Обнаженная
Шрифт:
– Я не желаю, – кричала она въ бшенств. – Уничтожь ее, Маріано, уничтожь.
Но Маріано тоже чуть не плакалъ. Уничтожить картину? Можно-ли требовать такую нелпость! Лицо было совсмъ другое; никто же не могъ узнать Хозефину. Съ какой стати лишала она его шумнаго успха?.. Но жена не слушала его. Она бшено ворочалась на мхахъ и стонала, и корчилась, какъ въ ту памятную ночь, стискивая руки и дрожа, какъ умирающая овца, а изъ губъ ея, искривленныхъ отвратительною гримасою, продолжали вылетать хриплые крики:
– Я не желаю… я не желаю. Уничтожь картину.
Она жаловалась на судьбу, оскорбляя Реновалеса. Она, барышня, подвергалась такому униженію, какъ публичная двка. О, если-бы она знала это впередъ!.. Какъ могла она подумать, что мужъ предложитъ ей такую гадость!
Оскорбленный низменными упреками, которыми рзкій и хриплый голосъ Хосефины осыпалъ его, забрасывая грязью его художественный талантъ, Реновалесъ не подходилъ къ жен,
Но вдругъ онъ остановился, застывъ на мст отъ испуга и изумленія. Хосефина, въ голомъ вид, прыгнула на картину съ ловкостью бшеной кошки. Первымъ же ударомъ ногтей она прорзала картину сверху до низу, смшавъ еще не засохшія краски и сорвавъ корочку въ сухихъ мстахъ. Затмъ она схватила ножичекъ изъ ящика съ красками и трахъ… Полотно издало протяжный стонъ и раздлилось на дв части подъ напоромъ блой руки, которая посинла, казалось, отъ неудержимой ярости.
Реновалесъ не пошевелился. Возмущеніе вспыхнуло было въ немъ, у него явилось желаніе броситься на жену, но онъ упалъ, подавленный, какъ ребенокъ, желая плакать, убжать куда-нибудь въ уголъ и спрятать свою слабую и тяжелую голову. Хосефина продолжала рвать картину, путаясь ногами въ деревянномъ мольберт, отрывая отъ холста куски, бгая со своею добычею взадъ и впередъ, какъ взбсившееся животное. Художникъ прислонился головою къ стн, и изъ атлетической груди его вырывались трусливые стоны. Къ огорченію художника, лишившагося своей картины, присоединилась горечь разочарованія. Онъ впервые понялъ теперь, чмъ будетъ его существованіе. Какъ опрометчиво поступилъ онъ, женившись на барышн, которая видла въ его искуств лишь карьеру и средства къ добыванію денегъ и хотла заставить его примниться къ предразсудкамъ и традиціямъ міра, гд она родилась! Онъ любилъ ее, несмотря на это, и былъ увренъ въ томъ, что она любила его не меньше. Но увы! можетъ-быть онъ сдлалъ бы лучше, оставшись одинокимъ и свободнымъ для искусства, а, если бы почувствовалъ потребность въ подруг жизни, то отыскалъ бы себ красивую, простую бабу, покорную, какъ хорошее и породистое животное; такая по крайней мр восхищалась бы имъ, какъ маэстро, и слпо подчинялась бы его вол.
Прошло три дня. Реновалесъ и Хосефина почти не разговарили между собою, лишь украдкою поглядывая другь на друга; оба были подавлены домашнею бурею. Но одиночество, въ которомъ они жили, и пребываніе подъ одною крышею заставили ихъ пойти другъ другу навстрчу. Хосефина заговорила первая, какъ будто грустное и подавленное настроеніе великана, бродившаго по квартир съ видомъ больного, внушало ей страхъ. Она обняла его, поцловала въ лобъ и пустила въ ходъ всевозможныя ласки, чтобы вызвать на его лиц слабую улыбку. Кто любитъ его? Его Хосефина, его… обнаженная. Но… нагот былъ положенъ теперь конецъ. Онъ долженъ быть забыть свои отвратительныя желанія навсегда. Приличный художникъ не думаетъ о подобныхъ вещахъ. Что сказали бы его многочисленныя друзья? Въ мір столько прекрасныхъ сюжетовъ для картинъ. Они могутъ отлично жить дальше въ мир и любви, если онъ не будетъ длать ей непріятности своею неприличною маніею. Эта страсть къ нагот была просто постыднымъ пережиткомъ временъ его богемы.
