Обнаженная
Шрифт:
Обнаженное тло заблистало перламутровою близною. Хосефина закрыла глаза, какъ-будто желая скрыться отъ стыда. На блой простын выдлялись блдно-розовыя, гармоничныя округлости, опьяняя глаза художника своею красотою.
Лицо Хосефины не преоставляло ничего особеннаго. Но тло ея! О, если бы онъ могъ побдить когда-нибудь ея предразсудки и написать это чудное тло!..
He открывая попрежнему глазъ, какъ будто это нмое обожаніе утомляло ее, маленькая женщина заложила руки за голову и выгнулась туловищемъ, приподнявъ блыя округлости на груди.
Реновалесъ опустился у постели на колни въ порыв восторга, въ пылу художественнаго энтузіазма, цлуя роскошное тло, но не подъ вліяніемъ животнаго чувства.
– Я обожаю тебя, Хосефина. Ты хороша, какъ Венера. Нтъ, не Венера. Она холодна и спокойна, какъ богиня, а ты женщина. Ты похожа… на кого же ты похожа?.. Да, именно такъ. Ты – маленькая Обнаженная Гойи, съ ея нжною граціей, миніатюрная, обаятельная. Ты – Обнаженная!
III
Жизнь Реновалеса измнилась. Онъ былъ влюбленъ въ жену, боялся, какъ бы она не почувствовала
И Реновалесъ, относившійся прежде съ презрніемъ къ искусству, какъ ремеслу, и къ живописи за деныи, которою занимались его товарищи по профессіи, сталъ подражать имъ, но съ усердіемъ и горячностью, свойственными ему во всхъ начинаніяхъ. Этотъ неутомимый конкурентъ, скандально понижавшій цны на картины, вызвалъ въ нкоторыхъ мастерскихъ громкій протестъ. Онъ продалъ свою кисть на годъ одному изъ евреевъ торговцевъ, вывозившихъ картины заграницу, подъ условіемъ полученія опредленной суммы съ каждой написанной имъ картины и полнаго отказа отъ своего права работать для другихъ коммерсантовъ. Реновалесъ работалъ съ утра до вечера, мняя сюжеты по требованію того, котораго онъ называлъ своимъ антрепренеромъ. «Хватитъ ciociari, пишите теперь мавровъ». Затмъ мавры теряли циность на рынк, и въ моду входили мушкетеры, дерущіеся на дуэли, румяные пастушки а la Watteau или дамы въ напудренныхъ парикахъ, усаживающіяся въ золотую гондолу подъ звуки гитаръ. Для большаго разнообразія Реновалесъ писалъ иногда сцены въ церкви съ массою вышитыхъ хоругвей и золоченыхъ кадилъ или какую-нибудь вакханалію, подражая на память и безъ моделей очаровательнымъ округлостямъ и янтарнымъ тламъ фигуръ Тиціана. Когда каталогъ былъ исчерпанъ, ciociari снова входили въ моду, и Реновалесъ начиналъ сначала. Благодаря необычайной легкости исполненія, ему удавалось писать по дв-три картинки въ недлю. Антрепренеръ навщалъ его часто для подбодренія и слдилъ за ходомъ его кисти съ энтузіазмомъ человка, который цнитъ искусство по столько-то за дюймъ и за часъ. Вс его разговоры съ Реновалесомъ имли лишь цлью поднять въ немъ бодрость.
Послдняя вакханалія, написанная Реновалесомъ, находилась въ нарядномъ bar\' въ Нью-Іорк. Его процессія въ Абруццскихъ горахъ была куплена для одного изъ наиболе аристократическихъ домовъ Россіи. Другая картина, изо бражавшая танецъ маркизъ, переодтыхъ пастушками, на лугу съ фіалками, находилась въ рукахъ одного барона, еврейскаго банкира во Франкфурт… Торговецъ потиралъ руки и сообщалъ обо всемъ этомъ Реновалесу съ покровительственнымъ видомъ. Имя художника становилось все извстне, благодаря ему, и онъ собирался сдлать все для созданія Реновалесу всемірной репутаціи. Корреспонденты уже писали ему, прося присылать только произведенія сеньора Реновалеса, потому что они пользовались наилучшимъ сбытомъ на рынк. Но Маріано отвчалъ антрепренеру рзко, и въ этой рзкости выливалась вся горечь художника. Вс эти картины – одно свинство. Если искусство состоитъ въ такой мазн, лучше уже бить щебень на большой дорог.
