Обнаженная
Шрифт:
Онъ старъ! Онъ достоинъ презрнія! Онъ ничего не стоитъ въ сравненіи съ молодежью, вертвшеюся вокругъ графини де-Альберка. Это онъ-то, чье имя гремло во всей Европ, онъ, передъ которымъ блднли отъ волненія, глядя на него восторженными глазами, вс барышни, расписывающія вера, и акварелистки, умющія писать птицъ и цвточки!..
– Подожди, голубушка, покажу я теб, кто изъ насъ правъ! – думалъ онъ, и жестокій смхъ беззвучно вырвался изъ его груди. – Увидишь тогда, что слава моя стоитъ кое-чего, и что я не такъ еще старъ, какъ ты воображаешь.
Онъ вспоминалъ съ наслажденіемъ, точно мальчишка, о сцен въ сумеркахъ, о поцлу руки у графини, о своемъ пріятномъ забвеніи, о сопротивленіи
Хосефина, повидимому, спала. Онъ повернулся въ постели и дотронулся нечаянно до ея тла. Это прикосновеніе вызвало въ немъ отвращеніе, точно жена была противнымъ животнымъ.
Онъ искренно считалъ ее своимъ врагомъ; она искалчила жизнь его, какъ художника, и мучила его, какъ человка. Онъ воображалъ теперь, что могъ бы создать поразительныя произведенія, если бы не эта женщина, угнетавшая его своимъ тяжелымъ нравомъ. Ея нмая критика, проницательные глаза, и узкая, мелочная мораль хорошо воспитанной барышни были помхою въ его дятельности и заставляли уклоняться отъ намченнаго пути. Ея нервные припадки и изводящее настроеніе подавляли его и отнимали силы и расположеніе къ труду. Неужели жизнь его никогда не измнится? Онъ съ ужасомъ думалъ о долгихъ, тяжелыхъ годахъ предстоящей жизни, о длинномъ жизненномъ пути, однообразномъ, пыльномъ, крутомъ, безъ малйшей тни, безъ отдыха, Ему предстояло подвигаться по нему впередъ въ тяжеломъ труд, безъ всякихъ развлеченій и удовольствій, влача цпи долга передъ семьею; онъ былъ навки связанъ съ врагомъ, который непрерывно изводилъ его своими жалобами, несправедливостью и жестокимъ эгоизмомъ больного человка, шпіонилъ за нимъ инквизиторскими глазами въ т минуты, когда мысли его сосредоточивались на сладкихъ мечтахъ, проникалъ въ тайники его ума, кралъ у него самыя сокровенныя мечты и издвался потомъ со злорадствомъ торжествующаго вора.
И такая предстояла ему жизнь!.. Боже мой! Нтъ – лучше уже умереть.
И тогда зародилась въ глубин его ума, точно голубая, зловще засверкавшая искра, одна мысль, одно желаніе, и художникъ вздрогнулъ всмъ тломъ отъ искренняго удивленія:
– Ахъ, если бы она умерла!
Почему бы нтъ? Она была всегда больна, всегда печальна и постоянно отравляла свои мысли мрачными подозрніями. Онъ имлъ право на свободу, онъ могъ разорвать свои цпи, потому что былъ сильнйшимъ изъ нихъ двухъ. Онъ мечталъ всю жизнь о слав, и слава была обманчивымъ призракомъ, если она могла дать ему только холодное уваженіе публики, а не что-нибудь боле реальное. Передъ нимъ были еще долгіе годы интенсивной дятельности, онъ могъ задать себ еще колоссальный банкетъ наслажденія, могъ пожить, какъ нкоторые артисты, которымъ онъ завидовалъ и которые упивались мірскими прелестями, работая на полкой свобод.
– Ахъ, если бы она умерла!
Онъ вспоминалъ нкоторыя прочитанныя книги, въ которыхъ дйствующія лица тоже мечтали о чужой смерти, ради широкаго удовлетворенія своихъ стремленій и аппетитовъ.
Но онъ вдругъ очнулся, точно отъ гадкаго сна или тяжелаго кошмара. Бдная Хосефина!
