Mille regrets
Шрифт:
– Мы станем его гробницей, и пусть начертанные его рукой слова укрепят в нас его волю. Ибо мы намерены ее исполнить, не так ли?
Гаратафас и Николь тоже принимают это бумажное причастие в память о Даниэле, которого его жестокий отец так справедливо назвал «Прекрасным». В этот вечер они поют лишь печальные песни, пробуждающие в экипаже «Реала» ностальгию по берегам, которые этим утром покинул корабль. Монотонный плеск ритмично погружаемых в воду весел завладевает душой Гомбера и где-то в дальних закоулках его воображения превращается в горестное рондо.
Как же хорошо знал Хасан Великодушный и Хайраддина, и его наемников-райя. Действительно, очень скоро военно-морская кампания начинает осложняться разногласиями, хотя они отнюдь не всегда зависят только от людей.
Добравшись без особых приключений до Сицилии, роскошный флот раззадоривается и множит свои грабительские набеги. Его молниеносные рейды опустошают берега. Сиракузы, Катания, Реджо и Мессина едва успевают раскачать свои колокола, а жители схватить свои сбережения и броситься наутек, как берберы, ускоряя темп, уже несутся по волнам к неаполитанскому королевству.
И всякий раз капитан Полен шлет жертвам набега странные письма, которые посрамляют привычное испанское фанфаронство:
Эту флотилию Сулейман направил на защиту интересов Франции. Барбаросса, друг короля Франциска и Папы римского, также является защитником кредо Иисуса и покровителем Святого отца. Он никогда не нарушит обещания, данного султаном своему великому другу – всехристианнейшему королю. Не трепещите же за ваши души, но прокляните злосчастие, которое бросило ваши жизни и имущество под сапог императора Карла V, королька Испании, Неаполя и Сицилии, ибо это на него наша армия идет войной. Насколько счастливее была бы ваша участь, окажись вы под французами…
Имеющий уши да услышит, и горе народам, когда они вынуждены расплачиваться за отсутствующего императора, который, будучи плохо осведомлен, объявил боевую готовность на своих испанских берегах, но совершенно не позаботился о берегах Италии.
Несовместимость столь сочувственных и умиротворяющих посланий с грабежами и погромами, слишком уж по-турецки чинимыми, оскорбляет достопочтенного дона Диего Гаэтана, коменданта города Гаэты, что на севере от Неаполя. Он без зазрения совести преступает правила честного боя и, водрузив белый флаг, дожидается приближения «Реала» на пушечный выстрел, чтобы затем осыпать его вероломными залпами. Четыре ядра из пяти не попадают в цель. Наиболее удачный выстрел убивает трех янычаров и разрывает пополам одну из гурий, поднявшуюся на бак в приступе тошноты. Не переставая дымить, ядро приземляется на ковер, отделяющий капитана Полена от Барбароссы, которому в этот момент любящая Зобейда остригает ногти.
Столь гнусное посягательство на мусульманскую собственность выгоняет на берег двенадцать тысяч мужчин, вооруженных луками и саблями наголо. Разрушив стены ядрами из каменных пушек и ворвавшись в крепость, захватчики впадают в полную растерянность. Дону Диего Гаэтану некого там защищать. Все жители города сбежали в ближайшую сосновую рощу и попрятались там, едва заметив приближение кораблей. Коменданту приходится объявить капитуляцию шестидесяти оборванных кастильских бродяг, оказавшихся в городе, и собственной семьи. Их тотчас же приводят к Хайраддину.
Корсары посмеиваются над сконфуженными физиономиями пленников. А Барбаросса внезапно чувствует, как покраснели его уши вследствие некоего юношеского порыва, хлынувшего от предстательной железы непосредственно в голову. Зрачки паши морей расширяются до полного исчезновения радужной оболочки, ноздри его раздуваются как у жеребца перед кобыльим задом. Одной рукой он отодвигает коменданта с его одеревенелой супругой, другой отталкивает в сторону двух девиц – одну горбатенькую, другую с обезьяньей челюстью. Прерывисто дыша, он останавливается перед брюнеткой, которая смотрит на него без всякого страха, но и не без некоторого интереса. Копна волос, сияющая жарким блеском, как лепешка только что с огня, увенчивает головку мадонны, окутывает шейку монашки, спускается на плечи богини и останавливается на груди, упругость которой за десять верст отдает девственностью. Непреодолимое желание вкусить от этого плода заставляет Барбароссу обратиться к ней с умилительно нечленораздельным лепетом.
– Суда-да-рыня! Как в-в-ас з-зовут?
– Ее зовут донья Мария, – звучит ледяной голос отца.
– В чем дело, неужто такое горлышко не владеет голосом, чтобы ответить мне?
И донья Мария с грацией турецкой горлицы склоняет свою целомудренную шейку и кротко произносит:
– Я послушная дочь моего отца, коменданта, и обещана дону Алваресу де Гузману.
Никому, кроме мачехи-Венеры, не дано судить, поступила ли донья Мария дурно или, напротив, разумно, приоткрыв свои тридцать две жемчужины и показав алый бархат своего язычка лишь затем, чтобы произнести столь заурядные слова. Но только голоса этой чарующей девственницы и не доставало, чтобы доконать Барбароссу. Его сердечная мышца пульсирует как бешеная, а кровь, которая слишком быстро бросается в голову, мешает обдумать последствия его дальнейших слов:
– Мне очень досадно, прекрасная донья Мария, но у меня печальная новость для вашего Алвареса, ибо с этого мгновения вы принадлежите мне!
Дуэнья-матушка теряет сознание, отец доньи Марии выхватывает свой кинжал, чтобы отомстить за оскорбление, якобы нанесенное чести его дочери, и молниеносно получает удар палкой по запястью, ибо Рустам Паша вынужден его остановить. По устранении этих мелких недоразумений – матушка приходит в себя, отцу перевязывают серьезную рану – испанке и ее родителям оказываются всевозможные почести, доступные воображению.
Барбаросса распоряжается, чтобы на песчаном берегу раскинули красивый шатер, где под защитой от майского солнца, дон Гаэтан с семьей будет дожидаться торжества, достойного доньи Марии. Семью коменданта, еще нынче утром обстрелянную как стая голубей, теперь беспрестанно одолевают вопросами, не нуждается ли она в обществе своих людей, ибо их немедленно сумеют разыскать.
– Не желает ли донья Мария новое платье на сегодняшний вечер? Ей достаточно лишь выбрать что-нибудь из этих материй!
И к ее ногам падают самые роскошные ткани, отобранные у красавиц Сицилии. Ее подруги отказываются возвращаться, они безумно боятся возможного насилия со стороны мусульман. Барбаросса усаживает своих юнг за шитье платья из кремовой и лиловой шелковой парчи с венецианским золотым позументом.
– Может быть, добавить какие-нибудь подвески для украшения?
Из гаремного ларца извлекаются на свет драгоценности. Зобейда, которой Хасан подарил отнятые у Фигероа камни, обнаруживает, что ее лишили роскошного ожерелья из желтых и голубых бриллиантов. Изысканная донья Мария отвергает все украшения, кроме этого.