Мартовскіе дни 1917 года
Шрифт:
II.Гуманность и революціонная стихія.
Один мотив в рчи, произнесенной Керенским в Совт, находится в рзком противорчіи с тми побужденіями, которыя яко-бы заставили его по какому-то таинственному наитію принять ршеніе о вхожденіи в состав временнаго правительства. Не случайно, однако, Керенскій упомянул об арестованных представителях старой власти. Довольно знаменательно, что и Милюков, произносившій на митинг в сосднем зал чуть-чуть позже также свою первую ''министерскую" рчь, выдвинул ту же мотивировку выбора Керенскаго на пост генерал-прокурора в новой Россіи: "Мы безконечно рады были — говорил Милюков по отчету "Извстій" — отдать в врныя руки этого общественнаго дятеля то министерство, в котором он отдаст справедливое возмездіе прислужникам стараго режима, всм этим Штюрмерам и Сухомлиновым". Итак рчь шла не о гуманности, а о возмездіи, и Керенскій еще раз сам подчеркнул на солдатском митинг в Таврическом дворц вечером 2-го марта, что вс старые министры будут отвчать по суду за свои дйствія. Как можно объяснить это противорчіе? Шульгин, который среди мемуаристов кладет наиболе густо краски в описаніи переживаній современников февральских и мартовских дней, в непослдовательной позиціи Керенскаго видит своего рода "комедію", которую он сознательно играл перед "революціонным сбродом". Керенскій хотл спасти арестованных, и для этого надо было перед толпой "длать вид", что Гос. Дума сама "расправится с виновными". И крайне тенденціозный мемуарист отдает должное Керенскому: "он употребил вс силы своего "драматическаго" таланта, чтобы кровь "при нем" не была пролита". В правых кругах
Естественно мы не будем отрицать гуманности революціоннаго правительства, которая была за ним признана таким антиподом революціи, каким неизбжно был в. кн. Ник. Ник. Он говорил своему племяннику Андрею в Тифлис 9 марта: "Единственное спасеніе я вижу в лозунг новаго правительства — безкровная революція, но ручаться, конечно, нельзя. Народная ненависть слишком накипла и сильна". Готовы мы в общем признать, что именно Керенскому, в силу исключительной роли, которую ему пришлось играть, и ореола, окружившаго его имя, принадлежит как бы честь проведенія в жизнь лозунга: " государственная жизнь не проливает крови". Но сам Керенскій проявил так мало чуткости в своих воспоминаніях к описываемой им современности, что счел для себя возможным помстить в текст такія строки: "Люди правые меня упрекали и упрекают еще за мою снисходительность в отношеніи лвых, т. е. большевиков. Они забывают, что, если бы я дйствовал в соотвтствіи с принципами, которые они выдвигают, я должен был примнить режим террора, не налво, а направо, и что я не имл права проливать кровь (!!) большевиков, не пролив потопов крови (couler des flots de sang), в первые недли революціи, когда я рисковал авторитетом и престижем в глазах масс, сопротивляясь требованіям жестокой расправы (peine atroce) с Царем, со всми членами динаcтіи и их служителями". Вот это изложеніе, почти приближающееся к изложенію тх мемуаристов, которые с излишним усердіем желают изобразить народную стихію в февральскіе и мартовскіе дни насыщенной кровожадными инстинктами, мы должны ршительно опровергнуть, как очень далекое от того, что было в дйствительности, династіи придется говорить особо, и, думается, роль Временнаго Правительства и министра юстиціи выяснится с достаточной отчетливостью[118]. Поэтому ограничимся пока лишь бглыми иллюстраціями в дополненіе к тому, что сказано уже было для характеристики настроенія толпы в первые дни революціи в связи с описаніем эксцессов в отношеніи к офицерам. Это будет нкоторым коррективом к показаніям строгих мемуаристов, обличающих революцію.
