Обнаженная
Шрифт:
Котонеръ жилъ, какъ паразитъ, среди важныхъ персонъ церкви, но былъ равнодушенъ къ религіи, какъ будто постоянная близость къ слугамъ ея искоренила въ немъ всю вру. Старецъ въ бломъ одяніи и остальные господа въ красномъ внушали ему уваженіе, потому что были богаты и служили косвеннымъ образомъ его жалкому портретному ремеслу. Весь его восторгъ выливался на Реновалеса. Онъ сносилъ унизизительныя шутки художниковъ съ мирною улыбкою человка, довольнаго всмъ на свт, но никому не разршалось дурно отзываться въ его присутствіи о Реновалес или критиковать его талантъ. По мннію Котонера, одинъ только Реновалесъ могъ писать
Хосефина являлась иногда неожиданно въ мастерскую мужа и болтала съ нимъ въ то время, какъ онъ работалъ, или расхваливала картины, сюжетъ которыхъ былъ ей по душ. Она предпочитала заставать его въ такихъ случаяхъ одного, рисующимъ изъ головы или въ лучшемъ случа съ помощью нсколькихъ тряпокъ, наброшенныхъ на манекенъ. Она чувствовала нкоторое отвращеніе къ натурщицамъ, и Реновалесъ тщетно пытался убдить ее въ необходимости ихъ для работы. Онъ былъ достаточно талантливъ, по ея мннію, чтобы писать красивыя картины, не прибгая къ помощи этихъ простыхъ мужиковъ, и особенно женщинъ – нечесанныхъ бабъ съ огненными глазами и волчьими зубами, которыя внушали Хосефин страхъ въ тихомъ уединеніи мастерской, Реновалесъ смялся. Какія глупости! Ревнивая! Неужели могъ онъ думать съ палитрою въ рук о чемъ-нибудь иномъ кром своей работы.
Однажды вечеромъ, войдя неожиданно въ мастерскую, Хосефина увидла на эстрад для натурщицъ голую женщину, лежавшую на мхахъ; Реновалесъ писалъ желтоватыя округлости ея нагого тла. Хосефина сжала губы и сдлала видъ, что не замтила натурщицы, разсянно глядя на Реновалеса, который объяснялъ ей это нововведеніе. Онъ писалъ вакханалію и не могъ обойтись безъ модели. Это было необходимо, такъ какъ нагое тло нельзя писать наизусть. Натурщиц, спокойно лежавшей передъ художникомъ, стало стыдно своей наготы въ присутствіи этой нарядной дамы; она закуталась въ мха и, скрывшись за ширмою, быстро одлась.
Реновалесъ окончательно успокоился по возвращеніи домой, гд жена встртила его, ио обыкновенію, ласково, словно совершенно забыла недавнюю непріятность. Онъ посмялся со знаменитымъ Котонеромъ, побывалъ съ женой посл обда въ театр и, ложась поздно вечеромъ спать, не помнилъ совершенно о неожиданной сцен въ мастерской. Онъ засыпалъ уже, когда его испугалъ тяжелый, протяжный вздохъ, какъ-будто кто-то задыхался рядомъ съ нимъ.
Реновалесъ зажегъ лампу и увидлъ, что Хосефина, вытираетъ льющіяся ручьемъ слезы; грудь ея судорожно вздымалась, и она била по кровати ногами, какъ капризная двчонка, скинувъ на полъ роскошную перину.
– Я не хочу! Я не хочу! – стонала она тономъ протеста.
Художникъ въ тревог соскочилъ съ постели, бгая взадъ и впередъ по комнат и не зная, что длать, пробуя отвести ея руки отъ глазъ, но уступая ея нервнымъ движеніямъ, несмотря на свою силу.
– Но что съ тобою? Чего ты хочешь? Что съ тобою?
Она продолжала стонать, ворочаясь въ постели и бшено ерзая ногами.
– Оставь меня! Я не желаю тебя… He трогай меня… Я не допущу этого, нтъ, сеньоръ, я не допущу этого. Я уду… уду жить къ матери.
Испуганный бшенымъ настроеніемъ тихой и нжной женщины, Реновалесъ не зналъ, что предпринять для ея успокоенія. Онъ бгалъ въ одной рубашк по спальн и сосдней уборной, оставляя открытыми свои атлетическіе мускулы, предлагалъ ей воды, хватая въ испуг флаконы съ духами, какъ-будто они могли успокоить ее, и въ конц концовъ опустился передъ нею на колни, пытаясь поцловать судорожно сведенныя руки, которыя отталкивали его, путаясь въ бород и волосахъ.
– Оставь меня… Говорю теб, оставь меня. Я вижу, что ты не любишь меня. Я уду.
Художникъ былъ испуганъ и изумленъ неожиданною нервностью своей обожаемой куколки; онъ не ршался дотронуться до нея изъ боязни причинить ей боль… Какъ только взойдетъ солнце, она удетъ изъ этого дома навсегда! Мужъ не любитъ ея, одна мамаша попрежнему любить ее. Художникъ пробовалъ устыдить жену… Эти безсвязныя жалобы, безъ объясненія причины, продолжались очень долго, пока художникъ не сообразилъ въ чемъ дло. Такъ это изъ-за натурщицы?.. изъ-за голой женщины? Да, именно. Она не желала, чтобы въ мастерской, т. е. почти у нея дома, показывались въ неприличномъ вид безстыжія бабы. И протестуя противъ этихъ безобразій, она рвала на себя судорожными руками рубашку, обнажая прелестную грудь, которая приводила Реновалеса въ восторгъ.
Несмотря на крики и слезы жены, расшатавшіе его нервы, художникъ не могъ удержаться отъ смха, узнавъ причину всего горя.
… – Ахъ, такъ это все изъ-за натурщицы?.. Будь спокойна, голубушка. Ни одна женщина не войдетъ больше въ мою мастерскую. Онъ общалъ Хосефин все, чего она требовала, чтобы только успокоить ее. Когда въ комнат стало опять темно, она все-таки продолжала вздыхать; но теперь она лежала въ объятіяхъ мужа, положивъ голову ему на грудь и разговаривая капризнымъ тономъ огорченной двочки, которая оправдывается посл вспышки гнва. Маріано ничего не стоило доставить ей удовольствіе.
Она очень любила его и могла бы любить еще сильне, если бы онъ уважалъ ея предразсудки. Онъ могъ называть ее мщанкою, и некультурною душою, но она желала оставаться такою, какъ была всегда. Кром того къ чему ему писать голыхъ женщинъ? Разв нтъ другихъ сюжетовъ? И Хосефина совтовала ему писать дтей въ безрукавкахъ и лаптяхъ, играющихъ на дудочк, кудрявыхъ и пухлыхъ, какъ младенецъ Іисусъ, или старыхъ крестьянокъ съ морщинистыми и смуглыми лицами, или лысыхъ старцевъ съ длинною бородою, или жанровыя картинки, но отнюдь не молодыхъ женщинъ или какихъ-нибудь голыхъ красавицъ. Реновалесъ общалъ ей все ршительно, прижимая къ себ очаровательное тло, продолжавшее еще вздрагивать и нервно трепетать посл вспышки гнва. Они жались другъ къ другу съ нкоторою тревогою, желая забыть все случившееся, и ночь окончилась для Реновалеса тихо и пріятно подъ впечатлніемъ полнаго примиренія.
Когда наступило лто, они наняли въ Кастель-Гандольфо маленькую виллу. Котонеръ ухалъ въ Тиволи въ хвост свиты одного кардинала, и молодые поселились на дач въ обществ лишь двухъ прислугъ и одного лакея, который убиралъ мастерскую Реновалеса.
Хосефина была довольна этимъ одиночествомъ, вдали отъ Рима; она разговаривала съ мужемъ, когда ей хотлось, и не тяготилась постояннымъ безпокойствомъ, не покидавшимъ ее, пока онъ работалъ въ мастерской. Реновалесъ бездльничалъ и отдыхалъ цлый мсяцъ. Онъ забылъ, казалось, о своемъ искусств; ящики съ красками, мольберты и вс художественныя принадлежности, привезенныя изъ Рима, лежали забытые и нераспакованные въ сара.