Невидимый
Шрифт:
— А сколько взяло все это времени?
— Да часа три или четыре, — собственно кошка. Послдними исчезли кости, сухожилія и жиръ, да еще кончики окрашенной шерсти. А задняя часть глаза, какъ я уже говорилъ, эта крпкая радужная штука, не исчезала вовсе. Задолго до окончанія всей процедуры на двор стемнло, и ничего не было видно, кром смутныхъ глазъ да когтей. Я остановилъ газовую машину, нащупалъ и погладилъ кошку, все еще находившуюся въ безсознательномъ состояніи, развязалъ ее и, чувствуя сильную усталость, оставилъ спать на невидимой подушк самъ легъ на постель. Но заснуть мн оказалось трудно. Я лежалъ и не спалъ, думалъ безсвязно и смутно, опять и опять перебиралъ въ голов подробности опыта или грезилъ, какъ въ бреду, что все вокругъ меня затуманивалось и исчезало, пока не исчезала, наконецъ, и сама земля изъ-подъ ногъ, и меня охватывало томительное кошмарное чувство паденія. Часа въ два кошка замяукала и стала ходить по комнат. Я пытался успокоить ее и разговаривалъ съ ней, потомъ ршилъ ее прогнать. Помню странное впечатлніе, когда я зажегъ спичку: передо мной были два круглыхъ, свтившихся зеленымъ свтомъ глаза и вокругъ нихъ — ничего. Хотлъ дать ей молока, но у меня его не было. Она все не унималась, сла у двери и продолжала мяукать. Я пробовалъ ее поймать, чтобы выпустить въ окно, но не могъ; она пропала и стала мяукать уже въ разныхъ частяхъ комнаты. Наконецъ, я отворилъ окно и началъ шумть. Вроятно, она вышла. Я больше никогда не видлъ и не слыхалъ ея. Потомъ, — Богъ знаетъ почему, — пришли мн въ голову похороны отца и пригорокъ, гд вылъ втеръ; они мерещились мн до самой зари. Я окончательно убдился, что не засну, и, заперевъ за собой дверь, вышелъ на улицу.
— Неужели вы хотите сказать, что и теперь по блу свту бродитъ невидимая кошка? — спросилъ Кемпъ.
— Если только ея не убили, — сказалъ Невидимый. Почему жъ бы и нтъ?
— Почему жъ и нтъ? — повторилъ Кемпъ. Но я не хотлъ прерывать васъ.
— Очень вроятно, что ее убили, — продолжалъ Невидимый. Черезъ четыре дня посл того, я знаю, что она была жива и сидла подъ ршеткой люка въ Тичфильдъ-Стрит, потому что видлъ вокругъ толпу, старавшуюся догадаться, откуда происходило мяуканье.
Онъ помолчалъ съ минуту, потомъ вдругъ опять заговорилъ стремительно:
— Утро передъ перемной отчетливо засло у меня въ памяти. Должно быть, я прошелъ Портландъ-Стритъ, потому что помню казармы Альбани-Стрита съ вызжающей оттуда кавалеріей, и очутился затмъ на вершин Примрозъ-Гилля. Я сидлъ на солнц и чувствовалъ себя какъ-то странно, чувствовалъ себя совсмъ больнымъ. Былъ ясный январскій день, одинъ изъ тхъ солнечныхъ, морозныхъ дней, которые въ прошломъ году предшествовали снгу. Мой усталый мозгъ старался формулировать положеніе, составить планъ будущихъ дйствій. Я съ удивленіемъ видлъ, что теперь, когда до желанной цли было уже такъ близко, достиженіе ея какъ будто теряло смыслъ. Въ сущности, я слишкомъ усталъ; почти четыре года постоянной, страшно напряженной работы отняли у меня всякую силу и чувствительность. На меня нашла апатія, и я напрасно старался вернуться къ восторженному настроенію моихъ первыхъ изслдованій, къ страстной жажд открытій, благодаря которой я не пощадилъ даже сдой головы отца. Мн было все — все равно. Я понималъ, что это настроеніе преходящее; причиненное чрезмрной работой и недостаткомъ сна, и что лкарствами ли или отдыхомъ я могъ еще возстановить въ себ прежнюю энергію. Ясно я сознавалъ одно: дло нужно было довести до конца; мною продолжала управлять та же навязчивая идея. И довести его до конца нужно было скоре, потому что деньги, которыя у меня были, уже почти что вышли. Я смотрлъ вокругъ на дтей, игравшихъ на склон холма, и на присматривавшихъ за ними нянюшекъ и старался думать о фантастическихъ преимуществахъ, которыми можетъ пользоваться на бломъ свт невидимый человкъ. Спустя нкоторое время я приплелся домой, полъ немного, принялъ сильную дозу стрихнина и, одтый, заснулъ на неприбранной постели. Стрихнинъ — великое средство, Кемпъ, чтобы не дать человку раскиснуть.
— Это самъ чортъ, — сказать Кемпъ, — самъ чортъ въ пузырьк.
— Проснулся я гораздо бодре и въ нсколько раздражительномъ состояніи. Знаете?
— Стрихнинъ-то? Знаю.
