На рейде "Ставрополь"
Шрифт:
Видимо, он был совсем бедняком - даже джонки - и той у него не было. В море он выходил просто на большом плоту, связанном веревками, из неструганых бревен. В углу плота Москаленко доглядел огороженный досками и засыпанный землей участок примерно в полтора квадратных метра. На участке этом что-то зеленело: не то лук, не то чеснок. Матросы, как и боцман, очень заинтересовались этим клочком земли. Решились потревожитьвопросом Копкевича, который не раз бывал в Чифу и Гонконге и даже немного говорил по-китайски.
– Это же у него огород такой, - с кривой усмешкой пояснил
Копкевич снова повторил последние слова и, полюбовавшись немного произведенным на слушателей эффектом, степенно удалился к себе в каюту. А Ивану почему-то стало до смерти жаль этого маленького человечка, у которого ничего, даже порядочного огорода, не было.
– Эй!
– крикнул он.
– Поди сюда!
Пошарив в карманах, нашел монету в десять юаней: - Лови, приятель! Не поминай лихом русских матросов!
Китаец подхватил монету на лету и снова, прижав к груди ладони, что-то залопотал. А к нему вдруг со всех сторон потянулись смоленые матросские ладони:
– Бери, дружище, бери, не стесняйся! От чистой души же!
А кто-то протянул пачку табаку:
– Кури, эдакий-такой узкоглазый!..
Китаец, вертясь волчком посреди плота, приседал на цыпочки перед каждым очередным своим благодетелем. А потом вдруг выпрямился и ударил себя по ребрам на груди:
– Бинь!
– Зовут его так, видно, - заулыбались понимающие матросы.
– Бинь... Это же по-нашему Боря! Будешь Боря, лады?
Китаец заулыбался и с трудом повторил непонятное слово:
– Борья...
– О, поладили!
– засмеялись матросы.
– Молодец, Боря!
Мало-помалу Боря осмелел, сел, подогнув под себя ноги, и принялся что-то рассказывать, поминутно кивая головой и вздыхая. Никто, конечно, ничего не понял, и лишь Рощин счел своим долгом разъяснить:
– Несладкая у этого парня жизнь, паете...
Только-только проводили скромного и ободранного гостя, как к правому борту подошла шестивесельная шлюпка. Из нее тяжело выкарабкалась уже знакомая всем увесистая фигура Цзяна, сопровождаемая каким-то офицером китайской таможенной службы. Офицер, казалось, был накачан воздухом:так гордо, не сгибаясь, держал он свою ушастую голову.
– Чинь-чинь, - приветствовал всех Цзян, - здравствуйте, господа!
Офицер в знак приветствия уперся глазами в палубу.
Копкевич, стоя рядом с капитаном, поморщился:
– Экий важный господин, - негромко сказал он.
– Знаете ли, Генрих Иванович, у самих китайцев есть на это счет одна крайне интересная поговорка.
– Какая же?
– механически поинтересовался Грюнфильд.
– "Из хорошего железа гвозди не делают, хороших людей в офицеры не отдают".
Генрих Иванович сдержанно улыбнулся и шагнул навстречу гостям:
– Рад вас видеть, господа, в добром здравии. Надеюсь, что все наши проблемы определенно разрешились, а все наши просьбы вами удовлетворены?
– О да!
– поклонился Цзян.
– Никаких проблем, начальник, для вас более не существует. Итак...
Он достал маленькую записную книжечку и почти торжественно развернул ее, открыв на нужной странице.
– Итак, господа. Вам запрещается: поддерживать какие-либо контакты с берегом, получать установленным порядком воду и продовольствие, сдавать почту, покидать рейд с целью самовольного захвата наиболее удобной якорной стоянки...
Китаец выпалил все это единым духом прямо в удивленные глаза капитана.
– Но...
– начал было Генрих Иванович.
– ...кроме того, вам запрещается всякое обжалование настоящего решения портовых властей - оно утверждено самим губернатором...
Неожиданные гости давно уже покинули борт, а капитан все еще стоял прямо посреди палубы в некоем подобии шока.
– Ничего, Генрих Иванович, - пытался было утешить его Шмидт, - бог поможет, не пропадем и без их помощи.
И, словно в подтверждение сказанных помощником слов, у кормы вновь раздался плеск весел, подплыл неизвестный китаец, вежливо поздоровавшийся на ломаном английском языке. В шлюпке у него лежали две связанные свиньи и несколько ящиков с овощами и свежей зеленью.
– Вам просили передать вот это, - вежливо сказал китаец.
– Все, что вы видите, и, кроме того, письмо.
Грюнфильд принял письмо в оригинальном фирменном конверте отеля "Кантон" с целлулоидным окошечком впереди, сломал печать.
– Ничего не понимаю!
– он протянул письмо Шмидту.
На листе бумаги значилось: "Уважаемые и дорогие мои соотечественники! Наслышавшись от портовых валастей о том неприятном положении, в котором вы пребываете в настоящее время, посылаю вам свой скромный подарок в надежде, что он придется вам всем по вкусу. Очень прошу принять с искренними уверениями в моем глубоком к вам уважении. Вам соотечественник Алексей Лаврентьев".
К письму был а приложена пахнущая свежей типографской краской визитная карточка с указанием рода занятий хозяина - "промышленник и финансист", адреса его проживания - "Чифу, центр, отель "Кантон", а также номер телефона - 27.
Пока китайца, доставившего подарок, угощали прямо на палубе смирновской водкой, которую он пил с величайшей радостью и удовлетворением, Генрих Иванович счел своим долгом написать несколько слов неведомо откуда взявшемуся благодетелю.
"Уважаемый г-н Лаврентьев!
– писал он.
– Примите самую сердечную благодарность за столь приятный и неожиданный для команды "Ставрополя" подарок. Надеюсь, что вы выберете при случае удобное для вас время, чтобы наведаться к нам на борт, ибо сами мы, к сожалению, пока лишены иной возможности поблагодарить вас лично. Наше судно, действительно, находится сейчас не в самом завидном положении, и тем дороже для каждого из нас участие и помощь всякого истинно русского гражданина. Остаюсь в ожидании Г. Грюнфильд, капитан".