Обнаженная
Шрифт:
Маэстро вернулся домой. Прогулка сгладила въ немъ воспоминаніе о тяжелой ночи. Тло его, разслабленное лнивою жизнью, сильно реагировало на здоровый моціонъ. Вь ногахъ бгали мурашки, въ вискахъ стучало, кровь разносила волну тепла по всему его тлу. Онъ былъ доволенъ своею жизненною силою и наслаждался пріятнымъ чувствомъ организма, который функціонируетъ правильно и гармонично.
Проходя по саду, Реновалесъ напвалъ сквозь зубы. Онъ улыбнулся жен швейцара, открывшей ему ршетку, и безобразной сторожевой собак, ласково подошедшей, чтобы лизнуть его брюки, открылъ стеклянную дверь, и сразу попалъ изъ уличнаго шума въ глубокую, монастырскую тишину. Ноги его ступили на мягкіе ковры; безмолвіе нарушалось здсь только загадочнымъ дрожаніемъ картинъ, покрывавшихъ стны до потолка, легкимъ трескомъ рамокъ и чуть замтнымъ шелестомъ
Милита часто проводила здсь много времени, когда жила еще у родителей, любуясь выставкою картинъ, висвшихъ даже въ плохо освщенныхъ корридоріхъ.
Повсивъ въ прихожей шляпу и поставивъ въ уголъ трость, маэстро взглянулъ съ нкоторымъ удивленіемъ на акварель, какъ будто она выдлялась чмъ-нибудь среди окружающихь картинъ. Онъ самъ изумился тому, что она привлекла теперь его вниманіе, тогда какъ прежде онъ часто проходилъ мимо нея, не глядя. Картинка была недурна, но написана робкою, неопытною рукою. Чье это могло быть произведеніе? Можетъ быть Сольдевильи. Но подойдя поближе, Реновалесъ улыбнулся. Это была работа его собственной кисти. Много воды утекло съ тхъ поръ!.. Онъ сдлалъ усиліе, чтобы вспомнить, гд и когда написалъ эту картинку, и пристально вглядлся въ прелестную женскую головку съ туманиымъ, мечтательнымъ взоромъ, спрашивая себя мысленно, кто послужилъ ему тогда моделью.
Но вдругъ онъ нахмурился и сконфузился отъ стыда. Что это съ нимъ сдлалось? Это былъ-же портретъ его жены, Хосефины изъ первыхъ временъ ихъ брачной жизни, когда онъ любовался ею и находилъ удовольствіе въ томъ, чтобы воспроизводить ея лицо на полотн!
Онъ обвинилъ Милиту въ томъ, что картина висла въ прихожей, и ршилъ немедленно распорядиться, чтобы этотъ этюдъ убрали отсюда. Портрету жены было не мсто въ прихожей около вшалки.
Пося завтрака онъ отдалъ лакею приказаніе, чтобы онь снялъ картину и повсилъ ее въ одной изъ гостиныхъ. Лакей сдлалъ жестъ изумленія.
– Но въ дом, вдь, такъ много портретовъ барыни! Вы столько разъ писали ее! Домъ полонъ ихъ…
Реновалесъ передразнилъ лакея. Такъ много! Такъ много! Онъ самъ зналъ, что много разъ писалъ портретъ жены… Внезапное любопытство погнало его вдругъ въ гостиную, гд Хосефина принимала визиты. Онъ зналъ, что тамъ вислъ на почетномъ мст большой портретъ жены, писанный имъ еще въ Рим: это была красивая женщина въ испанской кружевной мантиль, черной юбк съ тремя воланами и съ черепаховымъ вееромъ въ маленькой рук – настоящее произведеніе Гойи. Реновалесъ не могъ отвести глазъ отъ прелестнаго лица, оттненнаго черными кружевами и покрытаго благородною блдностью; темные глаза придавали ему восточный характеръ. Какъ хороша была въ то время Хосефина!
Реновалесъ открылъ окно, чтобы лучше разглядть портретъ, и свтъ разлился по темно-краснымъ обоямъ, заигравъ га золоченыхъ рамкахъ другихъ, боле мелкихъ картинъ.
Художникъ увидлъ тогда, что портретъ, похожій на произведеніе Гойи, былъ не единственный. Онъ съ удивленіемъ глядлъ на лицо жены, смотрвшее на него изо всхъ угловъ въ вид маленькихъ этюдовъ женщинъ изъ народа, или дамъ XVIII вка, или арабокъ, писанныхъ акварелью, или гречанокъ съ застывшею строгостью архаическихъ фигуръ Альмы Тадемы; все, что висло на стнахъ гостиной, было списано имъ съ лица Хосефины или сохраняло хоть небольшое сходство съ ея чертами, точно смутное воспоминаніе.
Онъ прошелъ въ сосднюю гостиную и тамъ тоже его встртило написанное имъ лицо жены среди картинъ его пріятелей.