— И кто-то стучался въ дверь. Это былъ квартирный хозяинъ съ угрозами и допросами, старый польскій жидъ въ длинномъ сромъ камзол и просаленныхъ туфляхъ. Ночью я, наврное, мучилъ кошку, — говорилъ онъ (старуха, очевидно, болтала). Онъ требовалъ объясненій. Законы страны, воспрещающіе вивисекцію, очень строги, — его могутъ привлечь къ отвтственности. Кошку я отрицалъ. Кром того, по его словамъ, вибрація маленькой газовой машины чувствовалась во всемъ дом. Это была, несомннно, правда. Онъ старался пробраться бoчкомъ въ комнату, минуя меня, и зорко поглядывалъ туда сквозь свои нмецкія серебряныя очки, такъ что мн вдругъ стало страшно, какъ бы онъ не похитилъ что-нибудь изъ моей тайны. Я старался заслонить отъ него устроенный мною концентрирующій аппаратъ, и это только усилило его любопытство. Что такое я длалъ? Почему всегда былъ одинъ и какъ будто что-то скрывалъ? Было ли это законно? Было ли безопасно? Я не приплачивалъ за наемъ ничего сверхъ установленной суммы. Домъ его былъ всегда самымъ благопристойнымъ домомъ (въ самой неблагопристойной мстности). Вдругъ терпніе мое лопнуло. Я веллъ ему убираться. Онъ началъ протестовать, болтать о своемъ прав входа. Еще минута, — и я схватилъ его за шиворотъ, что-то треснуло — и онъ кубаремъ вылетлъ въ коридоръ. Я захлопнулъ и заперъ дверь и, дрожа всмъ тломъ, слъ. Хозяинъ поднялъ за дверью шумъ, на который я не отозвался, и черезъ нкоторое время ушелъ. Но это довело дло до кризиса. Я не зналъ, что онъ предприметъ, не зналъ даже, что онъ можетъ предпринять. Перемна квартиры была бы проволочкой, а у меня оставалось всего на все двадцать фунтовъ въ банк,- и проволочки я не могъ допустить. И_с_ч_е_з_н_у_т_ь! Это было непреодолимо. Но тогда будетъ слдствіе, и комнату мою разграбятъ. При мысли о томъ, что работа моя можетъ получить огласку и быть прерванной передъ самымъ своимъ окончаніемъ, я разсердился, и ко мн вернулась энергія. Я вышелъ со своими тремя томами замтокъ и чековой книжкой, — вс это теперь у босяка, — и отправилъ ихъ изъ ближайшаго почтоваго отдленія въ контору для доставки писемъ и посылокъ въ Портландъ-Стрит. Я старался выйти какъ можно тише и, вернувшись, я увидлъ, что хозяинъ тихонько пробирается наверхъ, вроятно, онъ слышалъ, какъ за мной затворилась дверь. Когда я обогналъ его на площадк, онъ поспшно отскочилъ въ сторону и метнулъ на меня молніеносный взглядъ. Я такъ хлопнулъ дверью, что затрясся весь домъ, а старикъ прошлепалъ за мною вверху, постоялъ за дверью, какъ будто въ нершимости, и опять сошелъ внизъ. Тутъ я, не теряя времени, принялся за свои приготовленія. Въ тотъ вечеръ и ночь все было кончено. Пока я сидлъ, одурманенный и разслабленный обезцвчивающими кровь снадобьями, раздался продолжительный стукъ въ дверь. Потомъ онъ превратился, его замнили удаляющіеся шаги, вернулась, и стукъ возобновился. Кто-то пытался просунуть что-то подъ дверь, — какую-то синюю бумагу. Въ припадк раздражительности я всталъ, подошелъ къ двери и распахнулъ ее настежь. «Ну?» сказалъ я. Это былъ мой хозяинъ съ приказомъ объ очистк квартиры или чмъ-то въ этомъ род. Онъ протянулъ мн бумагу, но, должно быть, руки мои показались ему странными, и онъ поднялъ глаза на мое лицо. Съ минуту стоялъ онъ, разинувъ ротъ, потомъ издалъ безсвязный крикъ, выронилъ и свчу и бумагу и бросился бжать по темному коридору къ лстницъ. Я затворилъ дверь, заперъ, подошелъ къ зеркалу и понялъ его ужасъ: лицо у меня было блое, какъ изъ благо камня… Все это было ужасно. Я не ожидалъ такихъ страданій. Цлая ночь прошла въ невыразимыхъ мукахъ, тошнот и обморокахъ. Я сцпилъ зубы, всю кожу на мн палило, какъ огнемъ, палило все тло; я лежалъ неподвижно, какъ мертвый. Теперь я понималъ, почему кошка мяукала пока я ее не захлороформировалъ. Счастіе еще, что я жилъ одинъ, безъ прислуги. По временамъ я рыдалъ, стоналъ и говорилъ съ собой, но такъ и не сдался… Я потерялъ, наконецъ, сознаніе и совсмъ ослабвшій очнулся въ темнот. Ночь прошла. «Я убиваю себя», подумалъ я, но мн было все равно. Никогда не забуду этой зари, страннаго ужаса, охватившаго меня при вид моихъ рукъ, какъ будто сдланныхъ изъ тусклаго стекла и становившихся все тоньше, все прозрачне по мр того, какъ восходило солнце, пока я не сталъ, наконецъ, различать сквозь нихъ болзненный безпорядокъ комнаты, хотя и закрывалъ свои прозрачныя вки. Члены мои сдлались какъ бы стеклянными, кости и жилы стерлись, пропали, маленькіе блые нервы исчезли послдними. Я скрежеталъ зубами, но вытерплъ до конца. Наконецъ, остались только мертвые кончики моихъ ногтей, блые и блдные, да коричневое пятно какой-то кислоты у меня на пальцахъ. Я сдлалъ усиліе и всталъ. Сначала я былъ безпомощенъ какъ запеленатый ребенокъ, двигая членами, которыхъ не могъ видть. Я былъ слабъ и очень голоденъ… Я подошелъ къ зеркалу, передъ которымъ обыкновенно брился, и сталъ смотрть въ него, сталъ вглядываться въ «ничто» и разсмотрлъ въ этомъ ничто дна чуть замтныхъ туманныхъ пятна, — слды пигмента, еще уцлвшаго за стчатой оболочкой моихъ глазъ. Мн пришлось при этомъ держаться за столь и опираться лбомъ въ стекло зеркала. Неистовымъ усиліемъ воли я притащился назадъ къ аппарату и докончилъ процессъ. Я проспалъ все утро, закрывъ глаза простыней, чтобы оградить ихъ отъ свта, а около полудня меня опять разбудилъ стукъ въ дверь. Силы мои вернулась. Я слъ, сталъ прислушиваться, услышалъ шопотъ и тотчасъ вскочилъ на ноги, началъ беззвучно разбирать по частямъ свой аппаратъ и разбрасывать эти части по комнат, чтобы устройство его не могло подать поводъ ни къ какимъ догадкамъ. Вскор стукъ возобновился и послышались голоса, — сначала голосъ моего хозяина, потомъ два другихъ. Чтобы выиграть время, я отвчалъ имъ. Невидимый лоскутъ и подушка попались мн подъ руку, я отворилъ окно и сунулъ ихъ на крышку водоема. Пока и открывалъ окно, за дверью раздался оглушительный трескъ; кто-то ударилъ въ нее, думая сломать замокъ. Но крпкіе болты, привинченные мною всего нсколько дней назадъ, не поддались. Это испугало и разсердило меня, и я началъ длать все на-спхъ. Собравъ въ кучу посреди комнаты какія-то валявшіяся тутъ же бумаги, немного соломы, оберточной бумаги и всякаго хлама, я отвернулъ газовый кранъ. Въ дверь между тмъ такъ о сыпались тяжелые удары. Я не могъ найти спичекъ и въ бшенств сталъ колотить по стн кулаками. Потомъ опять завернулъ газъ, вылзъ изъ окна на крышу цистерны, тихонько опустилъ раму и слъ, — безопасно и невидимо, но тмъ не мене дрожа отъ гнва, — наблюдать событія. Я видлъ, какъ оторвали отъ двери доску; еще минута, — и отлетли скобки болтовъ, и на порог отворенной двери появились мои постители. Это былъ хозяинъ и его два пасынка, дюжіе парни лтъ двадцати трехъ, двадцати четырехъ. Позади нихъ мелькала старая вдьма снизу. Можете себ представить ихъ удивленіе, когда комната оказалась пустою. Одинъ изъ парней бросился къ окну, раскрылъ его и выглянулъ. Его выпученные глаза, губастая, бородатая рожа была на какой-нибудь футъ отъ моего лица. Меня такъ и разбирало хватитъ по ней, но я во время остановилъ свой крпко сжатый кулакъ. Онъ смотрлъ какъ разъ насквозь меня. То же стали длать, подойдя къ нему, и остальные. Потомъ старикъ подошелъ къ постели, заглянулъ подъ нее, и вс они бросились къ шкафу. Тутъ послдовали длинные переговоры на самомъ варварскомъ лондонскомъ нарчіи, Постители мои пришли къ заключенію, что я совсмъ не отвчалъ имъ, что это имъ такъ показалось. Уже не гнвъ, а чувство торжества охватило меня, пока я сидлъ, такимъ образомъ, за окномъ и наблюдалъ этихъ четырехъ людей, — потому что старуха тоже пробралась въ комнату и подозрительно, какъ кошка, поглядывала кругомъ, — этихъ четырехъ людей, старавшихся разршить загадку моего существованія. Старикъ, насколько я понималъ его жаргонъ, соглашался со старухой, что я занимаюсь вивисекціей. Сыновья утверждали на ломаномъ англійскомъ нарчіи, что я — электротехникъ, и указывали въ доказательство на динамо-машины и радіаторы. Вс они трусили моего возвращенія, хотя, какъ я узналъ впослдствіи, наружная дверь была ими заперта. Старуха заглянула въ шкафъ и подъ кровать. Одинъ изъ моихъ сосдей по квартир, торговецъ фруктами, длившій съ мясникомъ комнату напротивъ, появился на площадк лстницы, былъ позванъ и говорилъ что-то очень безсвязное. Мн пришло въ голову, что мои особаго устройства радіаторы, попадись они въ руки догадливаго и знающаго человка, могли слишкомъ выдать меня. Я выбралъ удобную минуту, сошелъ съ подоконника въ комнату, проскочилъ мимо старухи и столкнулъ одну изъ динамо-машинъ съ другой, на которой она стояла, разбивъ оба аппарата. Какъ перетрусили мои гости! Потомъ, пока они старались объяснить себ катастрофу, я тихонько выкрался изъ комнаты и сошелъ внизъ. Пойдя въ одну изъ гостиныхъ, я дождался тамъ ихъ возвращенія. Они все еще продолжали обсуждать происшествіе и искать ему объясненій, нсколько разочарованные тмъ, что не нашли никакихъ «ужасовъ», и нсколько недоумвающіе, какое положеніе занимали относительно меня по закону. Какъ только они сошли въ подвальный этажъ, я опять прокрался наверхъ съ коробкой спичекъ, поджегъ свою кучу бумагъ и хлама, навалилъ на нее стулья и постель, провелъ ко всему этому газъ посредствомъ гуттаперчевой трубки.
— Вы подожгли домъ! — воскликнулъ Кемпъ.
— Поджегъ. Это было единственное средство скрыть свои слды, и домъ былъ, вроятно, застрахованъ.
Я тихонько отодвинулъ болты наружной двери и вышелъ на улицу, я былъ невидимъ и въ первый разъ началъ понимать вс преимущества, которыя давала мн невидимость. Въ голов моей уже кипли планы тхъ удивительныхъ и чудесныхъ вещей, которыя я могъ теперь сдлать безнаказанно.