1.Кордегардія Таврическаго дворца
Нельзя отрицать, что в первые дни Петербург пережил пароксизм лихорадки массовых арестов, временно превративших далее зданіе Таврическаго дворца, гд, по выраженію Зензинова, билось "сердце русской революціи", в какую-то революціонную кордегардію. Мемуаристы лваго сектора русской общественности — Керенскій не представляет в данном случа исключенія — всемрно стараются снять с себя отвтственность за насилія, учиняемыя именем революціи, и довольно ршительно отклоняют приписываемую им иниціативу в дл "самозащиты" революціи. То было инстинктивное, самопроизвольное устремленіе масс, носившее "партизанскій характер". Руководители революціи пытались лишь регулировать анархическую иниціативу самозванных групп, придав ей нкоторым образом законную форму. Так поясняет Суханов в своих "записках". "Самочинныя группы, одна за другой — вспоминает он — подносили членам Исп. Ком. ...написанные ими приказы об арестах, как невинных, так и дйствительно опасных; как безразличных, так и на самом дл зловредных слуг царскаго режима... Не дать своей подписи в таких обстоятельствах, значило, в сущности, санкціонировать самочинное насиліе, а, быть может, и эксцессы по отношенію к намченной почему-либо жертв. Подписать же ордер, означало в одних случаях пойти навстрчу вполн цлесообразному акту, в других — просто доставить личную безопасность человку, ставшему под подозрніе. В атмосфер разыгравшихся страстей нарваться на эксцессы было больше шансов при противодйствіи аресту, чм при самой процедур его. Но я не помню ни одного случая ( и даже могу утверждать, что такого не было ), когда тот или иной арест состоялся бы по постановленію Исп. Ком. или по иниціатив его. С перваго момента революція почувствовала себя слишком сильной для того, чтобы видть необходимость в самозащит подобным способом"[119].
Память нсколько измнила мемуаристу, и факты далеко не всегда совпадают с его категорическим утвержденіем. Как ни скромны документальные слды этих дней в архивах, но они говорят об иниціатив, проявленной членами Исп. Ком.: вот, напр., "приказаніе", отданное подп. Ст. Шиманскому "отправиться на основаніи полученных свдній для производства ареста б. предсдателя Совта министров Бориса Штюрмера и доставить его в помщеніе Государственной Думы" — приказаніе помчено датой 8 ч. 45 м. утра 28-го и подписано за предсдателя военной комиссіи Врем. Ком. Гос. Думы ст. лейт. с. р. Филипповым, не состоявшим даже членом Исп. Ком.[120].
Само собой разумется, что иниціатива ареста правительственнаго аппарата принадлежала не взбунтовавшейся солдатской толп, а руководителям движенія, которые в первый момент исходили в гораздо большей степени из соображеній революціонной цлесообразности, чм гуманности. Для объясненія этого естественнаго послдствія возстанія, когда борющаяся сторона пыталась изолировать и обезвредить представителей старой власти, вовсе нт надобности становиться в искусственную позу безупречнаго революціоннаго Дон-Кихота. Сам Керенскій разсказывает, что Думскій Комитет поздно вечером 27-го, приняв временныя бразды правленія, ршил арестовать старое правительство в Маріинском дворц (очень сомнительно, чтобы такое постановленіе Врем. Комитета существовало, но какія-то попытки в этом отношеніи были сдланы, как устанавливает процитированный выше документ из архивов военной комиссіи). Еще раньше, даже до формальнаго образованія Врем. Комитета, по распоряженію уже диктаторствовавшаго в кулуарах Керенскаго было отдано в революціонном порядк предписаніе об арест предсдателя Гос. Совта Щегловитова. Это вновь разсказал сам Керенскій в нсколько противорчивом повствованіи о событіях первых дней революціи, и разсказ его подтвердил в своих воспоминаніях литовскій депутат Ичас. По словам Керенскаго, в толп, собравшейся в Тавр. дворц, говорили о необходимости суровых мр в отношеніи представителей и защитников стараго режима и интересовались его "мнніем". Керенскій отвтил, что т, кто особенно опасны, будут немедленно арестованы, и назвал Щегловитова, тут же приказав, чтобы послдній немедленно был к нему приведен (tut amen'e sur le champ devant moi). Отпадает таким образом приводимая Сухановым и другими, распространенная при посредств "очевидцев" версія о том, что какой-то студент, "неизвстно по чьему распоряженію", арестовал Щегловитова, пригласив к себ на помощь с улицы случайную группу вооруженных солдат. Надо думать, что тогда же было дано распоряженіе и об арест мин. вн. д. Протопопова, задержать котораго пыталась еще в 11 ч. утра по собственной иниціатив какая-то группа инсургентов при помощи солдат Преображенскаго и Волынскаго полков, которых еще не было в Таврич. дворц (эту совершенно неправдоподобную версію приводит Керенскій).
