Mille regrets
Шрифт:
С белым платком в руке, который полагается уронить перед красавицей в знак своей благосклонности – одновременно это намек на то, что неплохо бы поладить – паша порхает по палубе, подстерегает ее, выслеживает, ждет. Он готов даже взобраться на верхушку марса, чтобы оттуда бросить свой платок, если бы не было необходимости остерегаться Зобейды.
Сколько бы ни разбрасывал салфеток и платочков турецкий петушок, их все подбирает за своим чичисбеем мавританская курочка. Вооруженная длинным багром, она выжидает момент, прячась то за бухтами канатов, то за бочками с порохом, сидя на корточках или стоя за перегородкой. Кто-то даже видел ее ползущей по плечам гребцов и усаживающейся на весло, чтобы наблюдать и оттуда. Ее ревность чрезвычайно развлекает рабов. То подбирая, то выкрадывая эти белые символы цветопада, она то и дело выбрасывает их на ветер или в воду,
– Верни мне бриллианты и убей эту шлюху! – терзает она его, едва он просыпается.
– Вы мне желанны, господин, – и вы, и ваша рыжая борода, и бриллианты, – шепчет ему за ужином донья Мария, которую вся эта игра только возбуждает.
Женщины гарема понапрасну пытаются успокоить ревность одной и умерить аппетиты другой, ничто не помогает. И только осторожная старая христианка ни во что не вмешивается, отговариваясь своей чрезвычайной занятостью пеленками, кашками и первыми зубками маленького Догана.
Тем временем совет райя берет армаду в свои руки, в ожидании, когда паша морей соблаговолит вспомнить о назначенном ему свидании с французскими берегами. Свидание должно состояться в Марселе, хотя жители города питают надежду никогда не увидеть приближающейся к их земле флотилии нечестивых. Но совсем не об этом трубят посланцы из Фонтенбло, напротив, они громко возвещают о прибытии Франциска Бурбонского, герцога Энгиенского, барона Гриньянского и семидесяти других вельмож королевского двора. Они едут встречать пашу морей и организовать надлежащее торжество.
Однако не мешало бы разузнать, где он находится. Складывается впечатление, что после Гаэты его флот исчез с поверхности Средиземного моря. Со сторожевых башен всех удаленных мысов поступают сообщения: ничего! Никаких признаков полумесяца, ни даже тени разодранного в клочья тюрбана. Может быть, Барбароссу со всеми его чертями поглотила пучина, и Нептун передал свои полномочия богу, отколовшемуся от Иисуса?
Ничего подобного! У владыки морей всего лишь свидание с владыкой преисподней – в его подземных кузницах и ветряных цехах. Повинуясь мощному течению, флотилия выходит из Неаполитанского залива и поворачивает к архипелагу, где турки должны, пройдя окольным путем, совершить тайную высадку, как написал об этом Хасан. Из осторожности, их корабли рассредоточиваются между окутанными дымом островами, пугая пастухов и собирательниц пемзы.
Все это время вероотступничество Хасана пробивало себе дорогу в сердца и сознание трех его друзей. Они сделали выбор – конечной целью стала для них свобода. И чтобы исполнить последнюю волю Хасана, они составили план.
Для начала трое шпионов делают вид, что не знакомы между собой. Они затевают ссоры, напирая на свои религиозные разногласия, предъявляют претензии и бросают обвинения друг другу, утверждая что-нибудь такое, во что они на самом деле совершенно не верят. На следующий день после торжества у берегов Гаэты Гаратафас упрекает Николь в чревоугодии, потому что он не смог удержаться, чтобы не проглотить остатки еды, отвергнутой некрасивыми дочками коменданта. В ответ на это Николь, который давно прекратил молиться Аллаху, замечает, что неприлично пять раз на дню задирать свой зад к небесам. Тогда Гаратафас начинает высмеивать его чисто женскую манию напевать куплеты и вирелэ – это скорее пристало донье Марии, которая находит в этом большое удовольствие. От своей роли корабельного певца Гаратафас отказывается сразу и предоставляет Содимо возможность захватить эту фламандскую территорию. Римский гравер вносит в репертуар переобращенного мусульманина дополнительную дозу мадригалов. Как и можно было предвидеть, избыток Ahi lasso amore mio[98] и прочих Позаботьтесь, Марго, о моем винограднике оскорбляет мусульманские уши. Это решительное неприятие мусульманами легкомысленных песенок играет на руку Гаратафасу. Теперь он легко может войти в их круг и приблизиться к Алкаиде – суровому хромому верзиле с длинной седой бородой, в головном уборе в виде пухлого круглого пирога и в пижаме до колен.