XXI
Въ Оксфордъ-Стрит
— Въ первый разъ, спускаясь по лстниц, я встртилъ неожиданное затрудненіе въ томъ, что не видлъ своихъ ногъ; раза два я даже споткнулся, а хвататься за перила было тоже какъ-то непривычно-неловко. Не глядя внизъ, однако, по ровному мсту мн удалось идти довольно твердо. Настроеніе мое, какъ я говорилъ, было самое восторженное. Я чувствовалъ себя подобно зрячему человку, — съ подбитыми ватой подошвами и беззвучной одеждой, — въ город слпыхъ и испытывалъ непреодолимое желаніе шутить, пугать встрчныхъ, хлопать ихъ по спин, сбивать съ нихъ шляпы и вообще прилагать къ длу исключительныя преимущества своего положенія. Но едва я вышелъ въ Портландъ-Стритъ, гд жилъ рядомъ съ большимъ магазиномъ суконныхъ товаровъ, какъ позади меня раздался сильный толчокъ и дребезжаніе, и меня что-то со всего размаха ударило въ спину; я обернулся и увидлъ человка съ полной корзиной сифоновъ сельтерской воды, въ изумленіи взирающаго на свою ношу. Хотя мн было и очень больно, но онъ показался мн такимъ невозможно смшнымъ въ своемъ удивленіи, что я громко захохоталъ. «Въ корзин-то чортъ», сказалъ я и выдернулъ ее у него изъ рукъ. Онъ выпустилъ ее безпрекословно, и я повсилъ всю эту тяжесть высоко въ воздух. Но тутъ какой-то дуракъ-извозчикъ, стоявшій у дверей трактира, бросился вслдъ за корзиной, и его протянутые пальцы съ весьма непріятною силой ударили меня прямо въ ухо. Я выпустилъ корзину, съ трескомъ полетвшую на извозчика, и тутъ, среди криковъ и топота, среди выбгавшихъ изъ лавокъ людей и останавливающихся экипажей, поднялъ, что я надлалъ и, проклиная свою глупость, попятился къ окну магазина и началъ бочкомъ выбираться изъ суматохи. Еще минута, — и толпа окружила бы меня и накрыла. Я столкнулъ съ дороги мальчишку изъ мясной лавки, къ счастію, не обернувшагося и не видавшаго пустоты, которая почти сшибла его съ ногъ, и юркнулъ за извозчичью пролетку. Не знаю, чмъ окончилась эта исторія. Я перебжалъ улицу, къ моему благополучію, довольно пустынную, и, почти не замчая дороги въ охватившемъ меня теперь страх, пустился прямо въ запруженный въ этотъ часъ народомъ Оксфордъ-Стритъ. Я попытался попасть въ потокъ народа, но толпа была слишкомъ густа и мн сейчасъ же вс стали наступать на ноги. Я пошелъ по мостовой, неровности которой больно рзали мн ноги, и дышло тащившагося мимо кабріолета угодило мн прямо въ лопатку, напомнимъ, что я уже и прежде получилъ сальный ушибъ. Я убрался кое-какъ съ дорога кабріолета, конвульсивнымъ движеніемъ увернулся отъ назжавшей на меня ручной телжки и очутился позади пролетки. Меня спасла счастливая мысль: я пошелъ слдомъ за пролеткой, медленно подвигавшейся по улиц, пошелъ и испуганный и удивленный оборотомъ своихъ приключеній, дрожа отъ страха и трясясь отъ холода. Былъ ясный январскій день, на мн не было ни единой нитки, а грязь на мостовой почти замерзла. Какъ это ни кажется мн теперь глупо, но я совсмъ упустилъ изъ виду, что, прозрачный или непрозрачный, буду все-таки подверженъ дйствію погоды и всмъ его послдствіямъ. Вдругъ меня озарила блестящая мысль. Я забжалъ съ боку и вскочилъ въ кэбъ. Весь дрожащій, испуганный, съ симптомами начинавшагося насморка и все боле и боле привлекавшими мое вниманіе синяками на спин, я медленно прохалъ по Оксфордъ-Стриту и мимо Тотенгэмъ-Кортъ-Рода. Теперешнее мое настроеніе ничуть не походило на то, въ которомъ десять минутъ назадъ я вышелъ изъ дома. Такъ вотъ оно что значитъ, невидимость-то! Единственной моей мыслью теперь было выпутаться изъ бды, въ которую я попалъ. Мы проплелись мимо Мьюди, и тамъ какая-то рослая женщина съ пятью или шестью книгами въ желтыхъ обложкахъ позвала моего извозчика, и я выскочилъ какъ разъ во время, чтобы удрать отъ нея, едва не попавъ при этомъ подъ желзнодорожный вагонъ. Я побжалъ по дорог въ Блумсбэри-Скверъ, намреваясь повернуть за музеемъ къ сверу, чтобы добраться до мене многолюднаго квартала. Мн было теперь страшно холодно, и странность моего положенія такъ дйствовала на мои нервы, что на бгу я все время всхлипывалъ. На западномъ углу сквэра, изъ конторы Фармацевтическаго общества выбжала маленькая бленькая собачка и прямо направилась ко мн, уткнувшись носомъ въ землю. Я никогда прежде не представлялъ себ ясно, что носъ для собаки — все равно что глазъ для зрячаго человка. Запахъ прохожаго воспринимается собаками точно такъ же, какъ его вншній видъ людьми. Эта блая собака начала бросаться и лаять, показывая, на мой взглядъ слишкомъ ясно, что она знаетъ о моемъ присутствіи. Я перебжалъ на ту сторону Россель-Стрита, все время оглядываясь черезъ плечо, и очутился на Монтесъ-Стрит, самъ не понимая хорошенько — куда я бгу. Вдругъ загремла музыка, и изъ Россель-Сквэра повалила толпа народа, предшествуемая красными куртками и знаменами «Арміи Спасенія». Пробраться черезъ такую толпу, — поющихъ среди улицы