Мартовскіе дни 1917 года

Мельгунов Сергей Петрович

IV. Соглашеніе.

То настроеніе, которое наростало под вліяніем слухов о рчи Милюкова, сказалось, как мы видли, к ночи, когда толпа возбужденных офицеров появилась в Таврическом дворц с требованіем от Врем. Комитета соотвтствующаго разъясненія. Один из мемуаристов (Вл. Львов) опредляет боле точно — к 12 час. ночи. Первоначально декларація, сдланная в Екатерининском зал, не возбудила сомнній у "верховников" Исп. Ком. По крайней мр, если придерживаться описанія, даннаго Сухановым, то придется заключить, что обстановка мало измнилась, когда делегаты Совта посл того, как в пленум было одобрено памченное соглашеніе, в восьмом часу вечера явились к "цензовикам" для завершенія дла "образованія правительства". Фактически "делегація" свелась уже к двухчленному составу: Стеклов и Суханов. Соколов исчез, а Чхеидзе, предсдательствовавшій в этот момент на митинг в зал Совта, сердито отмахнулся от Суханова и не пошел на словоговореніе с "цензовиками". Стоя на предсдательском стол, окруженный наэлектризованной толпой, он с энтузіазмом кричал "ура" по поводу полученнаго вздорнаго сообщенія о том, что в Берлин уже второй день идет революція...

По словам Суханова, у "цензовиков" на этот раз не было уже и "подобія офиціальнаго и вообще организованнаго засданія", шел разговор между Милюковым, Стекловым и Сухановым,

в котором "не принимали никакого или почти никакого участія остальные, находившіеся в комнат". Отмчаем вновь эти мелочи для того, чтобы показать обстановку, в которой ршались важнйшіе вопросы — по крайней мр в изображеніи одного из участников этих переговоров. Совтскіе делегаты вернулись прежде всего к вопросу о форм правленія и пытались убдить Милюкова, что из его стремленія "навязать Романовых" не выйдет "ровно ничего, кром осложненій, которыя не помогут длу монархіи, но выразятся в наилучшем случа в подрыв престижа их собственнаго кабинета". В отвт они услышали слова Милюкова ("за точность передачи я ручаюсь" — утверждает мемуарист): "Учр. Собраніе может ршить, что угодно. Если оно выскажется против монархіи, тогда я могу уйти. Сейчас же я не могу уйти. Сейчас, если меня не будет, то и правительства вообще не будет. А если правительства не будет, то... вы сами понимаете"... В конц концов — разсказывает Суханов—"мы согласились непомщать в правительственной деклараціи офиціальнаго обязательства "не предпринимать шагов, опредляющих форму правленія"'. Мы согласились оставить вопрос открытым и предоставить правительству... хлопотать о романовской монархіи. Мы же категорически заявили, что Совт с своей стороны безотлагательно развернет широкую борьбу за демократическую республику"[141].

"Фигура умолчанія, найденная нами в качеств выхода из положенія, была, конечно, компромиссом" — замчает Суханов. Форма умолчанія, конечно, не могла быть по существу компромиссом. Получалась правовая безсмыслица, которая сводила на нт достигнутое якобы соглашеніе — каждый партнер намревался продолжать вести свою игру. Логика в данном случа была на сторон представителей "революціонной демократіи". Не без основанія Гиппіус записала 2-го: "Что же это будет за Учр. Собраніе при учрежденіи монархіи и регентства? Не понимаю". Не понимали этого и в Москв, гд Комитет общ. организацій обсуждал этот вопрос 3-го марта в связи с полученным еще не офиціально сообщеніем об отреченіи Императора. На засданіе — сообщали "Рус. Вд." — явились "представители рабочих депутатов и указали на необходимость ршить теперь же вопрос о регентств и династіи, пока не скажут, что дло уже сдлано, и признают регентом одного из представителей Дома Романовых". Представители Совта заявили, что Совт признает только одно Учред. Собраніе; монархіи допустить не может и будет поддерживать, свое мнніе "до конца". — Он высказывается за демократическую республику. В послдующих преніях (по газетному отчету) выступают исключительно лишь представители "цензовой" общественности. Если к. д. Тесленко стоит на формальной позиціи и считает обсужденіе вопроса преждевременным, ибо неизвстно: существует ли император (раз императора нт, то не должно быть и регента), то к. д. Кишкин сомнвается, чтобы монархія ("это сила — не наша") являлась тм элементом, который помог дойти до Учред. Собранія: царь нужен, "если мы не сумем организовать Учр. Собр.", до созыва У. С. "нам не нужно ни монарха, ни регента"[142]. Представителю торгово-промышленных служащих Начевкину (к. д.) вопрос представляется совершенно ясным: временное правительство ручается за созыв Учр. Собранія; раз будет У. С, то для чего нужна монархія? Раз будет монарх, то для чего нужно Учред. Собраніе?.. Собраніе "единогласно", при одном воздержавшемся (к. д. Пржевальском) постановило довести до свднія временнаго правительства, что " учрежденіе какой-бы то ни было монархической власти до созыва У. С. недопустимо; вся полнота власти должна принадлежать временному правительству, которое созывает У. С. для созданія такого политическаго строя, какой обезпечнл бы вс права свобод". Сами "Рус. Вд." по поводу этих преній писали: "Было бы самым ужасным несчастьем для Россіи, если бы разногласія по этому вопросу[143]замедлили и осложнили процесс образованія признанной всми исполнительной власти, ибо немедленное завершеніе этого процесса есть вопрос жизни и смерти для свободной Россіи. Без этого свобода обречена на гибель". Московскій орган либеральной демократіи длал довольно своеобразное заключеніе: "при настоящих условіях иниціатива в ршеніи вопроса о форм верховной власти естественно (?!) принадлежит временному правительству".

