Mille regrets
Шрифт:
Вопреки увещеваниям Павла III, Карл V спускается со святой каталонской горы, чтобы вновь снарядить галеры Андреа Дориа. Но дело идет к поздней осени, и в Пиренеях, над заливом Росос, накапливаются грозовые тучи. Нептун с Эолом, перешедшие на службу к изворотливому Богу, тоже стоят на пути императора. Ответственнейшие наблюдатели, потешаясь над изрядным количеством противоестественных союзов, подобных браку между карпом и кроликом, предлагают капитану Полену побить еще один рекорд, направив его с попутным ветром к Хайраддину, занявшему позиции на выходе из Дарданелл.
Получив известие о рождении сына, паша морей преисполняется бурным восторгом и трезвонит об этом событии во всеуслышание, так что вскорости оно становится всеобщим достоянием. Некий янычар, оставшийся на этот раз целым и невредимым, высаживается на турецком берегу и является с этой новостью к Сулейману. Последний немедленно отправляет его обратно к Хайраддину, в сопровождении Рустама Паши и Мустафы Шелибара – из своей личной охраны, – которым приказано в четыре глаза следить за Барбароссой. Султан не забывает о мудрой народной поговорке «кто предаст тебя, предатель?», ибо того, что в ней заключено, не в состоянии избежать ни один умный правитель. Прославленный халиф сомневается в своем паше. Ему кажется, что между ним и Андреа Дориа существует тайная договоренность, ибо генуэзец слишком громко провозглашает себя врагом Барбароссы, чтобы им быть на самом деле. Тот же Дориа уже предал короля Франциска, который, не переставая дурачить императора Карла, терзается порою сомнениями в отношении Хайраддина, а этот, в свою очередь, не доверяет капитану Полену, хотя он и сын турчанки… Замыкает этот порочный круг Роксолана, которая перехватывает курьера-янычара, покидающего диван халифа, и незаметно сует ему шифрованное послание, с тем чтобы он передал его в собственные руки мансулаге Алжира Эль-Хаджи.
– Главное, чтобы Хасан Ага ни в коем случае не узнал о том, что ты видел меня, иначе…
Тем времнем Хайраддин, ни от кого не таясь, добавляет к своим кораблям, и без того более быстроходным, чем христианские, в качестве подкрепления на участке между Эгейским морем и африканским побережьем, еще десятки дополнительных галер. К нему присоединяются самые надежные из его помощников. Его любимец корсар Драгут, выкупленный за три тысячи крон – поистине, цена друга – у Дориа, который собирался его повесить, ожидает в заливе Пульи. Прибывший из Рагузы Муратага выставляет перед Мальтой сто тридцать турецких галер. Сала Рей, Табако Рей и Качьядьяволо в акватории Сиракуз пополняют армаду новенькими магонами[93], нашпигованными двадцатичетырехмиллиметровыми пушками, способными разворотить любые береговые укрепления. Но к великому разочарованию капитана Полена, который надеялся, что турки незамедлительно предадут испанскую Сицилию огню и мечу, Хайраддин решает сначала зайти в порт Алжира. Там его ожидают самые лучшие райя – Рамадан, Хали Леван и Алкаида, а также его приемный сын с Мохаммедом эль-Джудио. Однако в глубине души недавно отметивший свои семьдесят семь лет паша мечтает прижать к груди маленького Догана и воздать почести своей Зобейде. Он догадывается, что Андреа Дориа должен сейчас чувствовать себя пленником неспокойной осени. Ни тот, ни другой не уподобится императору Карлу V, развернув морскую кампанию в самый неподходящий сезон.
Капитан Полен сгорает от нетерпения, да и Франциска I, который также не в курсе средиземноморских дел и обстоятельств, это ожидание раздражает. Король пытается собрать около миллиона золотом, чтобы оплатить расходы Барбароссы и рассчитаться с Сулейманом. Он приказывает марсельцам на их собственные средства прибрать и разукрасить город, чтобы достойно встретить флот столь невероятных союзников. И этот турок заставляет себя ждать? Король беспокоится: союз с султаном, ставший общеизвестным, может вызвать во Франции брожение умов. Правоверные христиане и так уже возмущаются столь нечестивым договором.