Но весь этотъ протестъ противъ униженіяего кисти исчезалъ при вид Хосефимы, которая обставляла и украшала маленькую квартирку, обращая ее въ прелестное гнздышко, достойное его любви. Она чувствовала себя счастливою въ этой очаровательной квартирк, пользуясь роскошнымъ экипажемъ и полною свободою въ отношеніи своихъ туалетовъ и драгоцнностей Супруга Реновалеса не знала недостатка ни въ чемъ ршительно; въ ея распоряженіи находился даже, въ качеств совтника и врнаго слуги, добрый Котонеръ, проводившій ночи въ крошечной комнатк дешеваго квартала, служившей ему мастерскою, а все остальное время – въ квартир молодыхъ. Хосефина неограниченно распоряжалась деныами; она никогда не видала столько денегъ сразу. Когда Реновалесъ передавалъ ей пачку полученныхъ отъ антрепренера кредитныхъ бумажекъ, она весело кричала: «Ахъ, деныи, денежки!» и бжала спрятать ихъ, съ прелестною улыбкою дловой и экономной хозяюшки, а на слдующій день вынимала деныи и тратила ихъ съ дтскою безсознательностью. Какое великое дло живопись! Ея знаменитый отецъ (несмотря на увренія мамаши) никогда не зарабатывалъ столько денегъ, перезжая отъ одного двора къ другому въ качеств представителя своего короля.
Пока Реновалесъ писалъ въ мастерской, Хосефина здила кататься въ своемъ ландо въ Пинчіо, раскланиваясь съ безчисленными посланницами, живущими въ Рим, съ нкоторыми дамами изъ аристократіи, которыя останавливались проздомъ на нсколько дней въ великомъ город и были представлены Хосефин въ какой нибудь модной гостиной, и со всею тучею дипломатовъ, жившихъ при двухъ дворахъ – Ватикан и Квиринал.
Реновалесъ былъ введенъ женою въ міръ высшаго изящества. Племянница маркиза де Тарфе, вчнаго испанскаго министра была принята съ распростертыми объятіями въ высшее римское общество, самое тонное въ Европ. Ни одно торжество въ обоихъ испанскихъ посольствахъ не проходило безъ того, чтобы на немъ не фигурировали «знаменитый художникъ Реновалесъ со своею элегантною супругою»; вскор эти приглашенія распространились и на другія посольства. Рдкій вечеръ проходилъ безъ вызда въ свтъ. Въ виду того, что дипломатическихъ центровъ было два – одинъ, группировавшійся вокругъ итальянскаго короля, и другой, преданный Ватикану, пріемы и вечера слдовали одинъ за другимъ почти непрерывно въ этомъ особомъ мір, который собирался каждый вечеръ, удовлетворяясь самимъ собою для полученія полнаго удовольствія.
Когда Реновалесъ возвращался подъ вечеръ домой, усталый отъ работы, Хосефина ждала его уже полуодтая, а знаменитый Котонеръ помогалъ ему натягивать парадный фракъ.
– А орденъ! – кричала Хосефина, видя мужа во фрак. – Господи, какъ это ты забываешь всегда орденъ! Ты же знаешь, что тамъ у всхъ есть что нибудь
Котонеръ немедленно отправлялся за большимъ крестомъ, который испанское правительство пожаловало Реновалесу за его картину и, надвъ на грудь ленту, и воткнувъ въ петлицу фрака блестящую розетку, художникъ узжалъ съ женою изъ дому, чтобы провести вечеръ среди дипломатовъ, знаменитыхъ путешественниковъ и племянниковъ кардиналовъ. Его товарищи по профессіи бсились отъ зависти, видя, какъ часто навщаютъ Реновалеса въ мастерской испанскіе посланники, консулъ и разныя лица, причастныя къ Ватикану. Они отрицали въ немъ художественный талантъ, приписывая это вниманіе важныхъ людей положенію Хосефины, и называли его карьеристомъ и льстецомъ, предполагая, что онъ женился по разсчету. Однимъ изъ его наиболе усердныхъ постителей былъ отецъ Рековеро, представитель одного монашескаго ордена, игравшаго въ Испаніи большую роль; онъ представлялъ изъ себя что-то въ род посланника въ ряс и пользовался большимъ вліяніемъ при папскомъ двор. Когда его не было въ мастерской, Реновалесъ твердо зналъ, что отецъ Рековеро сидитъ у него дома или исполняетъ какое нибудь порученіе Хосефины, которая гордилась своею дружбою съ этимъ вліятельнымъ монахомъ, жизнерадостнымъ и претенціозно-элегантнымъ, несмотря на свой грубый нарядъ. У супруги Реновалеса всегда находились для монаха порученія, такъ какъ подруги засыпали ее изъ Мадрида всевозможными просьбами.
