Обнаженная
Шрифт:
– Кром того портреты вовсе не исчерпываютъ всей живописи. Это не называется живописью. Мы считаемъ себя художниками за умнье воспроизвести лицо, а лицо есть только часть тла. Мы смущаемся передъ нагимъ тломъ. Мы забыли о немъ. Мы говоримъ о немъ со страхомъ и уваженіемъ, какъ о церковномъ предмет, который достоинъ поклоненія, но котораго мы не видали вблизи. Все платья, да матеріи. Приходится плотно закутывать тло, отъ котораго мы бжимъ, какъ отъ заразы…
Реновалесъ остановился передъ портретомъ и пристально поглядлъ на него.
– А что, Пепе, – сказалъ онъ тихимъ голосомъ, инстинктивно взглянувъ предварительно на двери, изъ вчнаго опасенія, что жена услышитъ его художественные восторги, – Что, если-бы эта женщина раздлась, и
Котонеръ расхохотался съ видомъ хитраго монаха.
– Это было-бы великолпно, Маріано. Только она не захочетъ. Я увренъ, что она не пожелаетъ раздться, не смотря на то, что не разъ длала это на глазахъ у своихъ кавалеровъ.
Реновалесъ замахалъ руками въ знакъ протеста.
– А почему не захочетъ! Что за рутина! Что за косность!
Онъ воображалъ съ эгоизмомъ артиста, что міръ созданъ лишь для художниковъ, а вс остальные люди должны служить имъ моделями. Это непонятное цломудріе вызывало въ немъ негодованіе. Охъ, нтъ теперь древнегреческихъ красавицъ, спокойно служившихъ скульпторамъ моделями, или венеціанскихъ дамъ съ янтарною кожею, увковченныхъ Тиціаномъ, или граціозныхъ фламандокъ Рубенса или миніатюрныхъ, пикантныхъ красотокъ Гойи! Красота скрылась навсегда за завсою лицемрія и ложнаго стыда. Дамы позволяли любоваться собою по очереди нсколькимъ любовникамъ, открывали голое тло своимъ безчисленнымъ кавалерамъ боле чмъ для созерцанія его и тмъ не мене краснли при мысли о женщинахъ прежнихъ временъ, которыя вели себя гораздо скромне, но не стыдились обнажать передъ людьми великое твореніе Бога – цломудренную наготу.
Реновалесъ снова растянулся на диван и сталъ шопотомъ говорить съ Котонеромъ, поглядывая изрдка на дверь, словно онъ боялся быть услышаннымъ.
Онъ уже давно мечталъ о великомъ произведеніи. Оно было уже создано его воображеніемъ въ мельчайшихъ подробностяхъ. Онъ видлъ его, закрывая глаза, такимъ какъ оно должно было быть. Картина должна была изображать Фрину, знаменитую аинскую красавицу, которая показывается паломникамъ въ голомъ вид на дельфійскомъ берегу. Вс больные люди Греціи шли по берегу моря къ знаменитому храму въ надежд на божественное исцленіе отъ своихъ болзней; тутъ были параличные съ искривленными руками и ногами, и прокаженные съ отвратительными опухолями, и больные водянкою, и блдныя женщины, измученныя женскими болзнями, и дрожащіе старики и молодые люди – калки отъ природы; все здсь было: огромныя головы, лица сведенныя страданіями, изсохшія руки, безформенныя, какъ у слоновъ, ноги, однимъ словомъ вс уродства въ природ, все отчаяніе и скорбь людская были на лицо. Но при вид Фрины, красота которой была національною гордостью въ Греціи, паломники останавливаются и глядятъ на нее, повернувшись спиною къ храму, который выдляется своими мраморными колоннами на фон темныхъ горъ. А красавица, тронутая этою печальною поцессіею, желаетъ утшать несчастныхъ людей, бросить въ ихъ жалкіе ряды пригоршню здоровья и красоты и сбрасываетъ съ себя одежду, позволяя имъ любоваться своимъ роскошнымъ тломъ. Блое и блестящее, оно выдляется изящною линіею ея живота и острыми сосками крпкой груди на фон темной лазури моря. Втеръ развваетъ ея волосы, извивающіеся по чуднымъ плечамъ изъ слоновой кости, на подобіе золотыхъ змй; волны, замирающія у ея ногъ, обдаютъ ее звздочками пны, отъ ласкъ которой содрогается все ея тло отъ янтарной шеи до розовыхъ ступней. Мокрый песокъ, ровный и блестящій, какъ зеркало, смутно отражаетъ ея роскошную наготу. А паломники падаютъ въ пылу восторга на колни и протягиваютъ къ смертной богин руки, воображая, что красота исцлитъ ихъ болзни.
