Обнаженная
Шрифт:
Художникъ былъ не въ силахъ провести вечеръ въ обществ Кончи и ея мужа. Графиня вызывала въ немъ нкоторое отвращеніе, онъ чувствовалъ себя способнымъ грубо огтолкнуть дерзко и непрерывно пристававшую къ нему женщину и разсказать все мужу въ порыв откровенности. Эта жизнь втроемъ, въ которой графиня видла высшее счастье, была теперь въ глазахъ художника позоромъ и гадкою измною.
– Она невыносима, – сказалъ онъ, замтивъ изумленіе друга. – Я еле выношу ее. Пристаетъ, какъ кленовый листъ.
Реновалесъ ни разу не говорилъ еще съ Котонеромъ о своей связи съ графинею де Альберка, но тотъ и самъ
– Но, вдь, она очень красива, Маріано, – сказалъ онъ. – Она – великая женщина. Ты знаешь, что я ставлю ее очень высоко. Вотъ кто могъ-бы послужить теб моделью для картины съ Фриною.
Маэстро отвтилъ на невжество друга презрительнымъ взглядомъ. Ему хотлось унизить, опорочить графиню и оправдать этимъ свое равнодушіе.
– У нея только вншность хороша… лицо и фигура.
И наклонившись къ другу, онъ сказалъ ему тихимъ и серьезнымъ голосомъ, точно открывалъ тайну величайшаго преступленія:
– У нея острыя колни… Въ тл ничего нтъ красиваго.
Котонеръ расхохотался, какъ старый сатиръ, и пришелъ въ восторгъ. Онъ велъ цломудренный образъ жизни и былъ счастливъ узнать тайные недостатки красавицы, которая была недостижима для него.
Маэстро не пожелалъ разставаться съ другомъ. Онъ нуждался въ его обществ и глядлъ на него съ нжностью и симпатіею, такъ какъ онъ напоминалъ ему чмъ-то Хосефину. Никто не зналъ ея такъ хорошо, какъ этотъ врный другъ. Въ минуту грусти она довряла ему вс свои горести. Когда она выходила изъ себя отъ нервнаго раздраженія, отъ нсколькихъ словъ этого простодушнаго человка кризисъ разршался моремъ слезъ. Съ кмъ ему и говорить о покойной, какъ не съ Котонеромъ?
– Пообдаемъ вмст, Пепе. Пойдемъ въ итальянскій ресторанъ и закатимъ римскій банкетъ съ ravioli, picatta, какъ захочешь, и запьемъ одною или двумя бутылочками Chianti – сколько выпьешь. А на послдокъ выпьемъ пнистаго Asti. Оно вкусне шампанскаго. Согласенъ, дружище?
Они взялись подъ руку и пошли дальше съ высоко поднятою головой и улыбкою на губахъ, словно два молоденькихъ, начинающихъ художника, которые отправляются праздновать продажу картины вкуснымъ обдомъ и вознаградить себя разокъ за тяжелую нужду.
Реновалесъ углубился въ свои воспоминанія, изливая ихъ въ бурномъ поток словъ. Онъ говорилъ теперь объ одномъ ресторан въ маленькой улиц въ Рим, сейчасъ за статуей Паскуино, недалеко отъ Governo Vecchio. Это былъ простой трактирчикъ, содержавшійся бывшимъ поваромъ одного кардинала. Атмосфера въ немъ царила почти такая, какъ въ церкви. Вшалки въ прихожей были всегда заняты шляпами художниковъ. Веселый смхъ молодежи дйствовалъ не особенно пріятно на постоянную публику ресторана – священниковъ изъ папской канцеляріи или пріхавшихъ на время въ Римъ, чтобы выхлопотать повышеніе по служб, и разныхъ адвокатишекъ въ засаленныхъ сюртукахъ, которые приходили съ кипами бумагъ изъ сосдняго Министерства Юстиціи.