Щегловитов был приведен. По всм почти воспоминаніям проходит сцена, разыгравшаяся в кулуарах между предсдателем Думы и считающим себя на дл диктатором лвым депутатом[121]. Из этих мемуарных версій выберем ту, которую дает Ичас: он был не только непосредственным свидтелем, но и дйствующим лицом; его изложеніе привлекает своей ясной простотой — затерянное к тому же среди газетных сообщеній, оно мене извстно, чм воспоминанія Керенскаго, Родзянко, Суханова, которыя легко сравнить между собой. В то время, когда "300 членов Думы" бродили по "унылым залам", ожидая ршенія Временнаго
Арест Щегловитова, по словам Керенскаго, вызвал чрезвычайное возбужденіе среди "умеренных" членов Думы. Они настаивали на освобожденіи предсдателя Гос. Совта во имя принципа неприкосновенности членов законодательных собраній, они протестовали против превращенія Гос. Думы в дом тюремнаго заключенія и, вроятне всего, отнюдь еще не желали вступить на революціонный путь. Но фактическій "диктатор" был тверд, несмотря на вс протесты Врем. Ком., о которых говорит Родзянко. В воспоминаніях Керенскій высказывает удивленіе, как его коллеги не понимали, что освобожденіе Щегловитова в этот момент означало бы не только умаленіе престижа Думы в глазах масс, но и передачу его возмущенной толп на линчеваніе. Это было безуміе, на которое предвидвшій послдствія будущій генерал-прокурор революціи пойти не мог.
Министерскій павильон быстро наполнился арестованными сановниками — элитой бюрократическаго міра[123]. Сюда приводили арестованных по законным "правительственным" ордерам, выдаваемым от имени членов обоих Испол. Комитетов и их военной комиссіи; сюда поступали приведенные любителями творить самочинно революціонное правосудіе, согласно офиціальному объявленію доставлять сановников и генералов в Таврич. дворец, "буде таковых придется задерживать" (подобныя объявленія могли лишь толкать населеніе на производство арестов); сюда сажали добровольно явившихся в цлях самосохраненія — здсь они чувствовали себя, как за "каменной стной", по выраженію секретаря Родзянко. В хаос "черезполосицы" невозможно разобраться и опредлить случаи, когда вожди революціи в предписаніи арестов проявляли активную иниціативу и когда лишь вынужденно легализировали революціонное беззаконіе. Ордера посылались на бланках, которые были под рукой, и немудрено, напр., что с-р. Мстиславскій, член военной комиссіи, по собственному признанію, заполнил, не имя на это никакого права, бланки тов. пред. Гос. Думы. Мало понятно, на основаніи каких полномочій чл. Врем. Комитета Караулов, занявшій 28-го временно пост коменданта Тавр. дворца, отдавал 1 марта приказ о немедленном арест "всх чинов наружной и тайной полиціи и корпуса жандармов", но совершенно очевидно, что аресты в этой сред производились вовсе не в соотвтствіи с "приказом № 1", как утверждал впослдствіи отчет думской "комиссіи по принятію задержанных военных и высших гражданских чинов".
