Обнаженная
Шрифт:
Для него начиналась вторая жизнь.
Часть третья
I
Реновалесъ не возвращался домой до начала слдующей зимы. Смерть жены такъ поразила его, что онъ долго не могъ опомниться и проникнуться сознаніемъ, что онъ – полный хозяинъ своего положенія. Глядя, какъ онъ валяется въ мастерской на диван, не работая, съ блуждающимъ взоромъ, точно видитъ сны на яву, Котонеръ искренно сокрушался о его состояніи. Кром того старику было непріятно, что графиня стала часто бывать въ особняк, по смерти Хосефины, навщая знаменитаго маэстро и свою дорогую Милиту.
– Ты долженъ ухать, – совтовалъ старый художникъ. – Ты свободенъ; теб, вдь, все равно, гд жить. А прокатиться слдуетъ, и подальше. Это развлечетъ тебя.
Реновалесъ ухалъ путешествовать, веселый и радостный,
Онъ пожилъ въ Голландіи, изучая музеи, которыхъ никогда не видалъ; затмъ, съ непостоянствомъ перелетной птицы, спустился въ Италію, наслаждаясь втеченіе нсколькихъ мсяцевъ легкою, беззаботною жизнью, не работая, посщая мастерскія художниковъ, принимая съ удовольствіемъ заслуженныя почести тамъ, гд онъ прежде боролся въ нужд и безызвстности. Изъ Италіи онъ перехалъ въ Парижъ, а въ конц концовъ внялъ приглашеніямъ графини, которая проводила лто съ мужемъ въ Біарриц.
Стиль Кончи въ письмахъ становился все боле настойчивымъ; по мр продленія разлуки она предъявляла все большія требованія. Пора ему вернуться, хватитъ путешествовать. Она соскучилась, она любила его, не могла жить безъ него. Вдобавокъ она писала о муж, старомъ граф, который присоединялся, по своей слпот, къ мольбамъ жены, прося ее пригласить художника на лто въ Біаррицъ, гд у нихъ была чудная вилла. Бдный маэстро долженъ былъ чувствовать себя глубоко несчастнымъ посл смерти жены, и добродушный грандъ считалъ своимъ долгомъ утшить его въ одиночеств. У нихъ въ дом маэстро долженъ былъ найти развлеченіе и новую семью.
Художникъ прожилъ все лто и часть осени въ пріятной атмосфер графскаго дома, какъ нарочно созданной для него. Прислуга уважала его, догадываясь, что онъ – настоящій хозяинъ. Графиня, истосковавшаяся въ долгой разлук, была такъ дерзка въ пылу любви, что художнику приходилось сдерживать ея порывы и просить быть осторожне. Благородный графъ де-Альберка относился къ Реновалесу съ искренней симпатіей и состраданіемъ. Бдный, знаменитый другъ! Какое горе потерять жену! И въ отчаянномъ жест сеньора съ орденами отразился весь ужасъ передъ возможностью овдовть и лишиться супруги, которая длала его такимъ счастливымъ.
Съ наступленіемъ зимы Реновалесъ вернулся въ свой особнякъ. Онъ не испыталъ ни малйшаго волненія, очутившись снова въ трехъ большихъ мастерскихъ и, пройдя по комнатамъ, которыя казались холодне, больше и выше теперь, когда тишину ихъ нарушали только его шаги. Ему не врилось, что прошелъ уже годъ. Все выглядло попрежнему, какъ-будто отсутствіе его длилось всего нсколько дней. Котонеръ прекрасно присмотрлъ за домомъ, наблюдая за работою швейцара съ женою и стараго лакея, убиравшаго мастерскія; эти люди составляли всю прислугу Реновалеса. Нигд не было видно ни пылинки, въ комнатахъ не чувствовалось ни малйшей затхлости или спертой атмосферы. Все было чисто и блестло, словно жизнь никогда не прерывалась въ этомъ дом. Солнце и чистый воздухъ влились въ окна широкими струями и разогнали тяжелую атмосферу болзни и страданій, которая наполняла домъ при отъзд Реновалеса, чуявшаго тогда всюду невидимую руку Смерти.
Весь домъ обновился; онъ былъ похожъ на прежній, нз теперь все въ немъ было свжо и звучно, какъ въ только что выстроенномъ зданіи.
Вн мастерской ничто не напоминало Реновалесу объ умершей жен. Онъ не захотлъ войти въ ея спальню и даже не спросилъ, у кого ключъ отъ двери. Онъ спалъ въ комнат дочери, на узенькой кровати Милиты, наслаждаясь своею скромною и простою жизнью въ этомъ роскошномъ, барскомъ особняк.
Завтракалъ маэстро въ столовой на конц стола, покрытомъ салфеткою; роскошное убранство и громадные размры этой комнаты дйствовали на него подавляющимъ образомъ; все казалось ему теперь безполезнымъ и слишкомъ большимъ. Онъ разсянно глядлъ на кресло у камина, гд часто сидла покойная. Это кресло съ удобными ручками, казалось, ждало возвращенія жалкой фигурки, дрожавшей, какъ птичка. Но художникъ не чувствовалъ ни малйшаго волненія. Онъ не могъ даже хорошенько возстановить въ памяти лица Хосефины. Оно мнялось столько разъ! Лучше всего онъ помнилъ маску скелета послднихъ дней, но эта вызывала въ немъ отвращеніе; онъ былъ такъ счастливъ и силенъ, что не желалъ портить настроенія печальными воспоминаніями.