Сознаніе необходимости немедленнаго образованія " исполнительной" власти в значительной степени, как мы видли, продиктовало оригинальную форму умолчанія, на которой посл безполезных дискуссій остановились в Петербурге представители двух секторов общественности. В дйствительности это была страусова политика, ибо "монопольный лидер" буржуазно-демократическаго лагеря предршал вопрос не только на митинговых собраніях. В тот же день он, в качеств министра ин. д., заявил представителям иностранной печати: "Новое правительство считает необходимым, чтобы отреченіе Государя от престола состоялось офиціально, и чтобы регентство было возложено временно на в. кн. Мих. Ал. Таково наше ршеніе и измнить его мы не считаем возможным". Трудно сказать, как разршился бы неизбжный конфликт, если бы жизнь не разршила его наперекор теоретическим калькуляціям политиков...

Вечером 2-го избранная формула умолчанія казалась еще удовлетворительной — тм, кто сошлись в помщеніи Врем. Комитета для формальнаго завершенія дла соглашенія "буржуазіи" и "демократіи". С ршеніем "третьяго пункта" — разсказывает Суханов — окончилось уже всякое обсужденіе "высокой политики" и оставалось только окончательно проредактировать первую "конституцію Великой Россійской Революціи, к которой согласно постановленію Совта было добавлено, что "Временное Правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намрено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедленія по осуществленію вышеуказанных реформ и мропріятій"[144]. Возник вопрос, от имени кого опубликовать правительственную декларацію. "От Врем. Комитета Гос. Думы" — предложил Милюков. "При чем тут Гос. Дума и ея комитет" — возразил Суханов. "Чтобы сохранить преемственность власти" — отвтил Милюков, не очень, однако, настаивая на упоминаніи Гос. Думы. Ршено было написать: "от Временнаго Правительства". Пошли собирать подписи министров. Годнев отказался подписать[145]. "Зато подвернулся" Родзянко, который "сам счел необходимым благословить революціонное правительство своею подписью".

Мемуарист не только забыл (или игнорировал) постановленіе Совта, что правительственный манифест должен появиться одновременно за подписью предсдателя Врем. Ком. Гос. Думы и установленнаго Врем. Правительства, но и не потрудился вчитаться даже при написаніи своих "записок" в тот офиціальный документ, в созданіи котораго принимал самое непосредственное участіе. Правительственная декларація была опубликована вовсе не от имени того сформированнаго 2 марта Временнаго Правительства (т. е. "общественнаго кабинета" во глав с кн. Львовым), а от имени того временнаго правительства, которое создала революція 27 февраля, т. е. Временнаго Комитета Гос. Думы. Декларація начиналась словами "Временный Комитет членов Г. Д. при содйствіи и сочувствіи столичных войск и населенія достиг в настоящее время такой степени успха над темными силами стараго режима, которая дозволяет ему приступить к боле прочному устройству исполнительной власти. Для этой цли Врем. Ком. Г. Д. назначает министрами перваго общественнаго кабинета слдующих лиц, довріе к которым в стран обезпечено их прошлой общественной и политической дятельностью[146]...

Так создалось, по "соглашенію" с Совтом или с "разршенія" Совта (по терминологіи нкоторых представителей лвой общественности) то формально назначенное Временным Комитетом старой Государственной Думы первое революціонное правительство, которому суждено было проводить утлую ладью русской государственности через взбаломученный океан революціонных страстей.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

ОТРЕЧЕНIЕ

I.В Царской Ставк.

1. Информація из Петербурга.

