Обнаженная
Шрифт:
Столъ представлялъ для Котонера еще меньше затрудненій. Дни недли были распредлены у него между набожными богатыми семьями, съ которыми онъ познакомился въ Рим во время испанскихъ, католическихъ паломничествъ. Это были либо крупные горнозаводчики изъ Бильбао, либо богатые андалузскіе помщики, либо старыя маркизы, много думавшія о Бог, что ничуть не мшало имъ вести богатый образъ жизни, которому он старались придать изъ чувства набожности строгій характеръ.
Художникъ чувствовалъ себя тсно связаннымъ съ этимъ міромъ, который былъ серьезенъ, набоженъ и хорошо питался. Ддя всхъ этихъ людей онъ былъ «милымъ Котонеромъ». Дамы благодарили его пріятными улыбками, когда онъ подносилъ имъ четки или другіе предметы, привезенные изъ Рима. Если он выражали желаніе получить разршеніе
Когда по болзни или другой причин нарушался порядокъ приглашеній къ обду, и Котонеру некуда было пойти, онъ оставался безъ всякихъ церемоній въ дом Реновалеса. Маэстро предложилъ ему поселиться у него въ особняк, но тотъ не согласился. Онъ очень любилъ всю семью Реновалеса. Милита играла съ нимъ, какъ со старою собакою. Хосефина относилась къ нему довольно тепло, потому что онъ напоминалъ ей своимъ присутствіемъ о хорошихъ временахъ въ Рим. Но несмотря на это, Котонеръ боялся поселиться въ дом друга, догадываясь о буряхъ, омрачавшихъ жизнь его. Онъ предпочиталъ свой свободный образъ жизни, къ которому приспособился съ гибкостью паразита. За дессертомъ онъ слушалъ, одобрительно кивая головою, степенныя бесды между учеными священниками и важными ханжами, а черезъ часъ посл этого перебрасывался смлыми шутками въ какомъ-нибудь кафе съ художниками, актерами и журналистами. Онъ зналъ весь свтъ. Ему было достаточно поговорить два раза съ художникомъ, чтобы перейти съ нимъ на ты и уврять его въ своей любви и искренномъ восхищеніи его талантомъ.
Когда Реновалесъ вошелъ въ мастерскую, Котонеръ очнулся отъ дремоты и вытянулъ короткія ноги, чтобы привстать съ кресла.
– Теб разсказали, Маріано?.. Великолпное блюдо! Я состряпалъ имъ пастушескую похлебку. Он пальчики облизали.
Котонеръ съ восторгомъ говорилъ о своемъ кулинарномъ искусств, какъ-будто вс заслуги исчерпывались этимъ. Затмъ въ то время, какъ Реновалесъ передавалъ лакею шляпу и пальто, Котонеръ, интересовавшійся въ качеств любопытнаго близкаго друга всми подробностями жизни своего кумира, сталъ разспрашивать его про завтракъ съ иностранцемъ.
Реновалесъ развалился на подушкахъ глубокаго, словно ниша, дивана между двумя шкафами. Разговоръ о Текли невольно заставилъ ихъ вспомнить объ остальныхъ римскихъ пріятеляхъ, художникахъ всевозможныхъ національностей, которые двадцать лтъ тому назадъ шли по своему пути съ гордо поднятою головою, словно гипнотизированные надеждою. Реновалесъ спокойно заявилъ въ качеств отважнаго борца, неспособнаго на фальшивую скромность и лицемріе, что онъ одинъ достигъ высокаго положенія. Бдный Текли былъ профессоромъ; его копія Веласкеса была терпливымъ трудомъ вьючнаго животнаго.
– Неужели? – спросилъ Котонеръ съ сомнніемъ. – Она такъ плоха?
Онъ старался изъ эгоизма не отзываться ни о комъ дурно, сомнвался въ зл и слпо врилъ въ похвалы, сохраняя такимъ образомъ репутацію добраго человка, открывавшую ему доступъ всюду и облегчавшую ему жизнь. Образъ венгерца не выкодилъ изъ его головы, наводя его мысли на цлый рядъ завтраковъ до отъзда Текли изъ Мадрида.
– Здравствуйте, маэстро.
Это былъ Сольдевилья; онъ вышелъ изъ-за ширмы съ заложенными за спину руками, выпяченною впередъ грудью въ модномъ бархатномъ жилет гранатоваго цвта и высоко поднятою головою, подпертою невроятно высокимъ крахмальнымъ воротникомъ. Его худоба и маленькій ростъ вознаграждались длиною блокурыхъ усовъ, которые торчали по обимъ сторонамъ розоваго носика такъ высоко, точно стремились слиться съ волосами, лежавшими на лбу въ вид жалкихъ, тощихъ прядокъ. Сольдевилья былъ любимымъ ученикомъ Реновалеса, «его слабостью», какъ говорилъ Котонеръ. Маэстро пришлось выдержать нсколько крупныхъ сраженій, чтобы добиться для своего любимца пенсіи въ Рим; посл этого онъ давалъ ему нсколько разъ награды на выставкахъ.
