Обнаженная
Шрифт:
Въ начал весны, когда весь Мадридъ искренно поврилъ уже въ прочность хорошей погоды, и нетерпливые люди вынули изъ картонокъ свои лтнія шляпы, зима вернулась самымъ неожиданнымъ и измнническимъ образомъ. Небо затянулось облаками, и толстая пелена снга покрыла землю, потрескавшуюся отъ солнечнаго тепла, и сады, гд распускались уже весеннія почки и первые цвты.
Каминъ снова запылалъ въ гостиной графини де-Альберка, привлекая своею пріятною теплотою всхъ гостей, являвшихся къ «знаменитой графин» въ т вечера, когда она была дома, никуда не вызжая и нигд не предсдательствуя.
Однажды вечеромъ Реновалесъ съ восторгомъ отозвался о чудной картин, которую представляли сады Монклоа. Онъ только что побывалъ тамъ и полюбовался роскошнымъ зрлищемъ.
Графиня воспылала дтскимъ любопытствомъ. Ей хотлось посмотрть это; она ршила отправиться туда на слдующійже день. Тщегно пытались друзья отговорить ее отъ этой поздки, предупреждая о неустойчивости погоды. Слдующій день могъ быть солнечнымъ и теплымъ, и снгъ того гляди растаетъ. Эти рзкія перемны погоды длали мадридскій климатъ предательскимъ.
– Все равно, – упрямо повторяла Конча. – Я ршила непремнно създить въ Монклоа. Я не была тамъ уже нсколько лтъ. Это и немудрено при моемъ дятельномъ образ жизни.
Она ршила похать туда утромъ… впрочемъ, нтъ, не утромъ. Она вставала поздно и принимала прежде всего членовъ «Женской Лиги», приходившихъ за совтомъ. Лучше посл завтрака. Жаль, что маэстро Реновалесъ работаетъ какъ разъ въ эти часы и не можетъ сопровождать ее! Онъ уметъ искренно восторгаться пейзажами, любоваться ими съ глубоко художественною чуткостью, и не разъ разсказывалъ ей о чудномъ вид, во время заката солнца, изъ садовъ Монклоа. Это зрлище было почти равно по красот ясному вечеру въ Рим на Пинчіо. Художникъ галантно улыбнулся. Онъ сдлаетъ все возможное, чтобы быть на слдующее утро въ Монклоа и встртиться тамъ съ графинею.
Графиня, повидимому, испугалась этого общанія и бросила быстрый взглядъ на доктора Монтеверде. Но она жестоко обманулась въ надежд получить упрекъ за легкомысліе и измну, такъ какъ докторъ остался вполн равнодушнымъ.
Счастливый докторъ! Какъ ненавидлъ его маэстро Реновалесъ! Это былъ красивый молодой человкъ, хрупкій, какъ фарфоровая фигурка; черты его лица были чрезмрно красивы, что придавало физіономіи что-то каррикатурное. Черные, какъ воронье крыло, и блестящіе волосы съ синимъ отливомъ были расчесаны на проборъ надъ блднымъ лбомъ. Разрзъ мягкихъ бархатныхъ глазъ былъ нсколько узокъ; блыя, какъ слоновая кость, глазныя яблоки заканчивались ярко-красными уголками; это были настояшіе глаза одалиски. Красныя губы алли изъ подъ закрученныхъ усовъ. Кожа его была матово-молочнаго тона, какъ цвтъ камеліи. Блестящіе зубы переливали перламутромъ. Конча глядла на него съ благоговйнымъ восторгомъ. Разговаривая, она постоянно посматривала на него, спрашивая взглядомъ его совта, сожаля внутренно, что онъ не проявляетъ деспотизма по отношенію къ ней, желая быть его слугой и чувствовать его авторитетъ надъ своимъ капризиымъ и непостояннымъ нравомъ.
Реновалесъ презиралъ его, сомнваясь въ томъ, что онъ – настоящій мужчина и высказывая на своемъ грубомъ жаргон самыя ужасныя предположенія.
Монтеверде былъ докторомъ естественныхъ наукъ, и жаждалъ, когда освободится въ Мадрид каедра, чтобы выступить въ числ конкуррентовъ. Графиня де-Альберка взяла его подъ свое покровительство и съ упоеніемъ говорила о Монтеверде со всми серьезными господами, имвшими хоть небольшое вліяніе въ университетскомъ мір. Въ присутствіи Реновалеса она разсыпалась всегда въ невроятныхъ похвапахъ доктору. Онъ былъ ученый человкъ. Ее особенно восхищало то, что вся ученость Монтеверде ничуть не мшала ему одваться съ утонченнымъ изяществомъ и быть красивымъ, какъ ангелъ.
– Такихъ чудныхъ зубовъ, какъ у Монтеверде, нтъ ни у кого, – говорила она, глядя на него въ лорнетку въ присутствіи постороннихъ.
Иной разъ она прерывала общій рааговоръ и выпаливала вдругъ, не замчая своей безтактности:
– Но видли-ли вы руки доктора? Он изящне моихъ и выглядятъ, какъ дамскія ручки.
Художникъ возмущался этимъ откровенностями Кончи, которая ничуть не стснялась присутствіемъ мужа.
