Обнаженная
Шрифт:
– А ты что же не работаешь? Я постоянно встрчаю тебя здсь въ рабочіе часы.
Онъ двусмысленно улыбался при этихъ словахъ, а молодой человкъ покраснлъ, оправдываясь и объясняя, что онъ много работаетъ ежедневно, но чувствуетъ потребность непремнно зайти въ мастерскую маэстро прежде, чмъ пройти въ свою. Онъ пріобрлъ эту привычку еще въ то время – лучшее въ его жизни, – когда онъ учился подъ руководствомъ великаго художника въ мене роскошной мастерской, чмъ эта.
– А Милита? Ты видлъ ее? – продолжалъ Реновалесъ съ добродушной улыбкою, въ которой звучало нкоторое ехидство. – Она не выдрала у тебя волосы за этотъ новый, съ ногъ сшибательный галстухъ?
Сольдевилья
Когда она была совсмъ крошкою, а онъ подросткомъ, Сольдевилья не разъ таскалъ ее на спин по старой мастерской, а маленькій бсенокъ дергалъ его за волосы и награждалъ пощечинами своими рученками.
– Какая она славная! – прервалъ Котонеръ. – Она самая граціозная и симпатичная изо всхъ молодыхъ двушекъ, что я знаю.
– А гд нашъ несравненный Лопесъ де-Соса? – спросилъ опять маэстро ехиднымъ тономъ. – He заходилъ сегодня этотъ шофферъ, который сводитъ насъ съ ума своими автомобилями?
Улыбка исчезла съ лица Сольдевилья. Онъ поблднлъ, и глаза его загорлись нехорошимъ огнемъ. Нтъ, онъ не видалъ сегодня этого господина. По словамъ дамъ, онъ былъ очень занятъ починкою автомобиля, сломавшагося у него на дорог въ окрестностяхъ Мадрида. Воспоминаніе объ этомъ друг семьи было, повидимому, тяжело молодому художнику и, желая избжать новыхъ намековъ, онъ попрощался съ маэстро. Надо воспользоваться двумя остающимися солнечными часами и поработать. На прощанье онъ высказалъ еще нсколько похвалъ потрету графини.
Друзья остались сидть вдвоемъ въ глубокой тишин. Усвшись поглубже на диван изъ персидскихъ матерій, Реновалесъ молча глядлъ на портретъ.
– Она придетъ сегодня? – спросилъ Котонеръ, указывая на портретъ.
Реновалесъ сдлалъ рукою недовольный жестъ. Сегодня или въ другой день. Отъ этой женщины немыслимо ожидать серьезнаго отношенія къ работ.
Онъ ждалъ ее теперь, но нисколько не удивился бы, если бы она не пришла. Онъ работалъ уже около мсяца, а она не приходила на сеансъ аккуратно два дня подрядъ. Графиня была очень занята; она была предсдательницею въ нсколькихъ обществахъ эманципаціи и распространенія просвщенія между женщинами, устраивала балы и лоттереи; скучая отъ отсутствія заботъ, она наполняла жизнь благотворительностью; ей хотлось, подобно веселой птичк, быть одновременно всюду. Круговоротъ женскихъ сплетенъ увлекалъ ее и держалъ крпко; она не могла остановиться. У художника, не сводившаго глазъ съ портрета, вырвалось вдругъ восклицаніе восторга.
– Какая это женщина, Пепе! Какая модель для портрета!
Его глаза раздвали, казалось, красавицу, гордо глядвшую съ полотна во всемъ своемъ аристократическомъ величіи. Они старались проникнуть подъ шелкъ и кружева и увидть кожу и линіи тла, неясно обозначавшіяся подъ платьемъ. Воображенію художника сильно помогали обнаженныя плечи и начало упругихъ грудей, слегка намчавшихся подъ кружевами декольте и раздленныхъ нжною, темноватою полосою.
– Вотъ это самое я сказалъ и жен твоей, – простодушно заявилъ старый холостякъ. – Когда ты пишешь портреты красавицъ, какъ эта графиня, то видишь въ нихъ только модели, а не женщинъ.
– Ахъ, значитъ, Хосефина говорила съ тобою объ этомъ?
Котонеръ поспшилъ успокоить друга, боясь испортить его пищевареніе. Пустяки! Все это лишь нервничанье бдной Хосефины, видвшей все въ черномъ свт.
