Mille regrets
Шрифт:
Разумеется, друзья теперь находятся на палубе, а не в трюме, и они больше не скованы цепями с каторжной командой. Но Николь, Гаратафас и Содимо вновь ощущают боль в локтях и кистях, настолько этот механизм из человеческих тел, которые мучаются у них под ногами, напоминает им зловещее прошлое. Им нет нужды видеть своими глазами, чтобы представить себе эти тощие мускулы, напрягаемые усилием, и тела, которые выпрямляются, упираются в весла, сгибаются вниз и возвращаются в прежнее положение – в том обязательно точном ритме, без которого движение становится хаотичным и угрожает поломкой, и тогда принимается за работу неизменная плеть из бычьих жил, хлещущая провинившиеся спины. Мысли о бренности жизни, зависящей от случая, сжимают внутренности трех бывших галерников, и восстанавливают в памяти Николь скорбный псалом, исполненный смертной тоски. Не заботясь о том, что его кто-то может услышать, он напевает его по-латыни, вполголоса и с глубокой печалью:
Media vita in morte sumus;
Quem quarimus adiutorem, nisi te Domine?
Qui pro peccatis nostris iuste irasceris.
Sancte Deus, Sancte fortis, Sancte et misericors
Salvator noster, amarae morti ne tradas nos!
– Странные слова в устах мусульманина, – удивляется Гаратафас, который сидит, прислонившись к Николь. – Латынь! Что с тобой, Билал-Ник? Или я должен сказать, Николь? Потому что ты снова стал фламандцем, не так ли?
– Хочешь, я тебе их переведу?
– Не трудись, Николь, я и сам могу это сделать! – говорит подбежавший укрыться возле них Содимо, который только что заметил на галере Шархана.
Николь и Гаратафас прячут его между собой, и делают это с тем большей охотой, потому что их очень интригует футляр, доверенный ему Хасаном.
– Я хорошо знаю этот мотет. Он чаще всего исполнялся в церкви Санта Мария делла Паче, которая была местом покаяния. Там сказано:
Посреди жизни мы пребываем в смерти;
Кого звать нам на помощь, если не Тебя, Господи?
Ты, который праведно гневаешься на нас за грехи наши,
Святый Боже, Святый Крепкий, Святый и Милосердный
Спаситель наш, не предай нас горькой смерти…
– Я догадываюсь, почему вам так грустно. Вы тоже думаете о нем?
– Как же нам не думать о нем? Ведь он сделал для нас столько добра, – вздыхает Николь.
– Ты говоришь это в прошедшем времени, как если бы он был мертв!
– Это потому что… я не знаю, я просто боюсь за него.
– Я тоже. Но что спрятано в этом футляре, Содимо? – спрашивает Гаратафас.
– Э-э… не бог весть что. Это предназначено его отцу. Такой специальный код, который мы придумали, чтобы они могли переписываться втайне от посторонних глаз.
– Секретный шифр?
– Ну да… о, я вполне могу вам его показать. Вы друзья Хасана, а военная тактика наших турков не безынтересна.
– Я что-то не чувствую в себе наклонности к шпионству, – улыбается Николь.
– Только не теперь! – предостерегает Гаратафас. – Фискалов на этой галере больше, чем достаточно… Вы уже заметили этих двух санджаков Сулеймана, которые ходят по пятам за Хайраддином?
Рустам Паша и Мустафа Шелибар только что закрылись в каюте Барбароссы с его наемниками-райя и капитаном Поленом.
– Они, конечно, обсуждают маршрут и возможности для маневрирования?
– Это война, Содимо. А в этой игре мы, турки, всегда более осторожны, чем христиане.
– Это одно из ваших величайших достоинств. Но что имел в виду Хасан, перед отплытием, когда подал нам тайный знак? – спрашивает Николь.
– Да, я тоже это заметил.
– Как если бы он хотел нам что-то доверить… Я не знаю… Какое-нибудь послание… В конце концов, это не так уж и невозможно. Прощание было таким странным. А вы-то верите в эту историю с Тлемсеном, а?
– Нет.
– Как будто Хасану нельзя было открыто говорить…– размышляет Николь.
– Или он не хотел, – подчеркивает Гаратафас, – но он указывал нам на футляр.
– Тогда, не заглянуть ли в него?
– Здесь?… Это не слишком неосторожно? – спрашивает Содимо, оглядываясь через плечо в страхе попасться на глаза Шархану.
– Подойдем поближе вон к той канатной бухте, за ней нас никто не увидит, – предлагает Гаратафас.
– Давай быстро, Содимо, я сгораю от любопытства посмотреть на твою работу.
Но между внутренней стенкой футляра и свернутым в трубку пергаментом Николь ничего не находит, кроме двух листков очень тонкой бумаги.
– Что это? – спрашивает он.
– Покажи-ка!
Листочки переходят из одних рук в другие.
– Странно, тут как будто ничего нет. Это всего лишь чистые страницы.
– Вы уверены в этом? Дайте их сюда, я, кажется, понимаю, в чем дело.
Разглядывая листки против солнца, Содимо различает буквы, как бы написанные прозрачными чернилами.
– Что бы это могло значить?
– Я знаю! Мне понадобится огонь.
– Так вот он, – Николь вынимает из кармана маленький огарок. – Я всегда ношу при себе кусочек свечи, на всякий случай, вместе с кремнем и трутом.
Со всеми предосторожностями – нет хуже врага у кораблей, чем пожар – Николь зажигает огонек, и Содимо нагревает над ним белые странички. Вскоре на них проступают строчки.
– Как это возможно?
– Это написано соком лимона… по-итальянски… здесь сказано… Мой Боже!
– Что? Что там такое?
– Да говори же!
– Мы не зря опасались… Послушайте, что пишет Хасан, здесь его подпись…
Мои дорогие,
Когда вы прочтете эти страницы, меня, вероятно, уже не будет в этом мире. По крайней мере, я надеюсь на это, ибо утратил к нему всякий интерес. Я спрятал эти листочки в футляре, который передал Содимо, в надежде, что он обнаружит их раньше Хайраддина, да будет проклято его имя! И если вы теперь читаете их, это означает, что они благополучно оказались у вас, к кому я питаю те немногие остатки доверия, что сохранились во мне по отношению к роду человеческому. У Содимо, должно быть, достало хитроумия, чтобы догадаться о моей уловке и прочесть то, что написано симпатическими чернилами.