Обнаженная
Шрифт:
Маріано жилъ въ дом своего покровителя, будучи одновременно его слугою и ученикомъ; онъ носилъ отъ него письма сеньору декану и разнымъ каноникамъ, которые гуляли со своимъ пріятелемъ маэстро или собирались у него въ дом. Маріано часто приходилось бывать въ пріемныхъ разныхъ монастырей и передавать черезъ густыя ршетки порученія отъ дона Рафаэля блымъ и чернымъ тнямъ монахинь; узнавъ, что этотъ милый, свжій и привлекательный деревенскій мальчикъ собирается сдлаться художникомъ, монахини засыпали его массою вопросовъ подъ вліяніемъ развившагося въ одиночеств любопытства, угощали его черезъ турникетъ конфектами, лимономъ въ сахар или иными вкусными вещами изъ монастырскихъ кладовыхъ и снабжали на прощанье здравыми совтами, которые звучали сквозь желзныя ршетки нжно и мягко.
– Будь
Какъ смялся впослдствіи Реновалесъ надъ своею дтскою наивностью, заставлявшею его видть въ учител величайшаго художника въ мір! Въ класс, въ Академіи Художествъ, онъ возмущался всегда своими товарищами, непочтительными ребятами, выросшими на улиц, сыновьями разныхъ ремесленниковъ, которые бомбардировали другъ друга хлбомъ для стиранія рисунковъ, какъ только профессоръ повертывался къ нимъ спиной, и ненавидли дона Рафаэля, называя его ханжей и іезуитомъ.
Вечера Маріано проводилъ въ мастерской со своимъ учителемъ. Какъ волновался онъ, когда художникъ впервые далъ ему въ руки палитру и позволилъ писать на старомъ полотн копію съ образа младенца Святого Іоанна недавно оконченнаго имъ для одной городской церкви!.. Нахмурившись отъ сильнаго напряженія, мальчикъ длалъ невроятныя усилія, чтобы скопировать произведеніе маэстро и слушалъ въ тоже время добрые совты которые тотъ давалъ ему, не отрывая глазъ отъ полотна и быстро водя своею ангельскою кистью.
По словамъ дона Рафаэля, живопись должна была носить непремнно религіозный характеръ. Первыя картины въ мір возникли подъ вліяніемъ религіи; вн ея жизнь отличалась лишь гадкимъ матеріализмомъ и отвратительною грховностью. Живопись должна была стремиться къ идеалу, къ красот, создавать всегда чудные образы, воспроизводить вещи въ такомъ вид, какъ он должны быть, а не какъ он есть въ дйствительности, а главное стремиться вверхъ, къ небу, потому что истинная жизнь тамъ, а не здсь на земл, полной горя и слезъ. Маріано долженъ былъ перевоспитать себя, совтовалъ старый учитель, и искоренить въ себ склонность къ рисованію грубыхъ вещей, какъ напримръ людей такими, какъ они есть, животныхъ во всемъ ихъ грубомъ реализм и пейзажей въ томъ вид, какъ они представлялись его глазамъ.
Надо было и самому быть идеальнымъ человкомъ. Многіе художники были почти святыми; только при этомъ условіи удавалось имъ изобразить небесную красоту на лицахъ своихъ мадоннъ. И бдный Маріано лзъ изъ кожи, чтобы сдлаться идеальнымъ человкомъ, и присвоить себ хоть обгрызочекъ тихаго, ангельскаго блаженства, окружавшаго его учителя.
Маріано знакомился постепенно съ пріемами, благодаря которымъ донъ Рафаэль создавалъ свои чудныя произведенія искусства, вызывавшія крики восторга у его пріятелей канониковъ и у богатыхъ дамъ, заказывавшихъ ему образа. Когда старый худажникъ собирался приступить къ воспроизведенію на полотн Пречистой Лвы, постепенно наводнявшей своими изображеніями церкви и монастыри провинціи, онъ вставалъ рано утромъ и шелъ въ мастерскую, не иначе, какъ предварительно исповдавшись и причастившись. Онъ чувствовалъ въ себ внутреннюю силу и искренній подъемъ духа, а если посреди работы являлся вдругъ недостатокъ въ нихъ, то онъ снова прибгалъ къ обычному источнику вдохновенія.
Художникъ долженъ быть чистъ душою и тломъ. Донъ Рафаэль далъ обтъ двственности, когда ему было уже за пятьдесятъ лтъ; конечно, это было поздновато, но запозданіе явилось отнюдь не потому, что онъ не зналъ раньше этого врнаго средства достигнуть полнаго идеала небеснаго художника. Супруга его, преждевременно состарившаяся отъ безчисленныхъ родовъ и подавленная врностью и тяжеловсною добродтелью мужа, сократила свои супружескія обязанности до того, что лишь молилась съ мужемъ по четкамъ и пла съ нимъ гимны Пресвятой Троиц по вечерамъ. У нихъ было нсколько дочерей, существованіе которыхъ лежало тяжелымъ камнемъ на совсти маэстро, какъ напоминаніе о постыдномъ матеріализм. Но одн изъ нихъ уже подстриглись въ монахини, а другія собирались послдовать примру сестеръ, и ореолъ идеализма выступалъ все явственне вокругъ художника по мр того, какъ эти свидтельницы его грховности исчезали изъ дому и скрывались въ монастыряхъ, гд он поддерживали художественный престижъ отца.