Шархан и его янычары
В компании янычаров турок демонстрирует необычайную ловкость в стрельбе из лука – излюбленном времяпрепровождении мужчин-магометан, особенно у османов, которые предпочитают это оружие всякому другому. В этих состязаниях он, как достойный потомок Измаила, всегда попадает в самый центр мишени, чем зарабатывает дополнительные очки в доверительном к нему расположении. Очень кстати оказывается, что Алкаида тоже родом из Смирны, как и Гаратафас, даже их деревни расположены рядом – и вот они уже общаются как земляки, которым есть что вспомнить об их общей родине. Тогда-то наемник, возвращаясь на свою галеру с намерением отправиться на таинственное свидание, и просит Гаратафаса сопровождать его. Турку остается лишь глядеть в оба, что в этих местах, где наверняка еще не перевелись циклопы, очень даже не помешает.
Всю ночь они плывут на притихшей галере, взяв курс от Стромболи к острову Базилуццо, потом останавливаются и стоят целый день. Видя, что ничего не происходит, Гаратафас решается задать Алкаиде вопрос:
– Чего мы ожидаем тут, в открытом море?
– Дело в том, что остров, к которому мы идем, виден только в сумерки и скрывается на все остальное время дня. Зимой его бывает не видно целыми неделями. Но Аллах благоволит нам: посмотри, брат, на это великолепное солнце!
Закат в этих местах вызывает благоговейный трепет. Еще древние греки воспевали его как колесницу Аполлона, которая одним колесом погружается в море. Внезапно на фоне пылающего нимба, в самом центре западного горизонта, возникают три конусовидных пика, на равном расстоянии отстоящие один от другого. Тот, что в середине, ниже других. На него и берет курс галера и с удвоенной силой налегающих на весла гребцов несется прямо на островок, который постепенно сливается с наступающей темнотой. Наконец, перед ними встает его пирамидальный утес, цветом чернее самой ночи. Он не слишком высок, скорее широк и имеет геометрически правильную форму. Галера обходит его по кругу один раз, затем другой, и только после этого останавливается возле прохода между скалами, которые топорщатся острыми краями.
– Где мы? Что это за место, Алкаида?
– Здесь наша секретная база. Это место знают немногие, и его очень хотели бы увидеть санджаки Сулеймана. Но у меня к ним меньше доверия, чем к тебе…
– Ты оказываешь мне честь, Алкаида! Но как называется этот остров?
– У него нет имени, и он не отмечен ни на одной карте. Говорят, что при жизни Аруджа он даже еще не существовал. Его грунт кое-где дымится и выделяет зловонные испарения. Но в нем находят… впрочем, ты скоро увидишь. Между собой мы называем его Туманным.
Днище галеры со скрипом налетает на риф, и это прерывает разговор. Алкаида устремляется к носу корабля.
– Еще немного, и у нас была бы пробоина! Здесь очень трудный проход, но вот он перед нами! Ты видишь просвет?
На скалистом склоне острова открывается узкая расселина, в которую с рокотом устремляются волны. Конвой приказывает гребцам сушить весла, чтобы войти в проход. Без малейшего шума они поднимают весла вертикально вверх. Галера движется вперед по атолловой лагуне, о существовании которой невозможно догадаться, глядя со стороны моря, поскольку она уходит вбок, а перед глазами остаются только ее стены. На фоне базальтового мрака Гаратафас различает пристань, затем пакгауз. Оттуда поднимается дорога к покрытым копотью гротам, по стенам которых пробегают красноватые отсветы. Вдоль скал вьется угрожающая дымка. Гаратафас чувствует едкий запах сероводорода, который выделяется из морской воды в виде отвратительно лопающихся пузырей, и его охватывает страх.
– Подобному месту, Алкаида, следует именоваться не Туманным, а преисподней!
– Это лишь палисадник перед ней, красавчик, ты еще не видел ее ворот! Скоро ты будешь смотреть аду в лицо.
Невольники-гребцы выносят из пакгауза ящики, наполненные темными яйцами размером в два раза больше страусиных. Конвой отдает свои команды громкими криками, при этом ни один из каторжников не издает ни звука. Гаратафас, заинтригованный их молчанием, которое, как он заметил, удивительно долго не прерывается, оборачивается к Алкаиде.