Обнаженная
Шрифт:
Она закатывала глаза къ потолку въ стремленіи къ чистой любви, которое вызвало бы на лиц каждого человка улыбку сомннія; но Реновалесъ не зналъ графини.
– Въ такомъ положеніи, – говорила она медленно, съ затуманеннымъ взоромъ: – нтъ ничего страннаго, если женщина ищетъ любовь тамъ, гд она попадается ей. Но я очень несчастна, Маріано. Я не знаю, что такое любовь; я никогда въ жизни не любила.
О, какъ счастлива была бы она, выйдя замужъ за интеллигентнаго человка – великаго артиста или ученаго! Мужчины, окружавшіе ее въ модныхъ гостиныхъ,
Реновалесъ пересталъ работать. Солнечный свтъ не вливался больше въ окна. Стекла потускнли и подернулись матово-фіолетоьымъ тономъ. Наступили сумерки, и въ полумрак мастерской нжно блестли тамъ и сямъ, словно угасающія искры, край рамки, старое золото вышитаго знамени, а въ углахъ комнаты рукоятка шпаги и перламутровая отдлка витринъ.
Художникъ услся подл графини, наслаждаясь пріятнымъ ароматомъ духовъ, который окружалъ ее какъ бы атмосферою наслажденія.
Онъ былъ тоже несчастенъ и откровенно признавался въ этомъ, вря чистосердечно вь тихое отчаяніе графини. Въ его жизни не хватало кое-чего. Онъ былъ одинокъ. И, увидя на лиц Кончи удивленное выраженіе, онъ энергично ударилъ себя въ грудь.
Да, онъ одинокъ. Онъ предвидлъ, что Конча скажетъ ему: у него есть жена и дочь… О Милит онъ не желалъ и говорить; онъ обожалъ дочь, она радовала его сердце. Чувствуя себя усталымъ посл работы, онъ находилъ пріятный отдыхъ, когда обнималъ свою двочку. Но онъ былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы довольствоваться радостями отеческой любви. Онъ желалъ большаго и не находилъ этого въ подруг жизни, которая была вчно больна и разстроена. Кром того она не понимала и не могла понять мужа; это была обуза въ его жизни, угнетавшая его художественный талантъ.
Бракъ ихъ былъ основанъ лишь на дружб и на чувств благодарности за вс лишенія, которыя они перенесли вмст. Онъ тоже обманулся, принявъ за любовь то, что было только юношескимъ увлеченіемъ. Онъ жаждалъ истинной страсти; ему хотлось жить въ соприкосновеніи съ родственною душою, любить возвышенную женщину, которая понимала бы его дерзкіе порывы и съумла бы пожертвовать своими мщанскими предразсудками въ пользу требованій искусства!
Онъ говорилъ оживленно, устремивъ взглядъ въ глаза Кончи, блествшіе подъ послдними косыми лучащ солнца.
Но взрывъ жестокаго, ироническаго смха заставилъ его вдругъ остановиться; и графиня откинулась назадъ, слрвно избгая близости художника, который медленно наклонялся къ ней.
– Однако, вы смлы, Маріано! Вотъ оно! Еще немного, и вы объяснитесь мн въ любви. Господи, вотъ каковы мужчины! Съ ними невозможно поговорить по дружб и слегка пооткровенничать безъ того, чтобы они сейчасъ же не заговорили о любви. Если бы я дала вамъ волю, то вы черезъ минуту заявили бы, что я – вашъ идеалъ… и вы обожаете меня.
Реновалесъ, отодвинувшійся отъ нея и опомнившійся, почувствовалъ себя оскорбленнымъ ея насмшливымъ тономъ и сказалъ спокойно:
– А что, если бы я былъ увренъ въ этомъ? Что, если бы я дйствительно любилъ васъ?
Снова огласилась комната смхомъ графини, но теперь онъ звучалъ неестественно, раздражая слухъ своею фальшью.
– Какъ разъ то, чего я ждала! Форменное объясненіе въ любви! Это уже третье, что я выслушиваю сегодня. Неужели нельзя говорить съ мужчиной ни о чемъ иномъ, кром любви?
Она встала, ища взглядомъ шляпу, но не помня, куда положила ее.
– Я ухожу, cher maitre. Здсь опасно оставаться. Я постараюсь приходить впредь пораньше, такъ, чтобы сумерки не заставали насъ въ мастерской. Это предательскій часъ… часъ глупостей.
Но художникъ не отпускалъ ея. Карета ея не была еще подана. Конча могла подождать немного. Онъ общалъ сидть спокойно и не разговаривать, разъ это ей непріятно.
Графиня осталась, но не пожелала ссть опять въ кресло. Она сдлала нсколько шаговъ по комнат и подняла крышку піанино, стоявшаго у окна.
– Поиграемъ-ка немного. Это успокоитъ насъ. Сидите смирно на своемъ мст и не подходите, Маріано. Посмотримъ, умете-ли вы быть паинькой.
Пальцы ея опустились на клавиши, ноги нажали на педали, и глубокіе, мистичные, мечтательные звуки Largo religioso Генделя наполнили мастерскую. Мелодія разлилась по комнат, окутанной уже полумракомъ сумерекъ, и проникла черезъ драпировки въ об сосднія мастерскія, наполняя и ихъ своимъ крылатымъ шопотомъ, словно пніе органа, на которомъ играютъ невидимыя руки, въ пустомъ собор, въ таинственный часъ сумерекъ.
Конча чувствовала себя растроганною; эта чисто женская сантиментальность и поверхностная чувствительность длали изъ нея въ глазахъ друзей великую артистку. Музыка увлекала ее, и она длала усилія, чтобы сдерживать невольныя слезы.
Но вдругъ она перестала играть и тревожно обернулась. Художникъ стоялъ позади нея; дыханіе его почти касалось ея шеи. Графин захотлось выразить протестъ, отогнать его назадъ взрывомъ жестокаго смха, но она была не въ силахъ сдлать это.
– Маріано, – прошептала она: – идите на мсто. Будьте умнымъ и послушнымъ мальчикомъ. Иначе я разсержусь.
Она повернулась на стул въ полуоборотъ, оперлась локтемъ о клавиши и застыла въ такой поз, лицомъ къ окну.
Они долго молчали; она сидла неподвижно, онъ стоялъ, глядя на ея лицо, которое обратилось въ блое пятно въ сгущающемся полумрак.
Окно имло видъ тусклаго, голубоватаго четыреугольника. Втви деревьевъ въ саду виднлись черезъ него въ вид извилистыхъ и подвижныхъ чернильныхъ линій. Въ глубокомъ безмолвіи мастерской слышался трескъ мебели, это дыханіе дерева, пыли и вещей во мрак и тишин.