Она намекнула во время завтрака на графиню Альберка и ея портретъ. Хосефина не долюбливала ея, повидимому, несмотря на то, что воспитывалась съ нею вмст въ Sacre Coeur\'. Она смотрла на нее, какъ на всхъ остальныхъ женщинъ, и графиня была для нея страшиымъ врагомъ. Но Котонеру удалось успокоить ее и даже вызвать на ея губахъ слабую улыбку. Этимъ разговоромъ былъ положенъ конецъ всмъ ея подозрніямъ.
Но Реновалесъ не раздлялъ оптимизма друга. Онъ догадыьался о душевкомъ состояніи жены и понималъ теперь, почему она ушла съ завтрака и отправилась наверхъ плакать и призывать смерть. Хосефина ненавидла Кончу какъ всхъ женщинъ, входившихъ въ его мастерскую. Но это печальное впечатлніе скоро изгладилось въ душ художника, привыкшаго къ нервности жены. Вдобавокъ сознаніе супружеской врности окончательно успокоило его. Совсть его была чиста, и Хосефина могла думать, что ей нравится, Она была несправедлива къ нему, и онъ покорно преклонялъ голову и безропотно терпелъ это рабство.
Желая отвлечь мысли отъ этого предмета, онъ заговорилъ объ искусств. Онъ находился еще подъ впечатлніемъ разговора съ Текли, который только – что объхалъ всю Европу и былъ въ курс того, что писали и думали знаменитые художники.
– Я сталъ стариться, Пепе. Ты думаешь, я не замчаю этого. Нтъ, не спорь. Я знаю, что еще не старъ въ сорокъ три года. Я хочу сказать, что закоснлъ на своемъ пути. Давно уже не создавалъ я ничего новаго. Все y меня выходитъ тоже самое. Ты знаешь, что разныя старыя жабы, завидующія моей слав, бросаютъ мн въ лицо этотъ упрекъ, словно ядовитый плевокъ.
И съ эгоизмомъ великихъ художниковъ, которые постоянно считаютъ себя забытыми и подверженными зависти всего міра, маэстро жаловался на рабское состояніе налагаемое на него судьбою. Зарабатывать деньги! Какая ужасная цль для художника! Если бы міръ управлялся соотвтственно здравому смыслу, художники содержались-бы на счетъ государства, которое щедро оплачивало бы вс ихъ потребности и причуды. Тогда они были-бы свободны отъ матеріальныхъ заботъ. «Пишите, что хотите, и какъ хотите». При такихъ условіяхъ создавались-бы великія произведенія, и искусство шло-бы впередъ гигантсками шагами, не унижая себя лестью передъ невжественными богачами и вульгарною публикою. Но при современныхъ условіяхъ надо было много зарабатывать, чтобы быть знаменитымъ художникомъ, а деньги платились почти исключительно за портреты; приходилось открывать лавочку и пускать къ себ каждаго прохожаго безъ права выбора. Проклятая живопись! Для писателя бдность являлась заслугою, свидтельствуя о его честности и добродтели. Но художникъ долженъ былъ быть богатымъ; талантъ его оцнивался высотою заработка. Слава о его картинахъ соединяаась непремнно съ тысячами дуро. Говоря о его произведеніяхъ, публика прибавляла всегда: онъ зарабатываетъ столько-то, и для поддержанія этого богатства, неизмннаго спутника славы, приходилось работать сдльно и льстить богатой, но вульгарной публик.
Реновалесъ говорилъ нервно. Иной разъ эта работа славнаго поденщика была еще терпима, когда моделями служили красивыя женщины или мужчины съ интеллигентнымъ выраженіемъ лица. Но приходилось, вдь, имть дло и съ грубыми людьми, богачами съ видомъ ломовыхъ извозчиковъ, толстыми дамами съ безжизненными лицами. Когда онъ позволялъ стремленію къ истин одерживать надъ собою побду и изображалъ модель въ ея дйствительномъ вид, къ числу его враговъ прибавлялся еще одинъ новый, который платилъ съ недовольнымъ видомъ и разсказывалъ всюду, что Реновалесъ вовсе не такъ талантливъ, какъ говорятъ. Во избжаніе этого онъ лгалъ на полотн, пуская въ ходъ пріемы, которыми пользовались мене талантливые художники, и эта двуличность сильно мучила его.