Но когда же онъ написалъ все это? Онъ самъ не помнилъ и изумлялся огромной работ, созданной безсознательно. Ему казалось теперь, что онъ провелъ всю жизнь, работая надъ портретами Хосефины…
И дале, во всхъ корридорахъ, во всхъ комнатахъ его встрчала жена въ самыхъ разнообразныхъ видахъ, хмурая и улыбающаяся, со свжимъ, красивымъ лицомъ или съ грустнымъ болзненнымъ выраженіемъ. Тутъ были и наброски, и простые рисунки углемъ, и неоконченные этюды головы на уголк холста. Всюду встрчалъ Реновалесъ взоръ ея, слдившій за нимъ то съ тихою нжностью, то съ глубокимъ упрекомъ. Но гд были все это время его глаза? Онъ жилъ посреди всего этого,
Покойная не умерла; она воскресла подъ его кистью и окружала его всмъ своимъ существомъ. Онъ не могъ сдлать шага безъ того, чтобы лицо ея не глядло на него откуда-нибудь, не привтствовало его у дверей, не звало его изъ глубины комнатъ.
Въ трехъ мастерскихъ изумленіе Реновалеса еще боле усилилось. Все его творчество, созданное либо для личнаго удовольствія, либо для упражненія, по неудержимому влеченію, не на продажу, было собрано здсь и служило воспоминаніемъ о покойной. Картины, ослплявшія постителей своимъ совершенствомъ, висли внизу, въ предлахъ поля зрнія, или стояли на мольбертахъ среди роскошной мебели. Выше ихъ до самаго потолка тянулись этюды, воспоминанія, полотна, не вдланныя въ рамки, словно старыя и заброшенныя произведенія, и въ этой амальгам творчества Реновалесъ узналъ съ перваго же взгляда загадочное лицо жены.
Онъ жилъ, не поднимая глазъ, привыкши ко всему окружающему; взглядъ его разсянно скользилъ, не останавливаясь на этихъ женщинахъ, слдившихъ за нимъ сверху, разныхъ по вншности, но одинаковыхъ по выраженію. А графиня приходила еще сюда нсколько разъ, ища близости съ нимъ въ одиночеств мастерской! И персидская ткань, наброшенная на копье надъ глубокимъ диваномъ, не могла скрыть ихъ отъ печальныхъ и проницательныхъ глазъ, которые множились наверху на стнахъ!
Желая заглушить въ себ голосъ раскаянія, Реновалесъ занялся подсчетомъ картинокъ, изображавшихъ хрупкую фигурку жены. Ихъ было такъ много, что цлая жизнь художника могла уйти на нихъ. Реновалесъ старался припомнить, когда и гд написалъ ихъ. Въ первыя времена страстной любви у него была иотребность писать ее, неудержимое стремленіе переносить ка полотно все, что онъ видлъ съ наслажденіемъ, все, что онъ любилъ. Позже ему хотлось льстить ей, баюкать ее ласковымъ обманомъ, внушить ей увренность, что она – его единственное, художественное увлеченіе, и онъ писалъ съ нея портреты, мняя черты ея лица, слегка подурнвшаго отъ болзни, и затуманивая ихъ легкою дымкою идеализма. Онъ не могъ жить безъ работы и, подобно многимъ художникамъ, заставлялъ всхъ окружающихъ служить ему моделями. Дочь увезла съ собою въ новый домъ цлый возъ его произведеній – картинъ, набросковъ, акварелей и этюдовъ, изображавшихъ ее во всхъ видахъ съ тхъ временъ, когда она играла съ кошкою, пеленая ее въ тряпки, до того, какъ она обратилась въ красивую, смлую двушку и принимала ухаживанье Сольдевильи и того, кто былъ теперь ея мужемъ.
Мать же осталась въ дом, воскресши изъ мертвыхъ, и окружала художника подавляющимъ количествомъ своихъ образовъ. Вс мелкія жизненныя событія послужили для Реновалеса сюжетомъ для картинъ. Онъ вспоминалъ, какой художественный восторгъ вызывалъ въ немъ обликъ жены каждый разъ, какъ онъ видлъ ее въ новомъ плать. Цвтъ платья мнялъ ее, она становилась новой женщиной. Такъ утверждалъ онъ по крайней мр, и жена принимала его горячія увренія за восторгъ и поклоненіе, тогда какъ на самомъ дл онъ просто восхищался новою моделью.
Все существованіе Хосефины было увковчено кистью мужа. На одной картин она шла въ бломъ плать по лугу, нсколько напоминая поэтическій образъ Офеліи, на другомъ – въ большой шляп съ перьями и вся усыпанная драгоцнностями, она выглядла, какъ солидная дама изъ буржуазной среды, сознающая свое богатство и довольство. Дале черныя драпировки служили фономъ для ея декольтированнаго бюста, на которомъ виднлись изъ подъ кружевъ слегка выдающіяся ключицы и крпкія и твердыя, словно два яблока, формы на груди. Еще дале рукава были засучены на ея слабыхъ рукахъ, и блый передникъ покрывалъ всю ея фигуру отъ головы до ногъ. Между бровями ея лежала маленькая морщинка, выражавшая озабоченность, утомленіе и равнодушіе человка, которому некогда заботиться о своей наружности. Этотъ послдній портретъ относился къ тяжелому періоду ихъ совмстной жизни, когда Хосефина была дятельною хозяйкою дома, не держала прислуги, работала своими нжными руками на жалкомъ чердак, стараясь, чтобы художникъ не зналъ недостатка ровно ни въ чемъ, и устраняя съ его пути вс мелкія жизненныя непріятности, которыя могли помшать его художественной дятельности.