Побжденный ласками жены, Реновалесъ помирился съ нею, постарался забыть о своей картин и улыбнулся съ покорностью раба, который любитъ свои цпи, потому что он обезпечиваютъ ему жизнь и покой.
Съ наступленіемъ осени они перехали въ Римъ. Реновалесъ снова принялся работать для своего антрепренера, но тотъ выразилъ черезъ нсколько мсяцевъ недовольство его работою. He то, чтобы сеньоръ Маріано исписался, это нтъ. Но корреспонденты антрепренера жаловались на нкоторое однообразіе въ его сюжетахъ. Торговецъ посовтовалъ ему похать путешествовать. Онъ могъ прожить зиму въ Умбріи и писать старыя церкви или крестьянъ на фон суровыхъ пейзажей. А лучше всего сдлалъ-бы онъ, если-бы ухалъ въ Венецію. Какія великія вещи могъ-бы создать сеньоръ Маріано у венеціанскихъ каналовъ. И такимъ образомъ зародился у художника планъ покинуть Римъ.
Хосефина безпрекословно подчинилась его желанію. Ежедневные вызды и визиты въ безчксленное множество посольствъ начали надодать ей. Какъ только сгладилось первое пріятное впечатлніе, Хосефина замтила, что важныя дамы относятся къ ней съ обидною снисходительностью, какъ будто она спустилась чиномъ ниже, выйдя замужъ за художника. Кром того посольская молодежь, атташе всевозможныхъ расъ, блондины и брюнеты – все холостяки, искавшіе развлеченій въ предлахъ міра дипломатіи – позволяли себ съ нею дерзости во время тура вальса или фигуры котильона, какъ будто считали ее доступною изъ-за ея брака съ художникомъ, который не могъ блистать въ салонахъ парадною формою. Они длали Хосефин циничныя предложенія на
Перездъ въ Венецію былъ ршенъ. Другъ Котонеръ распрощался съ ними. Ему было очень жаль разставаться съ молодою четою, но его мсто было въ Рим. Папа чувствовалъ себя какъ разъ очень плохо въ эти дни, и, въ надежд на его смерть, Котонеръ готовилъ портреты всхъ размровъ, стараясь отгадать, кто будетъ преемникомъ больного.
Перебирая впослдствіи событія своей жизни, Реновалесъ вспоминалъ всегда съ наслажденіемъ и тихою тоскою о времени, прожитомъ въ Венеціи. Это былъ лучшій періодъ его жизни. Прелестный городъ на лагунахъ, окутанный золотымъ свтомъ среди трепещущихъ водъ, очаровалъ его съ первой же минуты, заставивъ забыть страстную любовь къ человческому тлу. Восхищеніе наготою улеглось на нкоторое время. Онъ влюбился въ старые дворцы, одинокіе каналы, лагуны съ зеленою и неподвижною водою и въ духъ славнаго прошлаго, который виталъ, казалось, надъ величественною стариною мертваго, но вчно улыбающагося города.
Супруги поселились во дворц Фоскарини, огромномъ красномъ дом съ подоконниками изъ благо камня; дворецъ этотъ выходилъ на узенькій водяной переулокъ вблизи Большого канала. Въ прежнія времена тутъ жили торговцы, мореплаватели и военный людъ съ острововъ Востока. Но практичный и непочтительный духъ современности преобразилъ дворецъ въ доходный домъ, раздливъ золоченые салоны гадкими, некрасивыми перегородками, устроивъ кухни въ филиграновыхъ аркадахъ роскошнаго двора, наполнивъ сохнущимъ бльемъ мраморныя галлереи, которымъ вка придали янтарную прозрачность старинной слоновой кости, и замнивъ простыми плитками старый испорченный полъ изъ чудной мозаики.
