Mille regrets
Шрифт:
– Слишком мало женщин?
И он тотчас выхватывает из кучки жен своего гарема какую-то паршивку, с ног до головы разрисованную хной, и, назвав ее Козмальдиной, подталкивает к Хасану. Все племя начинает шумно и жалобно причитать, повергнув в изумление обоих алжирцев.
При первом же взгляде на Хасана эта Козмальдина приходит в состояние исступленной паники. Она хочет остаться возле Белкади, но тот вновь подталкивает ее к Хасану.
– Эта женщина любит тебя, о, король! – говорит Хасан. – А весь твой народ, я вижу, очень любит ее. Это с вашей стороны великодушный дар.
– Это потому, что она наделена поразительным даром, – очень серьезно отвечает король. – Она понравится тебе, я уверен! Возьми ее, прошу тебя, эта женщина притягивает удачу. Прими ее в знак нашей покорности. Увы, наша Козмальдина!
– А-а! Хо-у! А-а! Хо-у! – вновь принимаются стенать Куку, хлеща себя по щекам.
Красотка, крайне напуганная, по-прежнему сопротивляется. Мохаммед эль-Джудио грубо хватает ее. Покрывало спадает с ее лица, и уши Хасана ошпаривает крепкое итальянское ругательство. Выставив наружу все свои когти, Козмальдина устремляется к Хасану с намерением вцепиться ему в горло. Но внезапно замирает на месте, уставившись на маленькую медаль, пристегнутую к плащу бейлербея.
– Что такое…? Тебе знакома эта вещь? – спрашивает Хасан, снимая свою брошь.
Притихшая Козмальдина опускается к ногам бейлербея и целует его сапоги.
– Возможно ли это? Неужели ты и есть тот чудесный гравер, о котором мне говорил Николь? Какие извилистые пути уготавливает Аллах своим творениям!
И Козмальдина, оказавшаяся не кем иным, как Содимо ди Козимо, рассказывает Хасану историю своего превращения в фаворитку короля племени Куку, после того как это разбойничье племя захватило караван Томбукту, державший путь через их горы.
– Как раз над той равниной, где мой сыщик потерял след туарега. Так ты не был в глубине Сахары!
Язычникам Куку, совсем недавно обращенным в ислам, в ночных кошмарах художника чудилось нечто мистическое, чем он и заслужил их необычайное почтение. Как существо, одержимое духами, Содимо не вызывал у короля никаких желаний, но для племени стал чем-то вроде пифии-прорицательницы, чем объяснялось его странное одеяние и обильная татуировка, которой украсили его женщины племени.
– У них чародеем может быть только женщина. Поэтому они меня переодели!
Содимо по-прежнему остается у ног Хасана, который просит его подняться.
– Нет, господин. Снизойди лучше к моей просьбе и оставь меня здесь, среди этих людей. Впервые в жизни меня не бьют и надо мной никто не глумится. Лучше я буду с ними, чем в невольниках у Шархана. Да он и убьет меня, как только увидит! Ах, господин, ты не знаешь, на что я способен, сам того не желая!
– Напротив, меня интересует именно то, на что ты способен… Если ты действительно тот, кто вырезал эту медаль.
– Да, это моя работа, очень давняя. О, дай мне ее на минуту, мне так хочется снова к ней прикоснуться! Ты не представляешь, чего она мне стоила.
– Увы, ее надпись позволяет догадаться о множестве страданий. Но если я отдам ее тебе, ты вернешься со мной в Алжир?
– Да, господин. Только при условии, что я уже никогда не буду продан янычарам.
– Тогда забирай свою работу! Это выкуп за тебя. С сегодняшнего дня ты поступаешь ко мне на службу.
Содимо сжимает свою медаль в дрожащей ладони. Она становится влажной от его слез и поцелуев. Хасан приглашает его в паланкин, подаренный кочевниками Куку, что вызывает сильное отвращение Мохаммеда эль-Джудио. Корсар не понимает по-итальянски и ворчит про себя:
– И что за невнятицу они несут за моей спиной?
Он предпочел бы видеть Хасана Агу верхом на лошади рядом с собой, как подобает воину, а не сидящим около этого мерзкого татуированного существа. Он недоволен Хасаном и находит, что с тех пор, как он стал бейлербеем, у него испортились манеры. Взять хотя бы этого жирного певца с его тоскливыми песнями…
По дороге Хасан вытягивает из Содимо всю его историю. Он ужасается той участи, на которую обрекли юношу ландскнехты, поражается самоубийственному бесстрашию его поведения с папой Климентом и неистощим в своем восхищении его необыкновенной медалью. Не прерывая рассказа, Содимо с блуждающим взглядом непрестанно поглаживает переплетения узоров на своих руках и ногах.
– Смог бы ты нарисовать другие миниатюры, подобные тем, что вырезаны на Al Jezeera? – спрашивает у него Хасан.
– Без сомнения, и даже еще лучше, господин! Я научился у людей Куку необычной технике начертания символов. Знаешь ли ты, сколько историй можно прочесть по этим рисункам на моей коже? Такой, каким ты меня видишь сейчас, я – подлинная книга во плоти. Их женщины натолкнули меня на множество идей…
– Ты тоже вдохновляешь меня на кое-какие идеи! Скажи мне, умеешь ли ты писать цифрами?
– Я умею писать красками, гравировать, просто писать и вычислять пропорции. Стало быть, умею и считать!
– Нет, я говорю о тайном цифровом письме, которым пользуются шпионы для связи между собой.
– Ах, шифр! Папа Климент хотел, чтобы этому посвятил себя Челлини. Но тот отказался, эта игра была ему не по вкусу – слишком опасна.
– Но чрезвычайно полезна. Слушай. Речь идет вот о чем…
Зазвучали систры, трубы и литавры. Рука Мохаммеда эль-Джудио резко отдергивает шторку паланкина. Весьма холодным тоном он обращается к Хасану:
– Мы приближаемся к Баб-эль-Уэду. Тебе следовало бы ехать верхом рядом со мною… Если, конечно, Твое Величество ничего не имеет против!
Ничего нет проще, чем отречься от своей веры и обратиться в ислам. Для этого достаточно произнести chahada[95], подняв указательный палец правой руки. Николь становится напротив Ибн Джубейна и Нуралдина, которые несколько задержали его обращение, настояв на том, что они должны растолковать неофиту Коран во всей его целостности, а также хадисы Пророка. Слева от него стоит его хозяин Гаратафас.