и насмхающихся надъ ними по тротуарамъ, — я не имлъ никакой надежды, а назадъ вернуться боялся. Въ одну минуту ршеніе мое было принято: я вбжалъ въ блые ступени какого-то зданія, напротивъ ршетки музея, чтобы переждать тамъ, пока не отхлынетъ толпа. Къ счастію собака остановилась, заслышавъ музыку, постояла въ нершимости и, поджавъ хвостъ, бросилась назадъ въ Блумсбэри-Сквэръ. Приближаясь, хоръ ревлъ съ безсознательной ироніей какой-то гимнъ на слова: «Когда мы ликъ Его узримъ?»; и время, пока не схлынулъ потокъ народа на тротуаръ рядомъ со мной, показалось мн безконечно длиннымъ. «Тумъ, тумъ, тумъ», гремлъ барабанъ гулко и отрывисто, и я не тотчасъ замтилъ двухъ мальчугановъ, остановившихся рядомъ со мной. «Погляди-ка», говорилъ одинъ изъ нихъ. «Что поглядть-то?» спросилъ другой. «Ишь — слды. Кто-то босой. Знать, по грязи ходилъ.» Я взглянулъ внизъ: мальчишки остановились и глядли, разинувъ ротъ, на грязные слды моихъ могъ по только-что выбленнымъ ступенямъ. Прохожіе толкали мальчишекъ и оттирали ихъ прочь, но ихъ проклятая смекалка была насторож. «Тумъ, тумъ, тумъ… Когда, тумъ, мы ликъ Его, тумъ, узримъ, тумъ, тумъ.» «Чтобъ мн провалиться», говорилъ одинъ изъ мальчишекъ, «если по этимъ ступенькамъ не взошелъ кто-то босикомъ». «И назадъ не сходилъ; а изъ ноги-то у него кровь текла.» Самая густая толпа между тмъ уже миновала. «Гляди, Тэдъ!» воскликнулъ младшій изъ сыщиковъ тономъ самаго глубокаго удивленія и прямо показалъ мн на ноги. Я посмотрлъ внизъ и тотчасъ увидлъ смутный очеркъ ихъ формы, обрисованный брызгами грязи. На минуту я остолбенлъ. «Чудно!» сказалъ старшій. «Право слово, чудно! Будто привидніе ноги, ишь ты!» Онъ нершительно подходилъ ко мн, протянувъ руку. Какой-то прохожій остановился посмотреть, что такое онъ ловитъ, потомъ двушка. Еще минута, — и онъ бы тронулъ меня. Тутъ я понялъ, что мн длать. Шагнувъ впередъ, при чемъ мальчикъ съ крикомъ отскочилъ прочь, я быстрымъ движеніемъ перемахнулъ черезъ ограду въ портикъ сосдняго дома. Но меньшой мальчикъ зорко уловилъ это движеніе, и не усплъ я сойти со ступенекъ на тротуаръ, какъ, оправившись отъ своего минутнаго изумленія, онъ уже кричалъ, что ноги теперь перепрыгнули черезъ стну. Вс бросились смотрть и видли, какъ съ быстротою молніи появлялись на свтъ Божій мои новые слды на нижней ступени и на тротуар. «Что тамъ такое?» спросилъ кто-то. «Ноги! Глядите! Ноги бгутъ!» Весь народъ на улиц, кром моихъ трехъ преслдователей, стремился за «Арміей спасенія», и этотъ потокъ задерживалъ не только меня, но и ихъ. Поднялись восклицанія, удивленіе и разспросы. Кувыркомъ перелетвъ черезъ какого-то парня, я все-таки выбрался таки изъ толпы и черезъ минуту бжалъ, сломя голову, вокругъ Россель-Сквэра, съ шестью или семью изумленными людьми, гнавшимися за мною по слду. Объясняться имъ было некогда, а то вся толпа, наврное, бросилась бы за мною. Дважды я огибалъ углы, трижды перебгалъ черезъ улицу и возвращался назадъ тою же дорогой, и когда ноги мои стали горть и высыхать, мокрые слды потускнли, наконецъ, я смогъ улучить минуту отдыха, воспользовался ею, чтобы оттереть ноги руками, и, такимъ образомъ, скрылся окончательно. Послднее, что я видлъ изъ погони, была маленькая кучка человкъ въ двнадцать, разсматривавшихъ въ безграничномъ недоумніи медленно высыхавшій слдъ ноги, причиненный лужею въ Тавистокъ-Сквэр,- слдъ, столь же одинокій и необъяснимый, какъ единственная находка Робинзона Крузоэ въ его пустын. На бгу я согрлся до нкоторой и бодре продолжалъ свой путь по окружавшей меня теперь сти глухихъ переулковъ. Спина у меня болла и коченла, челюсть ныла отъ пальцевъ извозчика, и кожа на ше была содрана его ногтями, въ ногахъ я чувствовалъ сильную боль и хромалъ немного отъ порза одной изъ нихъ. Встртился мн тутъ же какой-то слпой, и я, прихрамывая, бросился отъ него бжать, боясь чуткости его воспріятій. Раза два наталкивался я на прохожихъ и изумлялъ ихъ неизвстно откуда происходившими ругательствами. Потомъ въ лицо мн стало потихоньку спускаться что-то мягкое, и весь сквэръ покрылся тонкимъ слоемъ медленно падавшихъ хлопьевъ снга. Я простудился и, несмотря на вс старанія, то и дло, чихалъ. Всякая собака, попадавшаяся мн по дорог, со своимъ уткнутымъ въ землю носомъ и любопытнымъ пофыркиваньемъ, была для меня источникомъ ужаса. Вскор мн стали попадаться бжавшіе и кричавшіе на бгу люди, сначала немногіе, потомъ еще и еще. Въ город былъ пожаръ. Они бжали по направленію къ моей квартир, и, оглянувшись на одной улиц, я увидлъ клубы чернаго дыма надъ крышами и телефонными проволоками. Это горла, наврное, моя квартира; мое платье, аппараты, все мое имущество, кром чековой книжки и трехъ томовъ замтокъ, оставленныхъ мною въ Портлэндъ-Стрит,- были въ этой квартир. Все это горло! Ужъ и правду сказать, я дйствительно сжегъ свои корабли. Весь домъ пылалъ.