Вдова Торреалта много способствовала этому, разсказывая направо и налво о высокомъ положеніи, которое дочь ея занимала въ Рим. Маріанито зарабатывалъ милліоны, по ея словамъ; Хосефина слыла близкимъ другомъ папы, домъ ея былъ полонъ кардиналовъ, а самъ великій отецъ не навщалъ ее только по той причин, что бдняжка не выходилъ изъ Ватикана. Супруг художника постоянно приходилось посылать въ Мадридъ какія нибудь четки изъ гробницы Святого Петра или реликвіи, извлеченныя изъ катакомбъ. Онъ то просила отца Рековеро, чтобы онъ похлопоталъ о разршеніи на бракъ, представлявшемъ какія нибудь затрудненія, то интересовалась прошеніями разныхъ набожныхъ дамъ, пріятельницъ ея матери. Большія торжества римской церкви приводили ее въ восторгъ своею театральною пышностью, и она была очень благодарна щедрому монаху за то, что онъ никогда не забывалъ о ней и оставлялъ ей хорошее мсто. Хосефина не пропускала ни одного пріема паломниковъ въ собор Святого Петра съ тріумфаньной процессіей, гд папу несли на роскошныхъ носилкахъ подъ опахалами изъ перьевъ. Иной разъ добрый монахъ сообщалъ ей съ таинственнымъ видомъ, что на слдующій день будетъ пть Паллестри, знаменитый кастратъ папскаго хора, и испанка вставала на разсвт, оставляя мужа въ постели, чтобы услышать высокій и нжный голосъ папскаго евнуха, безбородое лицо котораго красовалось въ окнахъ магазиновъ среди портретовъ модныхъ балеринъ и теноровъ.
Реновалесъ добродушно смялся надъ безчисленными занятіями и пустыми развлеченіями жены. Бдняжка! Надо же ей жить весело, на то онъ и работаетъ. Достаточно того, что онъ можетъ вызжать съ нею вмст только по вечерамъ. Днемъ онъ доврялъ ее врному Котонеру, который ходилъ за Хосефиною всюду, какъ пажъ, нося пакеты, когда она выходила за покупками, и исполняя обязанности дворецкаго, а иногда и повара.
Реновалесъ познакомился съ нимъ по прізд въ Римъ. Котонеръ былъ его лучшимъ другомъ. Несмотря на то, что Реновалесъ былъ моложе его на десять лтъ, Котонеръ относился къ нему съ обожаніемъ, какъ ученикъ къ маэстро, и любилъ его, какъ старшій братъ. Весь Римъ зналъ его, смясь надъ его картинами (когда онъ занимался живописью, что, впрочемъ, случалось довольно рдко) и цня въ немъ искреннюю услужливость, которая извиняла въ нкоторой степени его паразитную жизнь. Этотъ полный, лысый человчекъ маленькаго роста, съ торчащими ушами, безобразный, какъ веселый и добродушный сатиръ, этотъ сеньоръ Котонеръ всегда находилъ лтомъ пріютъ въ замк какого-нибудь кардинала въ окрестностяхъ Рима. Зимою онъ постоянно показывался на Корсо, одтый въ зеленоватую крылатку, размахивая широкими рукавами, какъ летучая мышь крыльями. Онъ началъ свою карьеру на родин въ качеств пейзажиста, но захотлъ писать людей, стать равнымъ знаменитымъ художникамъ, и попалъ неожиданно въ Римъ съ епископомъ изъ родного города, считавшимъ его міровымъ талантомъ. Съ тхъ поръ онъ не вызжалъ ни разу изъ великаго Рима. Успхи онъ сдлалъ тамъ огромные. Онъ зналъ біографіи и имена всхъ художниковъ; никто не могъ сравниться съ нимъ въ отношеніи познаній, какъ можно устроиться въ Рим экономно и гд купить вещи дешевле всего. Ни одинъ испанецъ не прозжалъ черезъ великій городъ безъ того, чтобы Котонеръ не явился къ нему съ визитомъ. Дти знаменитыхъ художниковъ смотрли на него, какъ на старую нянюшку, потому что онъ таскалъ ихъ вчно на рукахъ. Величайшимъ событіемъ въ его жизни было то, что онъ фигурировалъ въ кавалькад донъ Кихота въ роли Санчо Панса. Котонеръ писалъ только портреты папы римскаго въ трехъ размрахъ и ставилъ ихъ въ своей жалкой коморк, служившей ему одновременно спальней и мастерской. Его пріятели кардиналы, которыхъ онъ часто навщалъ относились къ бдному синьору Котонеру съ состраданіемъ и покупали у него за нсколько лиръ портретъ папы, невроятно безобразный, даря его какой-нибудь деревенской церкви, гд картина вызывала всеобщій восторгъ, потому что была писана въ Рим и притомъ другомъ-пріятелемъ его святйшества.
Такая продажа озаряла Котонера радостью; онъ являлся въ этихъ случаяхъ въ мастерскую Реновалеса съ гордымъ видомъ и искусственно скромною улыбкою.
– Я продалъ картину, голубчикъ. Папа… и большой. Въ два метра высотою.
Въ немъ сразу вспыхивала вра въ свой талантъ, и онъ начиналъ говорить о своей будущности. Другіе жаждали успха на выставкахъ и медалей, но онъ былъ скромне. Онъ довольствовался тмъ, что старался угадать, кто будетъ папой ло смерти теперешняго, и писалъ его портреты дюжинами авансомъ. Какой получился бы успхъ, если бы онъ выпустилъ свой товаръ на рынк на слдующій же день посл Конклава. Это дало бы ему цлое состояніе! Зная прекрасно всхъ кардиналовъ, онъ перебиралъ въ ум всю священную коллегію, словно номера въ лоттере, стараясь заране угадать, на чью долю изъ полдюжины членовъ ея выпадетъ папская тіара.