Онъ пришелъ въ ужасъ отъ собственныхъ мыслей; его охватило дикое желаніе выжечь свою совсть, какъ раскаленное желзо выжигаетъ больное мсто, шипя при прикосновеніи. He чувство нжности гнало его обратно къ подруг жизни. Нтъ, онъ не переставалъ сердиться на нее. Но онъ думалъ о тяжелыхъ годахъ страданій и лишеній, которыя она перенесла, раздляя съ нимъ борьбу съ нуждою, безъ единой жалобы, безъ единаго протеста, терпя безропотно муки материнства, выкормивъ дочь, Милиту, которая отобрала у нея, казалось,
Но тщетно старался художникъ забыть свою преступную мысль. Разъ зародившись, ужасное, чудовищное желаніе упорно не исчезало, отказываясь скрыться и замереть въ тайникахъ мозга, откуда оно явилось. Тщетно раскаивался Реновалесъ въ своей извращенности и стыдился гадкой мысли, желая подавить ее навсегда. Казалось, что внутри его выросло вдругъ второе существо, взбунтовавшееся противъ его приказаній, чуждое его совсти, противящееся всякому чувству состраданія, и это властное созданіе весело напвало ему въ уши, какъ бы общая вс наслажденія въ мір:
– Что, если бы она умерла? Ну-ка, маэстро! Что, если бы она умерла?
Часть вторая
I
Съ наступленіемъ весны Лопесъ де-Соса, «отважный спортсменъ», какъ называлъ его Котонеръ, сталъ являться въ особнякъ Реновалеса каждый вечеръ.
На улиц за ршеткою останавливался автомобиль въ сорокъ лошадиныхъ силъ, его послднее пріобртеніе, о которомъ онъ говорилъ съ искреннею гордостью; этотъ огромный экипажъ, покрытый оливковою эмалью, давалъ задній и передній ходъ, управляемый опытною рукою шоффера, въ то время, какъ владлецъ проходилъ черезъ садъ въ домъ художника и являлся въ мастерскую, одтый въ синій костюмъ и фуражку съ большимъ, блестящимъ козырькомъ. Видъ у него былъ всегда самый развязный, какъ у моряка или отважнаго путешественника.
– Здравствуйте, донъ Маріано. Я пріхалъ за дамами.
Милита спускалась внизъ въ длинномъ сромъ пыльник и блой шляпк съ густою синею вуалью. За нею шла мать въ такомъ же наряд; маленькая фигурка ея выглядла совсмъ ничтожною въ присутствіи дочери, подавлявшей ее, казалось, своимъ здоровьемъ и крпостью. Реновалесъ очень одобрялъ это катанье. Хосефина жаловалась на слабость въ ногахъ, заставлявшую ее часто просиживать цлыми днями неподвижно въ кресл. Всякій моціонъ былъ ей непріятенъ; ей очень нравилось поэтому катиться въ мотор, пожиравшемъ огромныя разстоянія, и долетать до дальнйшихъ концовъ Мадрида безъ всякаго напряженія, какъ будто она не выходила изъ дому.
– Наслаждайтесь хорошенько, – говорилъ хуложникъ, радуясь пріятной перспектив остаться дома въ полномъ одиночеств и не чувствовать подл себя присутствія враждебно-настроенной супруги. – Поручаю ихъ вамъ, Рафаэлито. Только не очень увлекайтесь быстрою здою, слышите?
И Рафаэлито длалъ жестъ протеста, словно оскорбляясь, что кто-нибудь можетъ сомнваться въ его осторожности. Съ нимъ нечего безпокоиться.
– А вы что же не покатаетесь съ нами, донъ Маріано? Бросьте свою работу. Мы недалеко подемъ сегодня.
Но художникъ всегда отказывался, отговариваясь массою работы. Кроме того ему не нравилась такая быстрая зда, при которой приходилось закрывать глаза, почти не видя окружающей природы, затуманенной облаками пыли и мелькавшей, какъ въ калейдоскоп. Онъ предпочиталъ спокойно любоваться природою, не торопясь и мирно изучая ее. Вдобавокъ душа его не лежала ко всему современному; онъ старился, и эти новшества были ему не по вкусу.
– Прощай, папа.
Милита приподнимала вуаль и протягивала отцу красныя, чувственныя губы, обнажая при улыбк блые зубы. За этимъ поцлуемъ слдовалъ другой, холодный, церемонный и равнодушный отъ долгой привычки; новостью было только то, что Хосефина избгала теперь поцлуевъ мужа, какъ вообще всякаго соприкосновенія съ нимъ.