Mille regrets
Шрифт:
Да, нынче же вечером я действительно отправляюсь в Тлемсен. Со мной будет Мохаммед эль-Джудио, и я надеюсь, что ни я, ни он оттуда не вернемся. Лучше погибнуть от меча испанцев или напороться на клинок какого-либо иного врага, чем возвратиться в Алжир и вновь увидеть этот дворец, где я познал слишком много пустых наслаждений, где я был воспитан во лжи!
Должен вам признаться, что мое знакомство с вами я почитаю величайшим счастьем, даже если по мне это было почти не заметно – ведь стоит королю выказать кому-либо избыток привязанности, как он тут же прослывет
Я обращаюсь к Билал-Нику, которого предпочитаю называть его христианским именем – Николь. Мне очень хотелось бы – и надеюсь, что так и будет, – чтобы он его поскорее себе вернул. Мой друг, постарайся, если сможешь, недолго оставаться мусульманином! Смотри на chahada как на забаву, но откажись от нее без колебаний, потому что скоро тебе предстоит бежать с галеры Хайраддина, на которую я посадил вас. И ты, Гаратафас, поступи точно так же!
Безусловно, мои слова покажутся вам предательством и отступничеством, но это всего лишь восстановление справедливости, потому что мне слишком многое стало известно. Я уверен, что в глубине своих сердец мои друзья меня поймут. Помните единственно о вашей пользе, желайте только вашей свободы, дорожите лишь вашим будущим и теми, к кому питаете доверие и кого превыше всего цените. Главное, чтобы жизнь, которую вы станете вести возле них, вас не разуверила. Без этого сама верность обернется ложью, и вкус ее будет вам казаться горше желчи.
Ибо меня предал тот, кого я любил и уважал больше всех на этой земле. Помнишь ли ты, Николь, мою исповедь и слезы, которые исторг у меня Содимо своим чудесным искусством? Хайраддин тоже был участником моего оскопления. Всю свою жизнь он не переставал обвинять в этом своего брата, а между тем, это он сдавил мне горло! И дело не только в том, что онничему не помешал, но ведь я вырос с любовью к тому, кто прижигал мою рану. Язык эль-Джудио позволил мне заново все это увидеть. Я помню, как он заставлял меня практиковаться в отсечении детородных органов у других мужчин. Мне следовало более внимательно прислушиваться к смятению, которое охватывало меня при этом акте живодерства. Нечто клокотало у меня внутри, только это не имело ничего общего с жалостью. Это был голос из моего далекого детства – из стянутого платком рта, и он взывал к справедливой мести.
Вперед, мои братья, к вероотступничеству! Окажись я сейчас рядом с вами, с какой охотой я направил бы турецкие галеры прямо на скалы!
Мне так хочется поддать ногой тюрбан мертвого Хайраддина! Но, не имея такой возможности, я задумал одну каверзу и хочу, чтобы осуществили ее вы – в память обо мне. Сжальтесь, умоляю вас, над бедным Хасаном!
Тот, кто называет себя моим отцом, должен подохнуть с угрызениями совести, пожирающими его душу. Со слов вероломного Мохаммеда эль-Джудио мне также известно, что память о моей кастрации ни на одну минуту не покидает его. Но я никогда не приму раскаяния Хайраддина!
Помогите мне отомстить, друзья мои! Осуществите то, о чем я скажу далее, и это принесет вам благо – большее, чем вы можете себе представить. Этот поступок станет залогом вашей будущей свободы.
Есть на «Реале», на котором вы плывете, райя по имени Алкаида. Он из них самый ожесточенный. Через несколько дней вы будете проходить северный мыс Сицилии. Турки владеют там секретной базой, которую от слишком любопытных глаз скрывают морские миражи. Они несут погибель тому, кто пытается приблизиться к невидимым за ними огненным островам. Этот человек, Алкаида, должен туда отправиться, я точно знаю.
Устройте так, чтобы один из вас последовал за ним. И пусть он сохранит в своей памяти все, что там увидит, ибо эти подробности будут исключительно важны для христианских армий, в пользу которых я и совершаю это предательство. Спомощью кода, о котором мы условились, Содимо – это восхитительное создание – сможет все превратить в запись. Впрочем, обратите внимание на его кожу: она несет на себе решение задачи. А потом воспользуйтесь первой же оказией, чтобы сбежать в другую жизнь. Обладание тысячью тайн, которые я раскрываю перед вами в этом письме, сделает вас князьями на христианской земле. Это к ней я сейчас устремляюсь мыслью, и не столько из веры, сколько из сожаления опохищенной жизни.
Николь, я поручаю тебе Гаратафаса – еще одно восхитительное создание. Я досадным образом его использовал, надеясь сделать приятное для Хайраддина, тысячу раз будь он проклят! Я знаю, что Гаратафас тебе друг, так береги его и не отпускай от себя, потому что дружба – более драгоценная привязанность, чем любовь!
Не заботьтесь заранее о возможности побега – ее предоставят вам сами турки. Мы, мусульмане, слишком ненавидим друг друга, чтобы не дать вам случая воспользоваться этим. Будьте внимательны и не упустите свою удачу!
Прощайте, мои друзья, и не печальтесь о моей участи. Самоубийство запрещено всеми тремя Книгами, и я не буду настолько глуп, чтобы доставить это удовольствие моим недругам. Я постараюсь, чтобы мой конец был столь же блистателен, сколь мучителен он будет для Хайраддина. Если весть об этом долетит до вашего слуха, это будет означать, что вы живы, и радость нашей общей победы смягчит вашу печаль о моей кончине.
Ваш возлюбленный друг Хасан, когда-то бывший сардом по имени Даниэль.
Ради вашего блага, уничтожьте это письмо сразу по прочтении.
Чем ближе к концу, тем тише становится голос Содимо, читающего завещание Хасана. Наступает долгое молчание. Письмо переходит из рук в руки. Трое друзей не решаются его сжечь, и не потому, что опасаются пламени, но, главным образом, из уважения к этой последней вести от человека, чье доверие и чья исповедь наполняют их глаза слезами. Содимо, решившись на уже совершенный им однажды поступок, рвет письмо на три части и тут же принимается жевать свою долю.