Невидимый остановился и задумался. Кемпъ тревожно посмотрлъ въ окно.
— Да, сказалъ онъ. Продолжайте.
XXII
Въ магазин
— Итакъ, въ январ прошлаго года при начинавшейся вьюг,- вьюг, которая могла меня выдать, если бы я остался подъ нею. усталый, озябшій, больной, невыразимо несчастный и только на половину убжденный къ своей невидимости, — вступилъ я въ новую жизнь, къ которой присужденъ теперь навки. У меня не было пристанища, не было никакихъ средствъ и никого въ цломъ мір, кому я могъ бы довряться. Раскрыть тайну — значило бы погубитъ себя: сдлать себя простою рдкостью и предметомъ любопытства. Тмъ не мене я уже подумывалъ подойти въ какому-нибудь прохожему и просить о помощи. Но я слишкомъ ясно понималъ, какимъ ужасомъ и грубою жестокостью будутъ встрчены моя слова. На улиц я не составлялъ никакихъ плановъ будущаго. Единственнымъ моимъ желаніемъ было укрыться отъ снга, закутаться и согрться, — тогда уже можно подумать и о будущемъ. Но даже для меня, невидимаго человка, ряды лондонскихъ домовъ стояли запертые, непроницаемые и неприступные, какъ крпости. Я видлъ ясно передъ собою только одно: холодъ, безпріютность и муки ненастной ночи. Но тутъ мн пришла блестящая мысль. Я повернулъ въ одинъ изъ переулковъ съ Гоуэръ-Стрита въ Тотенгамъ-Кортъ-Родъ и очутился рядомъ съ «Омніумомъ», этимъ огромнымъ заведеніемъ, гд ведется торговля всевозможными товарами, — вы его знаете, — мясомъ, сухой провизіей, бльемъ, мебелью, даже масляными картинами; это громадный лабиринтъ разнокалиберныхъ магазиновъ скоре, чмъ одинъ магазинъ. Я думалъ найти двери открытыми, но они были затворены. Пока я стоялъ, однако, на широкомъ подъзд, къ нему подкатила карета, и человкъ въ мундир,- вы вдь ихъ знаете, еще «Omnium» на шляп,- отворилъ дверь. Я юркнулъ въ нее, прошелъ первую лавку, — отдленіе перчатокъ, чулокъ, лентъ и всякой всячины въ этомъ род,- и очутился въ боле просторномъ помщеніи корзинъ и плетеной мебели. И тутъ, однако, я не чувствовалъ себя въ безопасности: было очень людно; я съ безпокойствомъ началъ шнырять всюду, пока не напалъ на огромное отдленіе въ верхнемъ этаж, сплошь заставленное кроватями.
Кое-какъ протискавшись между ними, я нашелъ, наконецъ, пріютъ на огромной груд сложенныхъ поперекъ шерстяныхъ матрацовъ. Въ магазин уже зажгли огонь, и было пріятно-тепло; зорко наблюдая за кучкой копошившихся тутъ же приказчиковъ и покупателей, я ршилъ прятаться пока въ своей засад. Когда магазинъ запрутъ, думалъ я, можно стащить въ немъ и пищу и платье и все, что угодно, обойти его кругомъ, осмотрть вс его рессурсы, пожалуй, выспаться на одной изъ постелей. Планъ этотъ казался удовлетворительнымъ. Я мечталъ раздобыться платьемъ, которое бы превратило меня въ укутанную, но все же приличную фигуру, достать денегъ, выручить свои книги, нанять гд-нибудь квартиру и тогда уже приступить къ планамъ полнаго примненія тхъ преимуществъ, которыя, какъ я воображалъ, невидимость давала мн надъ моими ближними. Время запирать магазинъ наступило очень скоро. Не прошло и часу съ тхъ поръ, какъ я занялъ свою позицію на тюфякахъ, какъ я замтилъ, что шторы на окнахъ спускаются и покупателей выпроваживаютъ вонъ. Потокъ цлая куча очень проворныхъ молодыхъ людей начала съ большимъ рвеніемъ прибирать оставшіеся разбросанными товары. Когда толпа пордла, я покинулъ свое логовище и осторожно прокрался въ мене отдаленные части магазина, удивляясь быстрот, съ которой вс эти юноши и двицы смахивали товары, выставленные днемъ на показъ. Вс картонки, развшанныя матеріи, фестоны изъ кружевъ, коробки сигаръ въ колоніальномъ отдленіи, вывшенные и выставленные для продажи предметы, — все это снималось, свертывалось, засовывалось въ маленькіе ящички, и то, что уже нельзя было ни снять, ни спрятать, покрывалось чехлами изъ какой-то грубой матеріи. Наконецъ все стулья были взгромождены на прилавки, и остались голые полы. Окончивъ свое дло, каждый изъ молодыхъ людей спшилъ къ дверямъ съ выраженіемъ такого одушевленія, какого я никогда прежде не видывалъ на лиц приказчика. Затмъ появилась цлая стая мальчишекъ съ ведрами, щетками и опилками, которыми они и засыпали полъ. Мн пришлось увертываться отъ нихъ очень искусно, но все-таки опилки попали мн въ ногу и разбередили ее. Бродя по завшаннымъ и темнымъ отдленіямъ, я долго еще слышалъ звукъ работающихъ щетокъ, и только черезъ часъ или больше посл закрытія магазина стали щелкать въ дверяхъ замки. Воцарилось глубокое молчаніе, и я очутился одинъ въ огромномъ лабиринт лавокъ, галлерей и магазиновъ. Было очень тихо, — помню, какъ въ одномъ мст, проходя мимо одного изъ выходовъ на Тотенгамъ-Родъ, я прислушивался къ топанью каблуковъ проходившихъ мимо пшеходовъ. Первымъ долгомъ я постилъ то отдленіе, гд видлъ раньше чулки и перчатки. Было темно, и мн чертовски трудно было найти спички, оказавшіяся въ маленькій конторк для мелочи. Потомъ надо было добыть свчу. Мн пришлось стаскивать чехлы и обшаривать множество коробокъ и ящиковъ; свчи нашлись, наконецъ, въ ящик, на ярлык котораго стояло: «Шерстяныя панталоны и шерстяныя фуфайки». Я добылъ себ башмаки, толстый шарфъ, пошелъ въ отдленіе платья, досталъ широкую куртку, панталоны, пальто и мягкую шляпу, — въ род священнической, съ широкими отвернутыми книзу полями, — и началъ снова чувствовать себя человкомъ. Слдующая моя мысль была о пищ. Наверху я нашелъ буфетъ, а въ немъ холодное мясо и оставшійся въ кофейник кофе, который тутъ же я и разогрлъ посредствомъ зажженнаго мною газа. Вообще, устроился недурно. Потомъ, бродя по магазину въ поискахъ за постелью (мн пришлось довольствоваться въ конц концовъ кучей стеганыхъ пуховыхъ одялъ) я напалъ на колоніальное отдленіе со множествомъ шоколаду и фруктовъ въ сахар, которыхъ я чуть не обълся, и нсколькими бутылками бургонскаго. Рядомъ было игрушечное отдленіе, подавшее мн блестящую мысль; тамъ я нашелъ картонные носы, — игрушечные носы, знаете, — и мн пришли въ голову темные очки. Но у «Омніума» нтъ оптическаго отдленія. Носъ мой представлялся до сихъ поръ вопросомъ крайне затруднительнымъ, и я подумывалъ уже о краск; но сдланное мною открытіе навело меня на мысль о шарик, маск или чемъ-нибудь въ этомъ род. Наконецъ, я заснулъ на куч пуховыхъ одялъ, гд было тепло и уютно. Еще ни разу, со времени моего превращенія, не было у меня такихъ пріятныхъ мыслей, какъ теперь, передъ сномъ. Я былъ въ состояніи физической безмятежности, отражавшейся на моемъ настроеніи. Утромъ, думалось мн, можно будетъ незамтно выбраться изъ магазина въ моемъ теперешнемъ наряде, обернувъ лицо добытымъ мною тутъ же блымъ шарфомъ, купить на украденныя деньги очки и довершить, такимъ образомъ, свой маскарадный костюмъ. Потомъ мн стали въ безпорядк чудиться вс случившіяся за послдніе дни фантастическія происшествія. Я видлъ уродливаго маленькаго жида-хозяина, орущаго въ своей квартир, его недоумвающихъ сыновей, корявое лицо старухи, справлявшейся о кошк. Я вновь испытывалъ странное впечатлніе исчезновенія суконной тряпки; наконецъ, пришелъ я и къ пригорку на втру, къ старому священнику, шамкавшему: «Ты еси земля и въ землю обратишься», надъ открытой могилой моего отца. «И ты тоже», сказалъ какой-то голосъ, и меня потащило къ могил. Я сопротивлялся, кричалъ, взывалъ о помощи ко всмъ присутствующимъ, но они, какъ каменные, продолжали слдить за службой, старый священникъ тоже ни разу не запнулся, продолжая читать однообразно и сипло. Я понялъ, что никто меня не видитъ и не слышитъ, что я во власти какихъ-то невдомыхъ силъ; сопротивлялся, — но напрасно; и стремглавъ полетлъ въ могилу; гробъ глухо загудлъ подо мною и сверху полетли на меня пригоршни носку. Никто не замчалъ меня, никто не зналъ о моемъ существованіи. Я забился къ судорогахъ и проснулся. Блдная лондонская заря уже взошла, и комната была наполнена холоднымъ срымъ свтомъ, струившимся сквозь щели шторъ. Я слъ и не могъ сначала понять, что значила эта огромная зала съ прилавками, кучами свернутыхъ матерій, грудой одялъ и подушекъ, и желзными подпорками. Потомъ память вернулась ко мн, и я услышалъ говоръ. Вдали, въ боле яркомъ свт уже поднявшаго свои шторы отдленія, показались два шедшіе ко мн человка. Я вскочилъ, отыскивая глазами, куда бжать, но самое это движеніе выдало имъ мое присутствіе. Вроятно, они увидали только беззвучно и быстро уходившую фигуру. «Кто это?» крикнулъ одинъ. «Стой!» крикнулъ другой. Я бросился за уголъ, — безлицая фигура, не забудьте, — и прямо наткнулся на тощаго пятнадцатилтняго парнишку. Онъ заревлъ во все горло; я сшибъ его съ ногъ, перескочилъ черезъ него, обогнулъ другой уголъ и, по счастливому вдохновенію, бросился плашмя за прилавокъ. Кто минута — и я услышалъ шаги и крики: «Держите двери, держите двери!», вопросы: «Что такое?» и совщанія, томъ, какъ поймать меня. И лежалъ на полу, испуганный до полусмерти, но, какъ это ни странно, мн не приходило въ голову раздться, что было бы всего проще. Я заране ршилъ уйти въ плать, и это-то, вроятно, и руководило мною безсознательно. Затмъ по длинной перспектив прилавковъ раздался ревъ: «Вотъ онъ!» Я вскочилъ, схватилъ съ прилавка стулъ и швырнулъ имъ въ закричавшаго дурака, обернулся, наткнулся за угломъ на другого далъ ему затрещину и бросился вверхъ по лстниц. Онъ устоялъ на ногахъ, зауськалъ, какъ на охот и полетлъ за мною. По лстниц были нагромождены кучи этихъ пестрыхъ расписныхъ посудинъ… какъ бишь ихъ!..
