Обнаженная
Шрифт:
– Я все знаю, Маріано, и согласна на этотъ бракъ.
При этомъ донья Эмилія предпочитала, чтобы свадьба состоялась поскоре. Когда онъ думаетъ внчаться? Реновалесъ жаждалъ этого брака гораздо боле, чмъ мать. Хосефина была непохожа, по его мннію, на остальныхъ женщинъ, которыя почти не возбуждали въ немъ животнаго чувства. Цломудріе упорнаго труженика перешло въ лихорадочное возбужденіе и въ жажду поскоре обладать этою очаровательною куклою. Кром того этотъ бракъ льстилъ его самолюбію. Невста была бдна, и все приданое ея состояло изъ нсколькихъ тряпокъ, но она принадлежала къ роду грандовъ, изъ которыхъ одни были министрами, другіе генералами и вс были титулованными
Въ газетахъ много писалось про этотъ бракъ, и повторялись съ легкими варіантами слова маркиза де Тарфе: «Искусство соедиияется со знатью». Реновалесъ желалъ ухать съ Хосефиною сейчасъ же посл свадьбы въ Римъ. Онъ сдлалъ тамъ вс нужныя приготовленія къ новой жизни, вложивъ въ нихъ нсколько тысячъ песетъ, полученныхъ отъ правительства за картину и за нсколько портретовъ для сената, написанныхъ по заказу будущаго знаменитаго родственника – маркиза де Тарфе.
Одинъ изъ римскихъ пріятелей Реновалеса (милйшій Котонеръ) нанялъ для молодыхъ квартиру на улиц Маргутта и меблировалъ ее соотвтственно указаніямъ художника. Донья Эмилія оставалась въ Мадрид съ однимъ изъ своихъ сыновей, перешедшимъ на службу въ министерство иностранныхъ длъ. Молодыхъ стсняетъ присутствіе даже матери. И донья Эмилія смахивала кончикомъ перчатки незамтную слезинку съ глазъ. Вдобавокъ ей не хотлось возвращаться въ страну, гд она играла извстную роль; она предпочитала оставаться въ Мадрид, гд многіе знали ее.
Свадьба Хосефины была крупнымъ событіемъ. Родня ея собралась въ полномъ состав; никто не посмлъ не явиться на назойливое приглашеніе знатной вдовы, составившей списокъ родственниковъ до шестого колна.
Сеньоръ Антонъ пріхалъ въ Мадридъ за два дня до свадьбы, одтый въ новое платье – короткіе штаны и мохнатую шляпу съ широкими полями; онъ испуганно глядлъ на всхъ этихъ людей, смотрвшихъ на него съ улыбкою, какъ на любопытный типъ. Въ присутствіи же Хосефины съ матерью онъ стоялъ, дрожа, съ опущенною головою, называя невстку «сеньоритоюа, съ почтительностью стараго крестьянина.
– Нтъ, папа, называйте меня дочерью. Говорите мн ты.
Но несмотря на простоту Хосефины и нжную благодарсть, которую онъ чувствовалъ къ ней за горячую любовь къ сыну, свтившуюся въ ея глазахъ, старикъ не осмливался говорить невстк ты и длалъ величайшія усилія, чтобы изггнуть этой опасности, разговаривая съ нею всегда въ третьемъ лиц.
Донья Эмилія со своею надменною осанкою и золотыми очками внушала ему еще больше страха. Онъ называпъ ее не иначе, какъ «сеньора маркиза», такъ какъ не могъ поврить, по простот душевной, чтобы эта важная дама не была по крайней мр маркизою. Вдова была нсколько обезоружена такою честью и, продолжая считать его простякомъ, признавала, что онъ довольно симпатичный человкъ, и терпла его потшные короткіе штаны.
Когда же сеньоръ Антонъ, стоя въ дверяхъ часовни во дворц маркиза де Тарфе, гд происходило внчаніе, обвелъ взоромъ всхъ нарядныхъ гостей, собравшихся на свадьбу его сына, бдный старикъ залился слезами.
– Теперь я могу спокойно умереть. Господи! Теперь я могу умереть.
И онъ повторялъ свое печальное желаніе, не обращая вниманія на смхъ лакеевъ, какъ будто счастье посл трудовой жизни было для него врнымъ предвстникомъ близкой смерти.
