Обнаженная
Шрифт:
Охъ, Конча, наврно, не прідетъ. У Реновалеса появилось предчувствіе, что онъ тщетно ждетъ ее.
Нсколько двочекъ въ рваныхъ башмакахъ и съ жидкими напомаженными волосами стали бгать по площадк. Реновалесъ не замтилъ, откуда он выбжали. Это были, можетъ-быть, дти сторожа.
По алле подходилъ стражникъ съ ружьемъ за спиною и рожкомъ на боку. За нимъ шелъ какой-то лакей, въ черномъ, съ двумя огромными датскими догами сро-голубого цвта, которые выступали съ чувствомъ собственнаго достоинства, мрно и осторожно, гордясь своею внушительною вншностью. Но экипажей не было видно. Ахъ ты, Господи!
Сидя на каменной скамь, маэстро вынулъ изъ кармана
Ho лакей съ собаками ушелъ, и Реновалесъ снова остался одинъ. Мимо него медленно прошло нсколько влюбленныхъ парочекъ и исчезло за дворцомъ по направленію къ нижнимъ садамъ. За ними прошла толпа семинаристовъ въ разввающихся рясахъ, оставивъ посл себя спеціальный запахъ здоровыхъ, цломудренныхъ и грязныхъ тлъ, свойственный конюшнямъ и монастырямъ. А графиня все еще не являлась!
Художникъ снова подошелъ къ балюстрад. Онъ ршилъ ждать еще не дольше получаса. Становилось поздно. Солнце стояло еще высоко, но пейзажъ изрдка затуманивался. Облака, сдерживавшіяся до сихъ поръ на горизонт, вырвались, казалось, на свободу и катились по небу, принимая фантастическія формы и жадно носясь по небесному своду въ бурныхъ клубахъ, какъ будто они старались поглотить огненный шаръ, медленно скользившій по лазуревому атласу.
Но вдругъ Реновалесъ почувствовалъ что-то врод удара, какой-то уколъ въ сердце. Никто не дотрагивался до него; онъ почуялъ что-то своими возбужденными нервами. Онъ былъ увренъ, что графиня близко, что она идетъ. И обернувшись, онъ дйствительно увидлъ, что она спускается вдали по алле, вся въ черномъ, въ мховой жакетк, съ маленькою муфтою и въ шляпк съ вуалью. Ея высокій, изящный силуэтъ выдлялся на фон желто-бурой земли, между стволами деревьевъ. Карета ея медленно катилась обратно по алле, вроятно, чтобы подождать наверху у школы земледлія.
Встртившись съ художникомъ посреди площадки, Конча протянула ему маленькую руку въ перчатк, сохранившую теплоту муфты, и направилась съ нимъ къ балюстрад.
– Я вн себя отъ бшенства… меня сейчасъ до смерти разозлили. Я не собиралась придти, совершенно забывъ о васъ, честное слово. Но выйдя отъ предсдателя совта министровъ, я вспомнила о васъ. Я была уврена, что встрчу васъ здсь и пріхала, чтобы вы разогнали мое дурное настроеніе.
Реновалесъ видлъ, какъ сверкали нехорошимъ блескомъ ея глаза подъ вуалью, и какъ были искривлены злобою ея красивыя губы.
Она говорила быстро, желая излить поскоре гнвъ, накопившійся въ ея груди и не обращая вниманія на окружающую обстановку, какъ будто сидла дома въ гостиной.
Она пріхала прямо отъ премьера, къ которому зазжала по длу. У графа было одно страстное желаніе, отъ осуществленія котораго зависло его счастье и душевное спокойствіе. Бдный Пако (мужъ ея) мечталъ объ орден Золотого Руна. Только этого не хватало ему для полнаго комплекта крестовъ, орденовъ и лентъ, которыми онъ увшивалъ свою персону отъ живота до шеи, не оставляя непокрытымъ ни одного миллиметра на этой славной поверхности. Получивъ Золотое Руно, онъ могъ спокойно умереть. Кажется, почему бы не исполнить высшимъ сферамъ желанія Пако, который былъ такъ добръ, что не могъ обидть и мухи? Что стоило дать ему эту игрушку и осчастливить бдняжку?
– Нтъ на свт друзей, Маріано, – говорила графиня съ горечью. – Премьеръ этотъ – дуракъ, который забылъ старыхъ друзей, какъ только занялъ постъ предсдателя совта министровъ. А еще вздыхалъ, словно теноръ изъ зарзуэлы, ухаживая за мною (да, да, правда!), и собирался лишить себя жизни, видя, что я нахожу его дуракомъ и буржуа!.. Сегодня онъ былъ попрежнему любезенъ. Жалъ мн руки, закатывалъ глаза къ небу. «Дорогая Конча, безподобная Конча» и всякія другія сладости. Совсмъ, какъ въ совт, когда онъ поетъ, точно старая канарейка. Однимъ словомъ, Золотого Руна бдному Пако не получить. Премьеру очень жаль, но во дворц не желаютъ этого.
И какъ будто она впервые попала въ это мсто, графиня устремила злобный взглядъ на темные холмы, откуда слышались выстрлы.
– А потомъ еще удивляются, почему люди возмущаются. Я – анархистка, слышите, Маріано? Я чувствую себя съ каждымъ днемъ все больше и больше революціонеркою. He смйтесь, пожалуйста, это вовсе не шутка. Бдный Пако – святой агнецъ и пугается, когда слышитъ мои слова. «Голубушка, подумай, что ты товоришь. Мы должны быть въ хорошихъ отношеніяхъ съ дворцомъ». Но я протестую. Я знаю этихъ людей, это все одна дрянь. Почему не дать моему Пако Золотого Руна, если онъ такъ желаетъ имть его. Поврьте, маэстро, что наша трусливая и покорная Испанія бситъ меня. Хорошо, если бы у насъ повторился французскій 93-ій годъ. Если бы я была одинока, безъ этой ерундовской фамиліи и положенія, то я выкинула бы здоровую штуку. Я бросила бы бомбу… или нтъ, схватила бы револьверъ и…
– Пафъ! – сказалъ художникъ энергичнымъ тономъ, расхохотавшись отъ души.
Конча сердито отвернулась.
– Нечего шутить, маэстро, не то я уйду или поколочу васъ. Это много серьезне, чмъ вы думаете. Можете шутить по вечерамъ у меня въ гостиной.
Но она не выдержала серьезности и улыбнулась слегка, точно вспомнила что-то пріятное.
– Впрочемъ, я не во всемъ потерпла крахъ, – сказала она посл краткаго молчанія. – Я ушла не съ пустымиг руками. Предсдатель не хочетъ сдлать себ врага изъ меня и предложилъ мн вмсто ягненка кое что иное, а именно провести въ депутаты любого по моему указанію при первыхъ-же дополнительныхъ выборахъ.
Реновалесъ широко раскрылъ глаза отъ удивленія.
– А для кого вамъ это, голубушка? Кому вы собираетесь преподнести депутатское званіе?
– Для кого! – повторила Конча тономъ насмшливаго удивленія. – Для кого! А какъ вы думаете, большое дитя? Конечно, не для васъ. Вы, вдь, ничего не знаете и не понимаете кром своего искусства… Для Монтеверде, для доктора. Онъ сдлаетъ великія дла.
Тихая площадка огласилась громкимъ смхомъ художника.
– Дарвинъ – депутатъ! Дарвинъ будетъ ршать политическіе вопросы.