Обнаженная
Шрифт:
Войдя въ столовую, онъ увидлъ двухъ женщинъ въ шляпахъ съ вуалями; он собирались, повидимому, выходить. Одна изъ нихъ, ростомъ съ самого Реновалеса, бросилась ему на шею.
– Папа, папочка, мы ждали тебя почти до двухъ часовъ. Хорошо-ли ты позавтракалъ?
Она осыпала его поцлуями, громко чмокая и прижимаясь румяными щеками къ сдой бород маэстро.
Реновалесъ добродушно улыбался подъ этимъ дождемъ поцлуевъ. Ахъ, Милита! Она была единственною радостью въ этомъ пышномъ и величественномъ, словно пантеонъ, дом. Она одна смягчала атмосферу тяжелаго гнета, которою больная наполняла весь домъ. Реновалесъ съ любовью поглядлъ на дочь, принявъ шуточно-галантный тонъ.
– Вы прелестны, моя дорогая. Вы просто очаровательны сегодня.
Онъ оглядывалъ довольнымъ взоромъ творца крпкую и здоровую фигуру дочери; переходный возрастъ выражался у нея во временной худоб отъ быстраго роста и въ черныхъ кругахъ подъ глазами. Влажные, загадочные глаза Милиты обнаруживали, что она начинаетъ понимать жизнь. Туалетъ ея отличался изяществомъ иностранки; платье было мужского покроя, коричневый галстукъ и воротничекъ гармонировали съ ея быстрыми, но опредленными движеніями, съ англійскими ботинками на высокихъ каблукахъ и съ ровною, полумужскою походкою, отличавшеюся не столько граціею, сколько быстротою и громкимъ постукиваніемъ каблуковъ. Маэстро любовался здоровою красотою дочери. Какой роскошный экземпляръ!.. Съ нею не исчезнетъ его здоровая порода. Дочь была вылитымъ его портретомъ. Если-бы онъ родился женщиною, то былъ-бы несомннно точно такой, какъ Милита.
Она продолжала болтать, не отнимая рукъ отъ шеи отца и устремивъ на него взглядъ большихъ глазъ, переливавшихъ жидкимъ золотомъ.
Она шла, по обыкновенію, гулять съ Miss часа на два – по алле Кастельяна, по парку Ретиро нигд не присаживаясь и не останавливаясь и практикуясь попутно въ англійскомъ язык. Тогда только обернулся Реновалесъ, чтобы поклониться Miss, полной женщин съ краснымъ, морщинистымъ лицомъ и крупными зубами, которые обнажались при каждой улыбк и выглядли желтыми какъ костяшки въ домино. Реновалесъ съ пріятелями часто смялись въ мастерской надъ вншностью и причудами англичанки, надъ ея рыжимъ парикомъ, надтымъ на голый черепъ такъ просто, точно это была шляпа, надъ отвратительными, искусственными зубами, надъ капорами, которые она фабриковала сама изо всхъ тряпокъ и обрзковъ лентъ, попадавшихся ей подъ руку, надъ отсутствіемъ аппетита и манерою постоянно наливаться пивомъ, что поддерживало ее всегда въ возбужденномъ состояніи, выражавшемся въ чрезмрной вжливости и любезности.
Эта рыхлая, полная пьяница волновалась теперь отъ непріятной перспективы прогулки, которая была для нея пыткой, такъ какъ она длала неимоврныя усилія, чтобы поспвать за быстрыми шагами Милиты. Увидя обращенный на нее взглядъ художника, она еще боле покраснла и три раза низко присла:
– О, мистеръ Реновалесъ! О, сэръ!
Она не назвала его этотъ разъ лордомъ лишь потому, что маэстро, отвтившій ей легкимъ наклоненіемъ головы, отвернулся и продолжалъ разговоръ съ дочерью.
Милита интересовалась завтракомъ отца съ Текли. Такъ онъ пилъ Chiаnti? Ахъ, эгоистъ! Она сама такъ любила это вино. Жаль, что онъ сказалъ ей о завтрак слишкомъ поздно. Къ счастью, Котонеръ пришелъ какъразъ вовремя, и мама оставила его завтракать, чтобы не было скучно однимъ. Старый другъ отправился на кухню и собственноручно состряпалъ одно блюдо, которое научился готовить еще въ т давнія времена, когда онъ былъ пейзажистомъ. Милита замтила, что вс пейзажисты были недурными поварами. Условія жизни на открытомъ воздух, въ скверныхъ гостиницахъ и бдныхъ хижинахъ невольно развивали въ нихъ любовь къ кулинарному искусству.
Завтракъ прошелъ весело. Мамаша смялась надъ шутками Котонера, который былъ всегда въ хорошемъ настроеніи духа. Но во время дессерта, когда пришелъ Сольдевилья, любимый ученикъ Реновалеса, мама вдругъ почувствовала себя нехорошо и ушла, чтобы скрыть слезы и рыданія.