Иной разъ маэстро оставлялъ работу въ нершимости, когда Пречистая Два выходила одинаковой подрядъ на нсколькихъ образахъ. Въ такихъ случаяхъ донъ Рафаэль говорилъ своему ученику таинственнымъ голосомъ:
– Маріано, поди скажи сеньорамъ, чтобы завтра не приходили. Я буду писать съ модели.
Мастерская оставалась въ такіе дни запертою для священниковъ и прочихъ почтенныхъ друзей маэстро. Вмсто нихъ тяжелою поступью являлся городовой Родригесъ, съ окуркомъ сигары подъ жесткими торчащими усами и съ саблей на боку. Онъ былъ выгнанъ съ жандармской службы за пьянство и жестокость и, оставшись безъ дла, обратился, по непонятному наитію въ модель для художниковъ. Набожный донъ Рафаэль, слегка трусившій Родригеса, внялъ его усиленнымъ просьбамъ и устроилъ ему мсто въ полиціи. Посл этого Родригесъ не пропускалъ ни одного удобнаго случая выразить маэстро свою бульдожью благодарность, похлопывая его своими огромными лапами по плечамъ и дыша ему въ лицо никотиномъ и алкоголемъ.
– Донъ Рафаэль! Вы – мой второй отецъ! Пуеть только попробуетъ кто-нибудь тронуть васъ, и я отрублю ему вотъ это, и то, что еще ниже.
Но мистикъ-маэстро, довольный въ глубин души такимъ покровительствомъ, краснлъ и махалъ руками, чтобы угомонить грубое животное.
Родригесъ бросалъ свое кепи на полъ, отдавалъ Маріано тяжелое оружіе и, съ видомъ человка, хорошаго знающаго свои обязанности, доставалъ изъ сундука блую шерстяную тунику и голубую тряпку въ вид плаща, накидывая об себ на плечи ловкими, привычными руками.
Маріано глядлъ на него съ изумленіемъ, но безъ малйшаго желанія смяться. Это были тайны искусства, разоблаченія доступныя лишь такимъ, какъ онъ, которымъ выпадаетъ на долю счастье жить въ непосредственной близости великаго маэстро.
– Готово, Родригесъ? – нетерпливо спрашивалъ донъ Рафаэль.
Родригесъ выпрямлялся въ своемъ купальномъ туалет, причемъ голубая тряпка свисала у него съ плечъ, складывалъ руки, какъ для молитвы, и устремлялъ жестокій взоръ въ потолокъ, не выпуская изо рта окурка, который палилъ ему усы. Маэстро нуждадся въ модели лишь для одянія Пречистой Двы, т. е. для изученія складокъ небеснаго плаща, подъ которымъ не должно было обрисовываться ршительнаго ничего похожаго на округлости человческаго тла. Ему никогда не приходило въ голову мысль писать образъ Божьей Матери съ женщины; это значило, по его мннію, вгіасть въ матеріализмъ, прославить бренное тло, призывать искушеніе. Родригесъ вполн удовлетворялъ его; художникъ долженъ всегда оставаться идеалистомъ.
А модель продолжала стоять въ мистической поз, подъ безконечными складками голубого и благо одянія, изъ подъ котораго виднлись тупые носки сапогъ городового; гордо откинувъ назадъ сплющенную, грубую голову со щетиною на макушк, она кашляла и отплевывалась изъ за дыма сигары, но не сводила глазъ съ потолка и не разъединяла рукъ, сложенныхъ въ молитвенной поз.
Иной разъ, утомившись отъ молчанія трудящагося маэстро и его ученика, Родригесъ начиналъ издавать мычаніе, принимавшее постепенно форму словъ и выливавшееся въ конц концовъ въ разсказъ о подвигахъ его героической эпохи, когда онъ былъ жандармомъ и «могъ задать здоровую трепку каждому, уплативъ за это потомъ бумаженкою». Пречистая Два оживлялась при этихъ воспоминаніяхъ. Ея огромныя руки разъединялись тогда, почесываясь отъ пріятно-драчливаго зуда, изысканныя складки плаща разстраивались, глаза съ красными жилками переставали глядть вверхъ, и она повтствовала хриплымъ голосомъ о страшныхъ ударахъ палками, о людяхъ, которыхъ хватали за самыя болзненныя части тла, и которые падали на землю, корчась отъ боли, о разстрл арестованныхъ, изображавшихся въ докладахъ бглецами; а для приданія пущей выразительности этой автобіографіи, повтствуемой съ животною гордостью, она пересыпала свой разсказъ междометіями, касавшимися самыхъ интимныхъ частей человческаго организма и лишенными всякаго уваженія къ первымъ персонажамъ небеснаго двора.