— Художественные горшки, подсказалъ Кемпъ.
— Вотъ именно! Художественные горшки. Ну, такъ вотъ я остановился на верхней ступени, обернулся, выхватилъ одинъ изъ кучи и запалилъ имъ прямо въ голову бжавшаго за мной идіота. Вся куча рухнула разомъ, и я услышалъ со всхъ сторонъ быстро приближающіеся крики и топотъ бгущихъ ногъ. Какъ безумный кинулся я въ буфетъ, но тамъ какой-то человкъ, одтый въ блое, тотчасъ подхватилъ погоню. Я сдлалъ послдній отчаянный поворотъ и очутился въ отдленіи лампъ и желзныхъ издлій. Тутъ я забился за прилавокъ, сталъ поджидать своего повара и, какъ только онъ показался во глав погони, — създилъ его лампой. Поваръ упалъ, а я, прикурнувъ за прилавкомъ, началъ съ величайшей поспшностью сбрасывать съ себя платье. Пальто, куртка, панталоны, башмаки слетли въ одну минуту, но шерстяная фуфайка липнетъ къ человку, какъ собственная его кожа. Я слышалъ, какъ прибжали еще люди (поваръ мой лежалъ себ, молча, по ту сторону прилавка, ошеломленный или испуганный до потери голоса), — и мн пришлось удирать снова, какъ зайцу, выгнанному изъ кучи хвороста. «Сюда, господинъ полицейскій!» крикнулъ кто-то. Я опять очутился въ отдленіи кроватей, съ цлымъ сонмомъ шкафовъ въ противоположномъ конц, бросился туда и, пробравшись между ними, лягъ на полъ. Съ огромнымъ усиліемъ я вывернулся таки кое-какъ изъ своей фуфайки и сталъ на ноги свободнымъ человкомъ, задыхающійся и испуганный. Какъ разъ въ эту минуту полицейскій и трое приказчиковъ появились изъ-за угла. Они кинулись на куртку и кальсоны и вцпились въ панталоны. «Онъ бросаетъ свою добычу», сказалъ одинъ изъ приказчиковъ. «Наврное, здсь гд-нибудь.» Но они такъ и не нашли меня. Я простоялъ нкоторое время, наблюдая за поисками и проклиная свою неудачу. Платье-то свое я вдь все-таки потерялъ. Потомъ я пошелъ въ ресторанъ выпилъ немножко молока и слъ у камина обдумывать свое положеніе. Очень скоро вошли два приказчика и начали съ большимъ оживленіемъ и совершенію по-дурацки обсуждать происшествіе. Я услышалъ преувеличенный разсказъ о совершенныхъ мною опустошеніяхъ и догадки о томъ, гд я теперь нахожусь. Тутъ я снова принялся строятъ планы. Добыть въ магазин нужныя мн вещи, особенно посл происшедшаго въ немъ переполоха было уже страшно трудно. Я сошелъ въ амбаръ посмотрть — нельзя ли уложить и адресовать тамъ посылку, но не могъ понятъ систему чековъ. Часовъ въ одиннадцать я ршилъ, что «Омніумъ» безнадеженъ, и, такъ какъ выпавшій снгъ растаялъ, и погода была тепле и лучше, чмъ наканун, вышелъ на улицу, взбшенный своей неудачей и съ самыми смутными планами будущаго.
XXIII
Въ Дрэри-Лэн
— Теперь вы начинаете понимать, — продолжалъ Невидимый, — всю невыгодность моего положенія. У меня не было ни крова, ни одежды; добыть себ платье значило лишиться всхъ своихъ преимуществъ, сдлаться чмъ-то страннымъ и страшнымъ. Я голодалъ, потому что сть, наполнять себя не ассимилированнымъ веществомъ значило снова стать безобразно видимымъ.
— Я и не подумалъ объ этомъ, — сказалъ Кемпъ.
— И я тоже… А снгъ предупредилъ меня еще и о другихъ опасностяхъ. Мн не годилось попадать подъ снгъ, потому что онъ бы облпилъ меня и выдалъ. Дождь также превращалъ меня въ водяной очеркъ, и блестящую поверхность человка, въ пузырь. А туманъ-то! Въ туман я превращался въ боле смутный пузырь, въ оболочку, влажный проблескъ человка. Кром того, въ моихъ странствіяхъ по улицамъ, на лондонскомъ воздух, на ноги мн набиралась грязь, на кожу насаживалась пыль и кляксы. Я не зналъ еще, черезъ сколько времени сдлаюсь видимымъ, также и по этой причин, но понималъ ясно, что это должно было случиться скоро.