Молодые ухали въ Римъ сейчасъ же посл внчанія. Сеньоръ Антонъ впервые поцловалъ свою невстку въ лобъ, оросивъ его слезами, и вернулся въ свою кузницу, повторяя желаніе умереть, какъ будто ему ничего было ждать больше отъ жизни.
Реновалесъ пріхалъ съ женою въ Римъ, остановившись по дорог нсколько разъ. Но короткія остановки въ городахъ Ривьеры и два-три дня, проведенные въ Пиз и во Флоренціи показались имъ, несмотря на пріятныя воспоминанія о первой близости, невыносимо вулыарными въ сравненіи съ жизнью въ прелестной римской квартирк. Здсь, у собственнаго очага начался для нихъ настоящій медовый мсяцъ, вдали отъ назойливыхъ людей и суеты шумныхъ отелей.
Хосефина, привыкшая къ тайнымъ лишеніямъ и бдной жизни въ третьемъ этаж, гд он жили съ матерью, словно на бивуакахъ, приберегая весь вншный блескъ для улицы, была въ восторг отъ изящной и кокетливой маленькой квартирки на улиц Маргутта. Пріятель Маріано, нкій Пепе Котонеръ, художникъ, который почти не бралъ въ руки кисти и тратилъ весь свой художественный энтузіазмъ на восхищеніе Реновалесомъ, хорошо исполнилъ данное ему порученіе.
Хосефина дтски-радостно захлопала въ ладоши при вид спальни; роскошная венеціанская мебель съ инкрустаціями изъ перламутра и чернаго дерева привела ее въ восторгъ. Это была царская роскошь, купленная художникомъ въ разсрочку.
О, первая ночь ихъ пребыванія въ Рим! Какъ глубоко врзалась она въ памяти Маріано! Растянувшись на монументальной венеціанской кровати, Хосефина наслаждалась отдыхомъ посл утомительнаго пути, потягиваясь всмъ тломъ прежде чмъ закрыться тонкою простынею, съ непринужденностью женщины, которой нечего больше скрывать. Розовые пальцы ея маленькихъ, пухлыхъ ножекъ тихонько шевелились, словно призывая Реновалеса.
А онъ стоялъ у ея кровати, нахмурившись, и глядлъ на нее съ серьезнымъ видомъ, обуреваемый однимъ желаніемъ, котораго онъ не ршался высказывать.
Ему хотлось видть ее обнаженною, любоваться ея тломъ; онъ еще не зналъ ея посл ночей проведенныхъ въ гостиницахъ, гд слышались за перегородками чужіе голоса.
Это была не прихоть влюбленнаго, а желаніе художника; глаза его жаждали увидть ея красоту.
Она противилась, покраснвъ и слегка возмущаясь этимъ требованіемъ, которое оскорбляло въ ней чувство стыдливссти.
– He будь сумасшедшимъ, Маріанито. Ложись, не говори глупостей.
Но желаніе росло въ немъ, и онъ упорно настаивалъ на своемъ. Она должна была побороть въ себ буржуазные принципы, искусство не признавало такой стыдливости, человческая красота была создана для того, чтобы сіять во всемъ своемъ величіи, а отнюдь не скрываться и жить въ презрніи и проклятіи.
Онъ не собирался писать съ Хосефины картину и не смлъ даже просить объ этомъ; онъ жаждалъ только видть ея обнаженное тло и любоваться имъ, безо всякихъ грубыхъ желаній, съ благоговйнымъ чувствомъ обожанія.
И его огромныя руки, сдерживаемыя страхомъ сдлать ей больно, нжно старались разъединить ея скрещенныя на груди руки, которыя противились его усиліямъ. Хосефина смялась: «Сумасшедшій! Оригиналъ! Ты же щекочешь меня… ты же длаешь мн больно». Но въ конц концовъ, побжденная его упорствомъ и удовлетворенная въ женскомъ самолюбіи этимъ поклоненіемъ ея тлу, она уступила и позволила длать съ собою все, какъ ребенокъ, переставъ сопротивляться и издавая лишь тихіе стоны, словно ее подвергали пытк.