Испанские лазутчики незамедлительно подливают масла в тлеющий огонь религиозного недовольства старшей дочери христианской церкви. Всю информацию об этом император получает непосредственно от канцлера Гранвелы, который наводнил французское королевство провокаторами, получившими задание сеять слухи – пусть все думают, что это реформаторы склонили короля к такому соглашению с нехристями. Повсюду, от Испании до Антверпена, без передышки работают печатные станки. Они выпускают ядовитые памфлеты, которые затем везут во Францию имперские агенты, упрятав их в бочки с копченой сельдью. То, о чем кричат эти листки, еще пахнущие рыбой, очень будоражит парижан, которых они заставляют вспомнить о нападении на Рим и путем мудреных вычислений доказывают, что если разграбление Рима было снятием первой печати Апокалипсиса, то, стало быть, не за горами снятие второй печати, знаменуемое нашествием берберской саранчи, путь для которой открыл антихрист Франциск! Трепещите, смертные, ибо агнец Божий – испанец, наверняка, – грядет вершить суд над королем Франции, этим пособником Лютера вместе с его турками!
Пока государи Европы обжигают себе пальцы в пламени своих пожаров, берберы зажигают сигнальные костры вдоль побережья Африки, извещая все племена, от свободных кочевых до подневольных и платящих дань, о счастливом возвращении Хайраддина в столицу корсаров.
Прошел год с того дня, когда Гаратафас и Николь готовились к самому худшему, стоя на коленях под балконом на Дженина. Отныне, их постоянное место – рядом с Хасаном Агой. Полное взаимопонимание между обоими скопцами, по вечерам песни, в которых нет недостатка, богословские дискуссии – все это, месяц за месяцем, в силу постоянного общения с неверным, подспудно обрабатывает душу Николь. Он признается своему другу Гаратафасу в желании перейти в мусульманскую веру.
– Конечно, ее приверженцы несколько запальчивы и жестоки, но отнюдь не более, чем иные одержимые священным писанием, – бормочет, посмеиваясь, Николь.
Гаратафас не видит к этому никаких препятствий. Он даже подбадривает его, приводя в качестве аргумента те преимущества, которые имеют вероотступники по эту сторону Средиземного моря.
– Что за преимущества?
– Например, свобода заниматься любой работой, какую ты захочешь выбрать. Хочешь стать коммерсантом? земледельцем? ремесленником? Ты будешь сам себе хозяин в обмен на пошлину в казну султана, как это делается повсюду. Но отказ от твоей веры, тем не менее, не избавит тебя от положения раба…
– Которое вовсе не так страшно, по крайней мере, в моем случае, благодаря тебе, мой друг…
– У меня не было бы подобного шанса, окажись я на испанской земле, при всем твоем желании…, если бы оно у тебя было, конечно!
– Ты в этом сомневаешься?
– Ни в коем случае! Знай также, что твое отречение сделает тебя моим ровней, моим mawla…
– Что значит mawla, Гаратафас, мне же любопытно узнать еще одно арабское слово.
– Как бы это тебе перевести? Я думаю, «покровительствуемый», и еще «дальний родственник».
– Скорее, твой брат, скажем так…
– Да! Справедливая награда за судьбу, которая как будто нас к этому и толкала, ты не находишь?
Решение принято, и они договариваются сообщить о нем бейлербею. Вероотступничество певчего императорской капеллы – это ли не замечательный случай порадовать Хайраддина, чье возвращение ожидается не позднее, чем через пять дней, если учесть, что на его судах самые расторопные гребцы, а над Северной Африкой – ясное небо.
Тем временем, его горячо любимый сын Хасан Ага усмиряет в Кабилии[94] восстание народности Куку. Это племя отказывается присягнуть ему на верность, и, стало быть, признать авторитет султана. Показательное отрубание голов небольшой группе пленников вынуждает Белкади, короля племени, признать свое поражение. Когда дело доходит до дележа добычи – весьма богатой, потому что племя Куку успешно занималось разбоем, – между Хасаном и его правой рукой Мохаммедом эль-Джудио происходит неприятная размолвка. Она возникает из-за женщин, которых Хасан рассчитывал поместить в гарем Хайраддина, чтобы преподнести ему лишний подарок для свободных вечеров. Но Мохаммед предпочел бы оставить их за собой. Спор переходит в перебранку, потому что Хасан не хочет ничего уступать. Противник, употребляя весьма нелюбезные выражения, упрекает его в неумении честно делиться. Хуже того, он обзывает его захватчиком. Оскорбление наносится в присутствии плененного короля. Хасан едва сдерживает в себе яростное желание выхватить саблю и заставить эль-Джудио умолкнуть навсегда. Белкади, в их криках почти ничего не понимающий, за исключением отдельных слов, пугается – он уверен, что их гнев направлен на него.