Обнаженная
Шрифт:
Художникъ слдилъ за жизнью Кончи изъ минуты въ минуту, какъ будто она протекала на его глазахъ. Графиня писала ему про Дарвина, скрывая подъ этимъ прозвищемъ имя Монтеверде, жаловалась на его холодность, равнодушіе и снисходительно-сострадательный тонъ, которымъ онъ отвчалъ на ея страстныя ласки. «Ахъ, маэстро, я очень несчастна!» Иной разъ тонъ писемъ былъ самый оптимистическій. Графиня торжествовала, и художникъ читалъ между строчками о ея восторг и догадывался о ея упоеніи минутами счастья, въ собственномъ дом, гд она дерзко пренебрегала присутствіемъ слпого графа. И она разсказывала художнику обо всемъ съ безстыднымъ и отчаяннымъ довріемъ,
Въ послднихъ письмахъ Конча была вн себя отъ радости, Графъ находился въ Санъ-Себастіан, чтобы попрощаться съ королемъ, исполняя высокую политическую миссію. Хотя онъ не былъ очень близокъ ко двору, его избрали въ качеств представителя высшей испанской аристократіи, чтрбы отвезти орденъ Золотого Руна какому-то князьку въ одно изъ самыхъ мелкихъ нмецкихъ государствъ. Бдный старикъ, не добившійся этого великолпнаго ордена для себя, находилъ утшеніе въ томъ, что везъ его другому съ большою торжественносгью. Реновалесъ чуялъ во всемъ этомъ руку графини. Письма ея сіяли счастьемъ. Она оставалась одна съ Дарвиномъ, такъ какъ старый графъ долженъ былъ долго пробыть за границей, и могла жить съ докторомъ, какъ мужъ съ женою, безъ всякаго риска и опасеній!
Реновалесъ читалъ эти письма только изъ любопытства; они не производили на него теперь глубокаго и продолжительнаго впечатлнія. Онъ привыкъ къ положенію довреннаго лица графини; страстныя чувства его къ ней охладли отъ откровенности этой женщины, поврявшей ему вс свои тайны. Единственное, чего онъ не зналъ въ ней еще лично, было ея тло; внутреннюю же жизнь ея онъ зналъ, какъ ни одинъ изъ ея любовниковъ. и она начинала уже надодать ему. Отсутствіе графини и разстояніе наполняли его душу холоднымъ спокойствіемъ. По прочтеніи этихъ писемъ, онъ думалъ всегда одно и тоже: «Экая сумасшедшая! Что мн за дло до ея секретовъ!»
Цлую недлю не получалъ онъ уже писемъ изъ Біаррица. Въ газетахъ писалось о путешествіи уважаемаго графа де-Альберка. Онъ находился уже въ Германіи, со всею своею свитою, готовясь нацпить благороднаго агнца на грудь князя. Реновалесъ хитро улыбался, но безъ зависти или волненія, при мысли о долгомъ молчаніи графини. Одиночество причинило ей, очевидно, много заботъ.
Но вдругъ, однажды вечеромъ, онъ получилъ отъ нея всть самымъ неожиданнымъ образомъ. Онъ выходилъ подъ вечеръ изъ дому, чтобы прогуляться надъ Ипподромомъ вдоль канала и полюбоваться Мадридомъ съ этого возвышенія, когда у самой ршетки посыльный мальчикъ въ красномъ плащ подалъ ему письмо. Художникъ изумился, узнавъ почеркъ Кончи. Письмо состояло изъ четырехъ строчекъ, написанныхъ наспхъ нервною рукою. Конча только что пріхала съ горничною Мэри съ курьерскимъ поздомъ изъ Франціи и была одна дома. «Прізжайте скоре… бросьте все… Серьезныя новости… я умираю!» И маэстро помчался къ ней, несмотря на то, что эта всть о смерти не произвела на него сильнаго впечатлнія. Онъ привыкъ къ преувеличеніямъ графини и понималъ, что дло не можетъ-быть такъ страшно.