Когда делегаты думскаго Комитета вызжали из Петербурга, вопрос об отреченіи Государя был принципіально в Псков уже разршен, и вмшательство делегаціи лишь задержало опубликованіе манифеста и тм самым скоре осложнило проблему сохраненія монархическаго строя, ради которой делегаты похали в Псков. Мало того, эта задержка на нсколько часов оказала роковое вліяніе на послдующую судьбу Царя. Почему Николай II, в сущности так легко вншне отказавшійся от борьбы за престол, не откликнулся сразу в критическій момент на настойчивые призывы пойти навстречу общественному мннію и удовлетворить почти всеобщее требованіе, если не отвтственнаго парламентскаго министерства, то по терминологіи того времени "министерства доврія", как единственнаго выхода из создавшагося положенія. Для того, чтобы очертить объективно психологію Императора, надо обозрть хотя бы послдніе годы его царствованія, — годы войны и предреволюціоннаго періода[147]. В данном случа нас будут занимать не психологическія переживанія царствовавшаго монарха, а "то, как он непосредственно реагировал на февральскія событія.

Вечером 26-го (в 9 ч. 53 м.) предсдатель Думы, охарактеризовав "угрожающіе размры" петербургских волненій, которыя принимают "стихійный характер", отправил Царю умоляющую телеграмму: "Государь, спасите Россію", — взывал Родзянко: "Ей грозит униженіе и позор. Война при таких условіях не может быть побдоносно окончена, так как броженіе распространилось уже на армію и грозит развиться, если безначалію и безпорядку власти не будет положен ршительный конец[148]... Государь, безотлагательно призовите лицо, которому может врить вся страна и поручите ему составить правительство, которому может доврять все населеніе. За таким правительством пойдет вся Россія. В этот небывалый по ужасающим послдствіям и страшный час иного выхода нт и медлить невозможно"[149]. Получив эту телеграмму, Николай II, по словам Фредерикса в показаніях Чр. Сл. Ком., будто бы, сказал: "Опять этот толстяк Родзянко мн написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвчать"[150].

Правда, на показанія престарлаго министра Двора, до чрезвычайности разстроеннаго обрушившимися на него личными бдами посл революціи — разгромом и пожаром его дома в Петербург, болзнью жены — и, по собственному признанію, совершенно потерявшаго память, не приходится слишком полагаться, но, вроятно, Царь считал крайним преувеличеніем ту взволнованность, которая проявилась в телеграмм предсдателя Думы. Полученныя Государем "лживыя" успокоительныя телеграммы командующаго войсками Хабалова (и отчасти военнаго министра Бляева и мин. в. д. Протопопова) могли казаться такими посл революціи, но в момент, когда он посылались в Ставку, он соотвтствовали боле или мене дйствительности или, врне, тому настроенію, под которым воспринималась тогда почти всми эта дйствительность. Мало кто видл в петербургском бунт реальную прелюдію к революціи. Врне никто. Что может быть характерне простого сопоставленія двух одновременных, независимых друг от друга, отзывов о начавшихся волненіях в Петербург со стороны лиц, которыя находились в смысл своего общественнаго положенія на діаметрально противоположных полюсах: "Это — хулиганское движеніе, — писала 25 февраля имп. А. Ф. мужу — мальчишки и двченки бгают и кричат, что у них нт хлба — просто для того, чтобы создать возбужденіе... Если бы погода была очень холодная, они вс, вроятно, сидли бы по домам. Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо вести себя". Почти такую же характеристику с упоминаніем о "мальчишках и двченках" дал начавшемуся движенію на офиціальном пріем у московскаго командующаго войсками Мрозовскаго проф. Мануилов, редактор руководящаго органа тогдашней либеральной мысли, извстный политико-экономист и будущій член революціоннаго правительства[151]. Царь был "слп" не боле других. Можно удивляться, но не приходится иронизировать post factum по поводу непредусмотрительности правящих кругов, которые одни только yзнали, что "пришла революція", т. е. не придавали февральской забастовк и уличным демонстраціям характера политическаго (Щеголев).

В Ставку отклики на быстро текущія в Петербург событія приходили с опозданіем. Недаром Рузскій на копіи телеграммы Родзянко 26-го «длал помтку: ''Очень жаль, что с 24 по 27 не удосужились сообщить о том, что длается в Петроград"... Рузскій добавил, что не сообщали на фронт "может быть, и с цлью"[152]. Конечно, никакой задней цли не было. Дло было только в том, что у самых предусмотрительных людей в дйствительности еще не было ощущенія наступавшей ''катастрофы", которую 26-го вечером почувствовал Родзянко. На первую телеграмму Хабалова к вечеру 25-го о начавшейся забастовк и демонстраціях 23-го и 24-го, при разгон которых "оружіе войсками не употреблялось", Царь лаконически отвтил "за личной подписью": "Повелваю завтра же прекратить в столиц безпорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германіей и Австріей". В Чр. Сл. Ком. Хабалов показывал, что эта телеграмма хватила его, как бы "обухом": "как прекратить завтра же? Что я буду длать? Как мн прекратить? Когда говорят: хлба дать — дали хлб и кончено. Но когда на флагах надпись: долой самодержавіе, какой же тут хлб успокоит". "Царь велл: стрлять надо, и я убит был".