Реновалесъ выпрямился, схвативъ Котонера за руку при описаніи будущей картины, а другъ одобрительно кивалъ головою; этотъ проектъ пріятеля произвелъ на него глубокое впечатлніе.
– Прекрасно! Божественно, Маріанито!
Но посл этого восторженнаго возбужденія маэстро снова упалъ духомъ.
Привести въ исполненіе этотъ планъ было очень трудно. Пришлось-бы поселиться на берегу Средиземнаго моря, гд-нибудь въ Каталоніи или Валенсійской провинціи, выстроить маленькій баракъ на томъ самомъ мст, гд вода замираетъ на песк съ блестящими переливами, и возить туда женщинъ за женщинами хотя-бы сотню, если понадобится, для изученія ихъ блой наготы на лазури неба и моря, пока не попадется наконецъ божественное тло, достойное Фрины.
– Это очень трудно, – шепталъ Реновалесъ: – право, очень трудно! Пришлось-бы бороться со многими препятствіями.
Котонеръ склонилъ голову съ видомъ человка, который все понимаетъ.
– Есть еще одна, главная причина, – сказалъ онъ шопотомъ, пугливо поглядывая на дверь. – Я думаю, что Хосефина не одобритъ мысли объ этой картин съ обиліемъ натурщицъ.
Маэстро склонилъ голову.
– О если-бы ты зналъ, Пепе! Если-бы ты видлъ мою жизнь!
– Я все знаю, – поспшно сказалъ Котонеръ: – или, врне, я догадываюсь. Можешь не разсказывать мн.
Къ желанію избжать непріятныхъ разсказовъ друга у него примшивался въ значительной степени эгоизмъ и боязнь нарушить свое тихое спокойствіе чужими страданіями, возбуждавшими въ немъ лишь слабый интересъ.
Реновалесъ заговорилъ посл долгаго молчанія. Онъ часто размышлялъ о томъ слдуетъ-ли артисту быть женатымъ или нтъ. Нкоторые художники, со слабымъ и неустойчивымъ характеромъ, нуждались въ нравственной поддержк подруги жизни и въ семейной атмосфер.
Реновалесъ охотно вспоминалъ первые мсяцы брака; но посл этого брачныя узы тяжело давили его. Онъ не отрицалъ любви; пріятное общество женщины необходимо въ жизни, но съ извстными передышками, безъ обязательнаго условія совмстной жизни. Художники, какъ онъ, должны быть свободны; это его твердое убжденіе.
– Ахъ, Пепе, если-бы я былъ подобно теб полнымъ хозяиномъ своего времени и труда, мн не пришлось бы думать о томъ, что скажутъ люди, когда я пишу то или другое. Какія великія произведенія создалъ-бы я тогда!
Этотъ разбитый жизнью человкъ собирался добавить еще что-то, но дверь мастерской открылась, и лакей Реновалеса, маленькій человкъ съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, доложилъ звучнымъ голосомъ:
– Сеньора графиня.
Котонеръ вскочилъ съ своего мста однимъ прыжкомъ. Такія дамы не любятъ встрчать публику въ мастерской. Куда скрыться? Реновалесъ помогъ ему отыскать пальто, шляпу и трость, разбросанныя, по обыкновенію, по разнымъ угламъ комнаты,
Маэстро вытолкнулъ друга въ дверь, ведущую въ садъ. Затмъ, оставшись одинъ, онъ подбжалъ къ старому венеціанскому зеркалу и поглядлъ на себя, приглаживая рукою свои кудрявые, посдвшіе волосы.
V
Графиня вошла, громко шурша шелкомъ и кружевами и принеся съ собою въ комнату смшанный запахъ разныхъ эссенцій, напоминающій благоуханіе южнаго сада.
– Здравствуйте mon cher maitre.
Она глядла на маэстро черезъ лорнетку въ черепаховой оправ на золотой цпочк, и сро-янтарные глаза ея пріобртали сквозь стекла упорно-вызывающее выраженіе, въ которомъ свтились одновременно и ласка, и насмшка.
Маэстро не долженъ сердиться на нее за опозданіе. Она очень жалла, что является неаккуратно, но, вдь, она – самая занятая женщина въ Мадрид. Чего только не сдлала она посл завтрака! Просмотрла и подписала бумаги съ секретаршей «Женской Лиги», переговорила съ плотникомъ и подрядчикомъ (простыми людьми, глядвшими на нее, вылупивъ глаза), которымъ были заказаны трибуны для публики на предстоящій благотворительный праздникъ въ пользу несчастныхъ работницъ, побывала у предсдателя Совта министровъ, который принималъ ее, несмотря на свое важное положеніе, какъ самый галантный кавалеръ, и цловалъ ей руку, точно въ менуэт. Сегодняшній день потерянъ, не правда-ли, maitre? Свтъ уже плохъ для работы. Кром того она не привезла горничной, чтобы помочь ей раздться.