Реновалесъ съ женою заняли квартиру, которая была ближе всхъ къ Большому Каналу. Каждое утро Хосефина видла съ балкона, какъ подплываетъ за ея мужемъ тихая и быстрая гондола. Гондольеръ, привыкшій возить художниковъ, громко звалъ signor pittore, и Реновалесъ спускался внизъ, неся подъ мышкой ящикъ съ акварельными красками. Лодка немедленно уплывала по извилистымъ и узкимъ каналамъ, покачивая вправо и влво своимъ серебристымъ гребнемъ, словно она обнюхивала путь. Какіе чудные, безмятежно-тихіе часы проводилъ Реновалесъ въ сонныхъ водахъ узкаго канала между двумя высокими дворцами съ нависающими крышами, державшими каналъ въ вчномъ мрак! Гондольеръ дремалъ, растянувшись на одномъ изъ загнутыхъ кверху концовъ лодки, а Реновалесъ писалъ, сидя, венеціанскія акварели – новый жанръ, который былъ встрченъ римскимъ антрепренеромъ съ большимъ восторгомъ. Легкая кисть Реновалеса производила эти картины съ такою быстротою, точно это были механическіе отпечатки. Въ водяномъ лабиринт Венеціи имлся одинъ каналъ, который Реновалесъ называлъ своимъ «доходнымъ имніемъ» за то, что тотъ приносилъ ему кучу денегъ. Онъ написалъ безчисленное множество картинъ съ мертвыхъ и безмолвныхъ водъ этого канала, слегка оживлявшихся лишь разъ въ день подъ его тихою гондолою. Тутъ были два старыхъ дворца со сломанными жалюзи, съ мрачными дверьми, покрытыми налетомъ вковъ, съ лстницами, изъденными зеленою плсенью; въ глубин ярко свтился низенькій сводъ, мраморный мостъ, а подъ нимъ жизнь, движеніе, солнце на широкомъ, оживленномъ канал. Заброшенная водяная улочка воскресала вновь каждое утро подъ кистью Реновалеса. Онъ былъ въ состояніи написать ее съ закрытыми глазами, а торговая предпріимчивость римскаго еврея распространяла ее по всему міру. Вечера Маріано проводилъ съ женою. Иногда они здили въ гондол на Лидо и, сидя на песчаномъ берегу, любовались сердитыми волнами широкой Адріатики; водное пространство было покрыто до самаго горизонта бурною пною, похожею на стадо блоснжныхъ барановъ, которые мчатся впередъ въ паническомъ страх.
Въ другіе вечера они ходили гулять на площадь Святого Марка, подъ аркады дворцовъ, окружающихъ площадь съ трехъ стороиъ, а въ глубин ея сверкало подъ послдними лучами солнца блдное золото базилики, въ стнахъ и куполахъ которой кристаллизировалось, казалось, все богатство древней Республики.
Реновалесъ выступалъ подъ руку съ женою спокойною и мрною походкою, какъ будто величественная красота мста внушала ему великосвтскую чопорность. Суровая тишина не нарушалась здсь оглушительною суетою большихъ городовъ. Здсь не было слышно ни стука колесъ, ни топота лошадей, ни криковъ разносчиковъ. Площадь, вымощенная блымъ мраморомъ, представляла собою огромный салонъ, гд пшеходы чувствовали себя, какъ дома въ гостиной. Венеціанскіе музыканты собирались на середин площади въ треуголкахъ съ черными разввающимися перьями. Отъ рева Вагнеровской музыки въ бшеномъ полет валкирій содрогались, казалось, мраморныя колонны и оживлялись на карниз собора Святого Марка четыре золоченыхъ лошади, поднявшіяся на дыбы надъ пустымъ пространствомъ.