньгами удалилась в провинцию. Когда последний раз она выходила из своего бывшего дома, то услышала фразу на непонятном для нее языке:
– Ну, я так думаю, дело пойдет. Кхе-кхе…
Чемоданов-Рундуков
…Из Петрограда получили сводку погоды. В ней, в частности говорилось, что корабли черноморской эскадры доносят о штормовом фронте, который движется на Таврию. Его ждали еще двенадцать часов назад, но он замешкался над морем и висел грозными тучами вдоль горизонта.
Для горожанина это будто бы ничего страшного не предвещало: человек спрячется под крышами, надо будет – пройдет под зонтом. Может быть – вымокнет до нитки, да окошко ему ветром разобьет. Ничего хуже простуды с ним не случится.
Иное дело – дирижабль: что станет, ежели баллон намокнет и потяжелеет, двигателя не справятся с ветром. Затянет в циклон, а там – молнии.
Быть может, если бы полет был заурядным, Сабуров бы рискнул, провел бы свой воздушный крейсер вдоль края облачности, словно по лезвию ножа. Но сейчас во внутреннем ангаре дирижабля, где ранее были подвешены истребители, на кронштейнах качалась платформа со внеземными артефактами, а на борту – ученые… Случись что, ведь запаникуют, начнут помогать ценными советами.
Потому для обратного полета Сабуров выбрал курс совершенно иной. Кроме ожидающей непогоды следовало учесть направление ветров, дабы использовать их силу при полете.
Капитан сначала провел «Скобелева» над туркестанскими пустошами, после, в наступившей темноте, словно вор проскользнул над Гурьевым. Развернул дирижабль на Харьков, над последним сделал еще один поворот и пошел прямо к фронту.
– Знаете, Андрей, а у меня ведь чудная идея… – проговорил Сабуров прежде чем уйти отдыхать.