Его поражало спокойствіе важнаго сеньора съ орденами. Что онъ слпъ, чтоли? Графъ повторялъ только всегда съ отеческимъ добродушіемъ:
– Ахъ эта Конча! Какъ она бываетъ откровенна иногда! He обращайте на нее вниманія, дорогой Монтеверде. Это ребячество, оригкинальности.
Докторъ улыбался. Его самолюбію льстила среда обожанія, которою окружала его графиня.
Онъ написалъ книгу по исторіи развитія животныхъ организмовъ, о которой графиня отзывалась съ восторгомъ. Художникъ слдилъ съ удивленіемъ и завистью за перемнами въ ея вкусахъ. Она перестала интересоваться музыкою, поэзіей и пластическимъ искусствомъ, занимавшими прежде ея непостоянный умъ, привлекаемый всмъ блестящимъ и звучнымъ. Она смотрла теперь на искусство, какъ на красивую и пустую игрушку, которая могла служить только для развлеченія въ дтскомъ період человчества. Времена мнялись; пора было стать серьезными и интересоваться наукой, чистой наукой. Она была покровительницею, добрымъ другомъ, совтникомъ ученаго человка. И Реновалесъ находилъ у нея въ гостиной на столахъ и на креслахъ извстныя ученыя книги; он были разрзаны только на половину. Конча набрасывалась на нихъ съ любопытствомъ, лихорадочно перелистывала страницы и бросала книги отъ скуки и непониманія.
Гости ея – почти все старики, восторговавшіеся ея красотою и влюбленные въ нее безъ надежды – улыбались, спушая, какъ она говоритъ съ серьезнымъ видомъ о наук. Нкоторые, пріобрвшіе видное имя на политическомъ поприще, наивно удивлялись ея разностороннему образованію. Чего только не знала эта женщина! Куда имъ до нея! Остальные господа – знаменитые врачи, профессора, ученые, которые давно не занимались наукою – относились къ ней тоже съ одобреніемъ. Для женщины она была недурно образована. А Конча подносила изрдка лорнетку къ глазамъ, чтобы насладиться красотою своего доктора, и говорила съ педатичною отчетливостью о протоплазм, о размноженіи клтокъ, о канибализм фагоцитовъ, о человкообразныхъ и собакообразныхъ обезьянахъ, о дископлацентарныхъ млекопитающихъ и о питекантропос, разсуждая о тайнахъ жизни просто и фамильярно и повторяя непонятныя научныя слова, какъ-будто это были люди изъ хорошаго общества, пообдавшіе у нея наканун.
Красавецъ Монтеверде стоялъ по ея мннію, выше всхъ ученыхъ съ міровою славою. Книги ихъ, которыми такъ увлекался докторъ, вызывали у нея мигрень; тщетно пыталась она понять глубокія тайны этихъ крупныхъ томовъ. Но зато она прочитала книгу Монтеверде безчисленное множество разъ. Это было волшебное произведеніе, и она рекомендовала его для пріобртенія всмъ своимъ знакомымъ, не шедшимъ въ чтеніи дальше романовъ или модныхъ журналовъ.
– Монтеверде – прекрасный ученый, – сказала графиня, разговаривая однажды вечеромъ наедин съ Реновалесомъ. – Онъ только начинаетъ жизнь, но я помогу ему, и онъ будетъ геніемъ. Онъ поразительно талантливъ. О, если-бы вы прочитали его книгу! Знаетели вы Дарвина? Наврно нтъ. Такъ онъ выше Дарвина, много выше.
– Еще-бы, – отвтилъ художникъ: – этотъ Монтеверде красивъ, какъ херувимъ, а Дарвинъ былъ безобразный дядя.
Графиня не знала, смяться ей или принять слова Реновалеса въ серьезъ, и кончила тмъ, что погрозила ему лорнеткою.
– Замолчите вы, гадкій! Сейчасъ видно, что вы – художникъ. Вы не можете понять нжной дружбы, чистыхъ отношеній, братской любви, основанной на серьезномъ, совмстномъ труд.
Съ какою горечью смялся маэстро надъ этою чистою братскою любовью! Онъ ясно видлъ положеніе вещей, и Конча не отличалась достаточною осторожностью, чтобы скрывать свои чувства. Монтеверде былъ ея любовникомъ, занявъ мсто одного музыканта; во времена этого счастливца Конча только и разговаривала о Бетховен и Вагнер, точно это были ея старые пріятели. А до музыканта она жила съ однимъ молодымъ герцогомъ, красивымъ малымъ, который выступалъ, по приглашенію, на бояхъ быковъ и убивалъ несчастныхъ животныхъ, отыскавъ предварительно влюбленнымъ взоромъ графиню де-Альберка, которая нагибалась изъ ложи, съ блою мантильею и гвоздиками на голов. Съ докторомъ она жила почти открыто. Стоило только послушать, какъ злобно отзывались о немъ завсегдатаи дома графини, утверждая, что онъ – дуракъ, и книга его ничто иное, какъ пестрый костюмъ Арлекина, и состоитъ изъ чужихъ мыслей, понахватанныхъ у разныхъ ученыхъ и плохо даже подтасованныхъ, благодаря невжеству доктора. Эти гости, оскорбленные въ своей старческой и молчаливой любви, тоже завидовали побд молодого человка, отбившаго у нихъ кумиръ, передъ которымъ они молча благоговли, оживляясь старческою страстью.