Въ роскошномъ дом графа де-Альберка царили пустота, полумракъ и пыльная атмосфера, какъ въ заброшенныхъ зданіяхъ. Изъ прислуги остался при дом только швейцаръ. У лстницы играли его дти, какъ будто не зная еще о прізд хозяйки. Мебель была въ чехлахъ, лампы закутаны тряпками, бронза и зеркала глядли тускло подъ слоемъ пыли. Мэри открыла Реновалесу дверь и провела ero по темнымъ гостинымъ съ затхлою атмосферою и запертыми балконами; драпировки были всюду сняты, жалюзи
Въ одной комнат онъ наткнулся на нсколько неразобранныхъ сундуковъ, забытыхъ, очевидно, въ суматох.
Въ конц этого путешествія, чуть ли не ощупью, по пустынному дому, Реновалесъ увидлъ пятно свта; это была дверь спальни графини, единственной комнаты, освщенной косыми лучами заходящаго солнца. Конча сидла у окна въ кресл, нахмуривъ брови. Глаза ея, блествшіе въ угасавшемъ свт, были устремлены вдаль.
Увидя художника, она порывисто вскочила съ кресла, протянула руки и побжала къ нему, словно ища помощи.
– Маріано! Маэстро! Онъ ухалъ… онъ бросилъ меня навсегда.
Она стонала, хваталась за него, прижимаясь головою къ его плечу и орошая его бороду слезами, стекавшими капля по капл по ея щекамъ.
Реновалесъ былъ такъ пораженъ, что нжно оттолкнулъ ее и усадилъ вь кресло.
– Но кто ухалъ? Кто же это? Дарвинъ?
Да, именно онъ. Все кончилось. Графиня еле говорила. Слова ея прерывались судорожными рыданіями. Она дрожала всмъ тломъ отъ оскорбленной гордости. Онъ ухалъ въ разгар счастья, когда она воображала, что держитъ его крпче, чмъ когда-либо, и когда они наслаждались впервые полною свободою. Она надола важному сеньору; онъ еще любилъ ее, – стояло въ его письм, – но жаждалъ свободы для продолженія научныхъ занятій. Онъ былъ пресыщенъ ея любовью, благодаренъ за всю ея доброту, но бжалъ, чтобы скрыться за границей и быть великимъ человкомъ, не думая больше о женщинахъ. Такъ писалъ онъ въ своемъ прощальномъ письм. Но это ложь, сплошная ложь! Она догадывалась объ истинномъ положеніи вещей. Этотъ гадкій человкъ удралъ съ одной кокоткой, съ которой не сводилъ глазъ на плаж въ Біарриц.
Это была безобразная ломака и каналья, которая сводила, вроятно, мужчинъ съ ума тайными прелестями грха. Приличныя женщины надодали этому господину! Онъ считалъ себя, повидимому, также обиженнымъ тмъ, что ей не удалось добиться для него каедры и провести его въ парламентъ. Господи, неужели же она виновата въ этихъ неудачахъ? Она сдлала, вдь, все, что возможно.
– Ахъ, Маріано, мн кажется, что я умираю. Это не любовь; я перестала любить его, я его ненавижу! Я взбшена, возмущена, мн хотлось бы схватить этого подлеца, задушить его. Стоило безумствовать изъ-за него! Господи, гд у меня были глаза?
Когда она увидла себя брошенной, ее охватило одно страстное, бшеное желаніе – броситься къ врному другу, къ совтнику, къ брату, похать въ Мадридъ къ Реновалесу и разсказать ему все, все ршительно! Она испытывала потребность исповдаться ему, сообщить даже нкоторые секреты, при одномъ воспоминаніи о которыхъ краска стыда заливала ей лицо.
Никто на свт не любилъ ее безкорыстно, никто, кром маэстро. И она пріхала къ нему за утшеніемъ и защитою, какъ будто осталась одна въ пустын, во мрак ночи.
Эта потребность въ защит еще боле усилилась въ присутствіи художника. Конча снова бросилась ему на шею, истерично рыдая, точно ее окружала опасность.
– Маэстро, только вы у меня остались. Маріано, вы – моя жизнь. Вы не бросите меня никогда? Вы всегда будете мн братомъ?
Реновалесъ былъ ошеломленъ этой бурной сценой и возбужденіемъ женщины, которая прежде отталкивала его, а теперь вшалась ему на шею и не выпускала изъ своихъ объятій, несмотря на его старанія высвободиться. Онъ же оставался довольно холоднымъ. Его оскорбляло гордое отчаяніе графини, вызванное въ ней не имъ, а другимъ человкомъ.