– Какія тамъ были макароны! Помнишь, Пепе? Какъ любила ихъ бдная Хосефина!
По вечерамъ они приходили въ этотъ ресторанчикъ веселою гурьбою. Хосефина шла съ мужемъ подъ руку, а кругомъ нихъ добрые друзья, восторгавшіеся молодымъ художникомъ. Хосефина обожала тайны кулинарнаго искусства, традиціонные секреты роскошнаго стола князей
Въ лунныя ночи они отправлялись всей гурьбой въ Колизей полюбоваться колоссальными и чудовищными развалинами, залитыми голубыми лучами свта. Хосефина дрожала отъ страха, проникая подъ темные своды и пробиралась ощупью среди разбросанныхъ камней, пока не видла передъ собою тихой арены, заключавшей, казалось, трупы цлаго народа. Она думала объ ужасныхъ животныхъ, появлявшихся на этой арен, и со страхомъ оглядывалась кругомъ. Вдругъ тишина оглашалась громкимъ ревомъ, и черный зврь выскакивалъ изъ темной глубины. Хосефина цплялась за мужа, визжа отъ ужаса, и вс начинали хохотать. Это Симпсонъ, одинъ художникъ изъ Сверной Америки, здоровенный дтина, бжалъ на четверенькахъ, бросаясь на товарищей съ дикимъ рычаньемъ.
– Помнишь, Пепе, – ежеминутно приговаривалъ Реновалесъ. – Какія хорошія то были времена! Какъ весело жилось тогда! Какимъ славнымъ товарищемъ была бдняжка, пока болзнь не стала изводить ее!
Они пообдали, разговаривая о своей молодости; образъ покойной непрерывно мелькалъ среди ихъ пріятныхъ воспоминаній. Посл обда они гуляли по улицамъ города до полуночи. Реновалесъ не переставалъ говорить о тхъ временахъ, вспоминая о Хосефин, какъ будто онъ провелъ всю свою жизнь въ поклоненіи ей. Котонеру надолъ этотъ разговоръ, и онъ попрощался съ маэстро. Что это за новая манія!.. Бдная Хосефина была очень мила, но нельзя-же говорить весь вечеръ о покойной, какъ-будто весь міръ полонъ воспоминаній о ней.
Реновалесъ заторопился домой и даже взялъ извозчика, чтобы вернуться поскоре. Онъ былъ такъ возбужденъ, точно его ждалъ тамъ кто-нибудь. Въ роскощномъ особняк, прежде столь холодномъ и пустынномъ, казалось, виталъ теперь какой-то непонятный духъ, любимая душа, которая наполняла весь домъ, разливаясь всюду, точно благоуханіе.
Когда сонный лакей открылъ двери, первый взглядъ Реновалеса былъ направленъ на акварельный портретъ жены. Онъ улыбнулся, желая попрощаться съ головкою, которая пристально глядла на него.
Такою-же улыбкою привтствовалъ онъ всхъ Хосефинъ, встртившихъ его со стнъ и выглянувшихъ изъ мрака, какъ только зажглись электрическія лампы въ комнатахъ и корридорахъ. Эти лица, на которыя онъ глядлъ утромъ со страхомъ и изумленіемъ, не возбуждали въ немъ теперь никакого безпокойства. Хосефина видла его, догадывалась о его мысляхъ и, наврно, прощала ему, Вдь, она была такъ добра всю жизнь!..
Рековалесъ остановился на минуту, раздумывая, не пойтили ему въ мастерскія и зажечь большія электрическія лампы. Тогда онъ могъ-бы увидть жену во весь ростъ, во всей ея прелести, поговорить съ нею, попросить у нея прощенія въ глубокой тишин огромныхъ комнатъ… Но маэстро удержался отъ этого намренія. Что за безуміе. Что, онъ съ ума сошелъ?.. И онъ провелъ рукою по лбу, точно хотлъ прогнать изъ головы эти намренія. Попросту, врно, Асти вскружилъ ему голову. Пора спать!