– Она, наврно, наверху, – сказала довольно равнодушно Милита, привыкшая къ нервнымъ припадкамъ матери. – Прощай, папочка, поцлуемся разокъ. Въ мастерской тебя ждутъ Котонеръ и Сольдевилья. Ну, еще разъ на прощанье. Постой-ка, я укушу тебя.
И нжно укусивъ своими маленьками зубками маэстро въ щеку, молодая двушка вышла въ сопровожденіи Miss, которая пыхтла авансомъ передъ утомительною прогулкою.
Реновалесъ долго не шевелился, словно не желая нарушить атмосферу любви, которою окружала его дочь. Милита была его ребенкомъ. Она любила мать, но эта любовь была холодна въ сравненіи съ пылкимъ и страстнымъ чувствомъ ея къ отцу. Дочери обыкновенно отдаютъ предпочтеніе отцамъ, сами того не сознавая, и чувство это является предвстникомъ другого, боле глубокаго, которое внушается имъ впослдствіи любимымъ человкомъ.
Реновалесъ подумалъ было отправиться къ Хосефин утшить ее, но отказался отъ этого намренія посл короткаго размышленія. Все равно ничего не поможетъ. Милита была спокойна; очевидно, особеннаго ничего не случилось. Поднявшись къ жен, онъ могъ натолкнуться на ужасную сцену, которая отравила бы ему весь день и отняла-бы всякую охоту работать, убивъ въ иемъ юношески радостное настроеніе посл завтрака съ Текли.
Онъ направился въ послднюю мастерскую, единственную, заслужившую этого названія, потому что только она служила для работы. Котонеръ сидлъ тамъ въ своемъ любимомъ кресл, отдавивъ мягкое сиднье тяжестью грузнаго тла; руки его покоились на дубовыхъ ручкахъ кресла, жилетъ былъ разстегнутъ, чтобы дать свободу полному животу, голова глубоко ушла въ плечи, лицо было красно и потно, глаза – слегка затуманены отъ пріятнаго пищеваренія въ теплой атмосфер, нагртой огромною печью.
Котонеръ постарлъ. Усы его посдли и на голов появилась лысина, но розовое и блестящее лицо дышало дтскою свжестью. Отъ него вяло мирнымъ спокойствіемъ цломудреннаго холостяка, который любитъ только хорошій столъ и видитъ высшее счастье въ дремотномъ состояніи боа, переваривающаго пищу.
Ему надоло жить въ Рим. Заказовъ стало мало. Папы жили дольше библейскихъ патріарховъ; раскрашенные литографированные портреты римскихъ старцевъ раззоряли его своею конкурренціею. Вдобавокъ самъ Котонеръ состарился, и прізжавшіе въ Римъ молодые художники не знали его; это были все невеселые люди, видвшіе въ немъ шута. Время его прошло. Отголоски успховъ Маріано на родин долетли до его ушей и побудили тоже переселиться въ Мадридъ. Жить можно всюду. Въ Мадрид у него тоже есть друзья. Ему было не трудно вести здсь такой же образъ жизни, какъ Рим. Онъ былъ лишь простымъ поденщикомъ въ области искусства, но чувствовалъ нкоторое стремленіе къ слав, какъ будто дружба съ Реновалесомъ налагала на него обязанность добиваться въ царств живописи такого же высокаго положенія, какого достигъ его другъ.
Онъ снова сталъ пейзажистомъ, не достигнувъ иныхъ успховъ кром наивнаго восхищенія прачекъ и каменщиковъ, останавливавшихся у его мольберта въ окрестностяхъ Мадрида; бдный людъ воображалъ, что этотъ господинъ съ пестрою розеткою папскихъ орденовъ въ петлиц былъ важною персоною – однимъ изъ великихъ художниковъ, о которыхъ писалось въ газетахъ. Реновалесъ доставилъ ему своей протекціей два почетныхъ отзыва на выставк картинъ, и посл этой побды, не превышавшей успховъ всхъ начинающихъ художниковъ, Котонеръ почилъ на лаврахъ, ршивъ, что цль его жизни достигнута, и ему нечего больше трудиться.
Жизнь въ Мадрид была для него ничуть не тяжеле, чмъ въ Рим. Онъ жилъ у одного священника, съ которымъ познакомился въ Италіи, гд они вмст бгали по папскимъ канцеляріямъ. Этотъ священникъ, служившій въ верховномъ судилищ римской куріи, почиталъ за великую честь давать у себя пріютъ Котонеру, воображая, что тотъ сохранилъ дружескія отношенія съ кардиналами и состоитъ въ переписк съ самимъ папою.
Они уговорились, что Котонеръ будетъ платить ему за комнату, но священникъ никогда не торопилъ своего жильца, все общая, что онъ лучше возьметъ съ него плату натурою въ вид заказа на картину для одного женскаго монастыря, гд онъ состоялъ исповдникомъ.