Реновалесъ любилъ его, какъ родного сына; можетъ-быть тутъ игралъ значительную роль контрастъ между его собственною грубостью и слабостью этого дэнди, всегда корректнаго и любезнаго. Сольдевилья спрашивалъ во всемъ совта у своего учителя, хотя не обращалъ большого вниманія на эти совты. Критикуя своихъ товарищей по профессіи, онъ длалъ это всегда съ ядовитою кротостью и съ чисто женскою ехидностью. Реновалесъ смялся надъ его вншностью и манерами, и Котонеръ всегда вторилъ ему. Сольдевилья былъ фарфоровой вазой, всегда блестящей, безъ единой пылинки; ему слдовало мирно спать гд-нибудь въ углу. Охъ, ужъ эти молодые художники! Оба старыхъ пріятеля вспоминали свою безпорядочную молодость – веселую богему, длинныя бороды и огромныя шляпы, вс свои оригинальности, которыми они хотли отличаться отъ прочихъ смертныхъ и образовать свой особый міръ. Молодые, вновь испеченные художники приводили двухъ старыхъ ветерановъ въ бшенство, точно измнники; они были корректны, осторожны, неспособны ни на какія безумныя выходки и подражали изяществу разныхъ бездльниковъ съ видомъ государственныхъ чиновниковъ и канцеляристовъ, работающихъ кистью.
Раскланявшись съ маэстро, Сольдевилья ошеломилъ его непомрною похвалою. Онъ былъ въ восторг отъ портрета графини де Альберка.
– Это одно великолпіе, маэстро! Это ваше лучшее произведеніе… а вы еще не сдлали и половины работы.
Эта похвала тронула Реновалеса. Онъ всталъ, оттолкнулъ въ сторону ширму и вытащилъ на середину комнаты мольбертъ съ огромнымъ портретомъ, повернувъ его прямо къ свту.
На сромъ фон была изображена дама въ бломъ плать, съ величественнымъ видомъ красавицы, привыкшей ко всеобщему поклоненію. Эгретка изъ перьевъ съ брилліантами, казалось, дрожала надъ ея вьющимися, золотисто-блокурыми волосами; кружева декольте красиво лежали на округлостяхъ ея груди; руки въ перчаткахъ выше локтя держали роскошный веръ, а одна рука поддерживала еще край темнаго плаща на шелковой подкладк огненнаго цвта, спадавшій съ ея обнаженныхъ плечъ. Нижняя часть фигуры была пока намчена только углемъ на бломъ холст. Голова была почти окончена, гордые, нсколько холодные глаза, казалось, глядли на трехъ мужчинъ, но за обманчивою холодностью ихъ чувствовался страстный темпераментъ, потухшій вулканъ, готовый ежеминутно вспыхнуть.
Это была высокая, стройная женщина съ очаровательною и въ мру полною фигурою; видно было, что прелести второй молодости поддерживаются въ ней гигіеной и беззаботностью ея высокаго положенія. Въ углахъ ея глазъ лежала, однако, складка усталости.
Котонеръ любовался ею со своего мста со спокойствіемъ чистаго человка, невозмутимо критикуя ея красоту и чувствуя себя выше всякаго искушенія.
– Она очень похожа. Ты отлично схватилъ ея выраженіе, Маріано. Это именно она. Какая видная и интересная она была раньше!
Реновалеса, повидимому, задло, это замчаніе.
– Она и теперь видная и интересная, – сказалъ онъ враждебнымъ тономъ: – она вполн сохранилась.
Котонеръ не былъ способенъ спорить со своимъ кумиромъ и поспшилъ исправить свою ошибку.
– Да, да, она красивая бабенка, и очень элегантная. Говорятъ также, что у нея добрая душа, и она не можетъ спокойно видть страданій своихъ поклонниковъ. He мало развлекалась эта дама на своемъ вку!..
Реновалесъ снова разозлился, какъ будто слова эти оскорбляли его.
– Все это ложь и клевета, – сказалъ онъ мрачно. – Нкоторые молодые господа просто не могли переварить ея презрнія къ нимъ и пустили про нее эти гадкіе толки.
Котонеръ снова разсыпался въ объясненіяхъ. Онъ, вдь, ничего не зналъ, а только слышалъ, что люди говорятъ. Въ тхъ домахъ, гд онъ обдалъ, дамы дурно отзывались о графин Альберка… но, конечно, это можетъ-быть только женскія сплетни. Наступило молчаніе. Реновалесу хотлось, повидимому, перемнить разговоръ, и онъ набросился на своего ученика.