Образъ Хосефины совершенно исчезъ изъ дому, улетучился навсегда, не оставивъ ни малйшаго слда на стнахъ, такъ часто служившихъ поддержкою для ея шатающагося тла, или на паркет, еле чувствовавшемъ тяжесть ея слабыхъ ногъ. Хосефина была прочно забыта. А въ душ
Первые дни въ одиночеств дома прошли для него въ глубокой и неизвданной досел радости. Посл завтрака онъ растягивался въ мастерской на диван и слдилъ за голубыми кольцами дыма сигары. Полная свобода! Онъ одинъ въ мір! Жизнь лежала передъ нимъ безъ заботъ, безъ страха. Онъ могъ ходить, куда угодно, не опасаясь, что чьи-то глаза шпіонятъ за его поступками, или жестокіе упреки нарушатъ его душевный покой. Маленькая дверь мастерской, на которую онъ поглядывалъ преждесо страхомъ, не могла больше открываться и пропускать врага. Онъ могъ спокойно запереть ее и затвориться отъ всего міра, могъ открывать дверь и впустить къ себ если нравилось, бурную и шумную толпу; цлые батальоны голыхъ красавицъ, чтобы написать съ нихъ веселую вакханалію, или странныхъ баядерокъ съ черными глазами и обнаженнымъ животомъ, которыя танцовали бы плавно и страстно на коврахъ мастерской. Онъ могъ осуществить вс свои безсвязныя иллюзіи и чудовищную игру воображенія, все, о чемъ онъ мечталъ во времена рабства. Онъ не зналъ, конечно, гд найти все это, да и не пытался искать. Съ него было достаточно увренности въ томъ, что онъ можетъ безпрепятственно осуществить свои мечты.
Это сознаніе полной свободы не только не толкало его на живую дятельность, а поддерживало въ немъ пріятное чувство безмятежнаго покоя и вполн удовлетворяло его, не побуждая къ исполненію задуманныхъ плановъ. Прежде онъ метался въ бшенств, тяготясь своими узами и воображая, что написалъ бы на свобод Богъ знаетъ что! Какую бурю негодованія поднялъ-бы онъ своими дерзкими порывами! О, если-бы онъ не былъ связанъ съ ограниченною мщанкою, которая желала вносить въ искусство такой-же строгій порядокъ и правила приличія, какъ въ расходы по хозяйству или визиты знакомымъ!
А теперь, когда мщанки не было, художникъ предавался сладкому бездлью, глядя, словно робкій влюбленный, на картины, начатыя годъ тому назадъ, и на забытую палитру и приговаривая съ ложною энергіею: «Подожду еще до завтра. Завтра начну».
А на слдующій день онъ валялся въ постели опять до двнадцати часовъ; наступало время завтрака, а Реновалесъ все не брался за кисти. Онъ читалъ иностранныя газеты и художественные журналы, интересуясь съ чисто профессіональнымъ любопытствомъ работою знаменитыхъ европейскихъ художниковъ и выставками картинъ. Его навщали иногда скромные товарищи по профессіи, и онъ жаловался, въ ихъ присутствіи, на дерзкіе порывы молодежи, на ихъ непочтительныя нововведенія въ искусств. Въ сухомъ тон его чувствовалось раздраженіе знаменитаго художника, который началъ стариться и воображаетъ, что истинное искусство умираетъ вмст съ нимъ, и никто не пойдетъ по его стопамъ. Затмъ Реновалесъ сталъ обращать большое вниманіе на пищевареніе, совсмъ какъ Котонеръ, и наслаждаться посл ды пріятнымъ бездльемъ. Состоянія его съ избыткомъ хватало на спокойную, удобную жизнь. Дочь, составлявшая теперь всю его семью, должна была получить, по смерти отца, даже больше, чмъ ожидала. Довольно онъ поработалъ на своемъ вку. Живопись, подобно всмъ остальнымъ видамъ искусства, была лишь пріятнымъ обманомъ, изъ-за котораго люди волновались, какъ сумасшедшіе, доходя въ своемъ безуміи до смертельной ненависти. Какой идіотизмъ! Гораздо пріятне пребывать въ тихомъ поко, наслаждаясь радостями жизни, упиваясь простыми животными наслажденіями, чувствуя, что живешь. Что могли прибавить нсколько его работъ въ этихъ огромныхъ музеяхъ съ картинами, которыя преображались съ теченіемъ вковъ и не сохраняли можетъ-быть ни одного мазка отъ своего первоначальнаго вида? Какое дло человчеству, которое перемщается въ мір каждые двнадцать вковъ и видло, какъ рушатся великія произведенія искусства изъ мрамора и гранита до того, что какой-то Реновалесъ создалъ изъ полотна и красокъ нсколько красивыхъ игрушекъ, которыя могутъ быть испорчены окуркомъ сигары, или порывомъ втра, или каплею воды, просочившеюся черезъ стну?
Но этотъ пессимизмъ разсивался, когда кто-нибудь называлъ его «знаменитымъ маэстро», или когда имя его появлялось въ газет, или какой-нибудь ученикъ или почитатель выказывали интересъ къ его работ.
Теперь онъ отдыхалъ, не успвъ еще оправиться отъ тяжелой утраты. Бдная Хосефина!.. Но онъ собирался много работать и чувствовалъ въ себ наплывъ силъ для созданія великихъ произведеній. И имъ овладвала безумная жажда работы; онъ перечислялъ задуманныя картины, считая ихъ крайне оригинальными. Ему приходили въ голову дерзкія сочетанія красокъ, и новые техническіе пріемы. Но эти намренія не шли дальше словъ и никогда не попадали на полотно. Пружины его воли, прежде такія упругія и крпкія, были теперь сломаны или разслаблены Реновалесъ не страдалъ и не стремился ни къ чему. Покойная жена унесла съ собою лихорадочную жажду работы и художественный подъемъ, оставивъ его въ блаженной атмосфер комфорта и покоя.