Керенскій с перваго же момента сдлался вершителем судьбы представителей того режима, который свергла революція. Может быть, поэтому естественно, что его имя вн зависимости от офиціальнаго поста, который он занял 2-го марта, оказалось особо тсно сопряженным с волной арестов, прокатившейся по Петербургу. Отмчая "поразительную планомрность" арестов, несмотря на неоднократное, будто бы, объявленіе со стороны Врем. Ком, об их "незакономрности", Родзянко намекает на специфическую роль Керенскаго — по крайней мр воинскіе чины, производившіе аресты, указывали "имя члена Гос. Думы Керенскаго, как руководителя их дйствіями"[124]. В своем стремленіи охранить революцію от насилія ("в благородных усиліях", чтобы "Тавр. дворец не обагрился кровью") Керенскій проявлял временами, дйствительно, чрезмрное рвеніе. С нкоторой наивностью разсказывает он сам эпизод, имвшій мсто при арест б. мин. вн. д. и юстиціи Макарова. Гд-то и км-то арестованный Макаров был освобожден депутатами по "сердечной доброт": они не понимали, что только арестом и проявленіем извстной строгости — повторяет Керенскій свой излюбленный мотив — можно было воспрепятствовать массовым судам Линча. Керенскій спшит исправить оплошность депутатов, не подумавших о том, что сдлано было бы с этим бывшим министром, если бы господа демагоги и агенты-провокаторы узнали об освобожденіи министра, знаменитаго своей неосмотрительной фразой в Дум по поводу ленских разстрлов в 12-ом году: "так было и так будет" (этой фраз тогда придали нсколько иной смысл, чм тот, который вкладывал в нее ее произносившій). Узнав, что б. министр Макаров, боясь ночью возвращаться домой, нашел себ пристанище в частной квартир, расположенной в антресолях дворца, член Гос. Думы Керенскій, захватив двух вооруженных солдат, бгом поднялся наверх; перепугал даму, ему открывшую дверь на звонок, извинился, арестовал Макарова и водворил его в министерскій павильон. Дло, конечно, было не только в личной экспансивности лидера думской трудовой группы. Вроятно, и соображенія о гуманности привлечены были в данном случа мемуаристом задним числом. Эпизод скоре надо объяснить сугубо отрицательным отношеніем Керенскаго, выступавшаго в роли разоблачителя ленских событій, к тогдашнему министру вн. д., заслужившему, однако, общественную амнистію своим независимым поведеніем в послдній період царскаго правленія, когда он вызвал неблаговоленіе к себ со стороны имп. А. Ф. и должен был покинуть министерскій пост. И, может быть, не так уже не правы были т члены Думы, которые рекомендовали арестованному и освобожденному Коковцову, как он разсказывает в воспоминаніях, итти скоре домой, пока на него "не набрел Керенскій".
Побуждала ли обстановка в Таврическом дворц перваго марта к принятію таких экстраординарных мр, если даже допустить, что имя Макарова было пенавистно масс так же, как оно ненавистно было Керенскому? Мемуаристы противоположнаго лагеря по иным, конечно, основаніям явно сгущают атмосферу. Примром может служить повствованіе все тоге же Шульгина. Он чрезвычайно картинно разсказывает, как в Дум "побжало особое волненіе", когда пришел добровольно арестовываться или отдаться "под покровительство Гос. Думы" Протопопов (это было в тот же вечер, когда произошел эпизод с Макаровым), и как Керенскій проявил вс силы своего "актерскаго дарованія". От озлобленной толпы распутинскому ставленнику "ждать ничего хорошаго не приходилось". "И в то же мгновеніе я увидл в зеркал — живописует Шульгин — как бурно распахнулась дверь... и ворвался Керенскій. Он был блден, глаза горли... рука поднята. Этой протянутой рукой он как-бы рзал толпу... — Не смть прикасаться к этому человку... Вс замерли... И толпа разступилась... Керенскій пробжал мимо, как горящій факел революціоннаго правосудія, а за ним влекли тщедушную фигуру в помятом пальто, окруженную штыками"... Сам Керенскій разсказал о появленіи Протопопова в Дум мене картинно с вншней стороны, чм то сдлал сторонній очевидец происходившаго. По словам Керенскаго, его в одном из корридоров дворца остановила фигура страннаго вида, обратившаяся к нему с титулованіем "Ваше Превосходительство". Это оказался Протопопов. И Керенскій провел, не вызвав ничьего вниманія, этого наиболе ненавистнаго в Россіи человка в "павильон министров". Сам Протопопов так разсказал о своем арест в дневник: "Я спросил какого-то студента провести меня в Исп. Ком. Узнав, кто я, он вцпился в мою руку. "Этого не надо, я не убгу, раз сам сюда пришел" — сказал я; он оставил меня. Стали звать А. Ф. Керенскаго. Он пришел и, сказав строго, что его одного надо слушать, ибо кругом кричали солдаты, штатскіе и офицеры, повел меня в павильон министров, гд я оказался под арестом". Еще боле прозаична была отмтка в № 3 "Извстій" комитета журналистов, утверждавшая, что появленіе Протопопова не вызвало в Дум никаких страстей.