Обнаженная
Шрифт:
Отецъ былъ для Милиты щедръ, какъ влюбленный ухаживатель. Онъ чувствовалъ себя способнымъ бросить къ ея ногамъ все, что онъ скопилъ за долгіе годы труда. Пусть будетъ счастлива, разъ любитъ мужа! Вс ея треволненія вызывали у него только презрительную улыбку. Велика штука деньги! Дочь Хосефины огорчалась изъ-за такихъ пустяковъ, когда у него было столько грязныхъ засаленныхъ, глупыхъ бумагъ, ради пріобртенія которыхъ онъ столько трудился и къ которымъ относился теперь съ такимъ равнодушіемъ!.. Подобные разговоры кончались всегда горячими ласками и дождемъ громкихъ поцлуевъ этой взрослой двочки, которая выражала свою радость тмъ, что непочтительно трепала отца, словно маленькаго
– Папочка, какой ты добрый! Какъ я люблю тебя!
Однажды вечеромъ, выйдя отъ дочери въ обществ Котонера, Реновалесъ сказалъ другу нсколько загадочнымъ тономъ:
– Приходи ко мн завтра утромъ. Я покажу теб кое-что. Оно еще не готово, но я хочу, чтобы ты посмотрлъ… ты одинъ. Никто не сможетъ оцнить моей работы лучше тебя.
И онъ добавилъ съ видомъ художника, довольнаго своимъ произведеніемъ.
– Прежде я могъ писать только то, что видлъ передъ собою. Теперь я измнился. Это стоило мн не малыхъ трудовъ… но ты самъ увидишь.
Въ голос его звучало радостное торжество по поводу устраненньіхъ затрудненій и увренность въ созданіи великаго произведенія.
Котонеръ явился на слдующее утро спозаранку и съ любопытствомъ вошелъ въ запертую для всхъ мастерскую.
– Смотри! – сказалъ маэстро съ величественнымъ жестомъ.
Другъ посмотрлъ. Противъ свта стоялъ на мольберт большой холстъ. Онъ былъ почти весь покрытъ срымъ фономъ, на которомъ скрещивались и переплетались неясныя линіи, обнаруживавшія неувренное исканіе разныхъ контуровъ одного и того же тла. Сбоку было пестрое пятно, на которое маэстро указывалъ рукою; это было женская голова, рзко выдлявшаяся на однообразномъ фон картины.
Котонеръ задумался. И это была дйствительно работа великаго художника? Въ ней не чувствовалось руки маэстро. He смотря на то, что Котонеръ былъ неважнымъ художникомъ, глазъ у него былъ врный, и онъ сразу замтилъ неувренность, страхъ, неловкость, борьбу съ чмъ-то нереальнымъ, что ускользало отъ кисти и отказывалось подчиниться опредленной форм. Неестественность выраженія и изысканное преувеличеніе сразу бросались въ глаза; огромные глаза были чудовищно велики, ротъ малъ, почти какъ точка, кожа – блестящей, сверхъестественной близны. Только въ зрачкахъ проглядывало что-то особенное; глаза эти глядли издапека и свтились блескомъ, который сіялъ, казалось, на полотн.
– Много я потрудился. Ни одна картина не доставила мн столько страданій, какъ эта. А это еще только голова, т. е. самое легкое! Тло еще впереди; это будетъ божественная нагота, какой никто никогда не видалъ. И ты одинъ увидишь ее, только ты!
Старый неудачникъ не глядлъ больше на полотно. Онъ съ изумленіемъ перевелъ взглядъ на художника, не понимая ни картины, ни таинственной обстановки.
– И видишь, я писалъ безъ модели! Безъ живого созданія передъ глазами, – продолжалъ маэстро. – Я руководился только этими, но это лучше всего, самое наглядное, что можетъ быть.
Эти были вс портреты покойной, снятые со стнъ и разставленные на мольбертахъ и стульяхъ, образуя тсный кругъ около начатой картины.
Котонеръ былъ не въ силахъ дольше сдерживать свое изумленіе и прикидываться наивнымъ простякомъ:
– Ахъ! Такъ это!.. Такъ ты… хотлъ написать портретъ Хосефины!
Реновалесъ откинулся назадъ отъ сильнаго изумленія. Ну, да, Хосефину. А кого-же больше? Гд у него глаза? И сердитый взглядъ его поразилъ Котонера до глубины души.
Тотъ снова взглянулъ на голову. Да, это она; но красота ея была не отъ міра сего; эта духовная, неестественная красота могла быть свойственна лишь новому человчеству, свободному
– Узнаешь-ли ты ее наконецъ? – спросилъ маэстро, тревожно слдившій за впечатлніемъ, которое картина произвела на друга. – Похожа она? Скажи, врно-ли я схватилъ сходство?
Котонеръ солгалъ изъ состраданія. Да, похожа, теперь онъ разглядлъ ее наконецъ… Только она здсь красиве, чмъ въ дйствительности… Хосефина никогда не была такъ красива.
Теперь Реновазесъ взглянулъ на друга съ удивленіемъ и состраданіемъ. Бдный Котонеръ! Несчастный неудачникъ! Парія искусства! Онъ не могъ подняться надъ толпою и не зналъ никакихъ стремленій кром желанія насытиться. Что онъ понималъ въ такихъ вещахъ! Глупо спрашивать у него совта!..
Старикъ не узналъ Хосефины, и все-таки это былъ лучшій и самый точный ея портретъ.
Реновалесъ носилъ ея образъ въ душ; онъ видлъ его, какъ только сосредоточивалъ на немъ свои мысли. Никто не могъ знать Хосефины лучше его. Остальные забыли ее. Такою онъ видлъ ее… и такова она была въ дйствительности.
IV
Графин де-Альберка удалось таки проникнуть однажды вечеромъ въ мастерскую маэстро.
Лакей видлъ, какъ она подъхала, по обыкновенію, въ наемномъ экипаж, прошла черезъ садъ, поднялась по лстниц вестибюля и вошла въ пріемную. Въ ея твердой походк обнаруживалась ршимость женщины, которая идетъ къ цли прямо и не колеблясь. Онъ попробовалъ почтительно задержать ее, сменя на мст и заступая ей дорогу каждый разъ, какъ она пробовала обойти его, передразнивая его слова. Сеньоръ работаетъ! Сеньоръ никого не принимаетъ! Какое строгое распоряженіе! И ни для кого не длается исключеній! И она прошла прямо, грозно нахмуривъ брови. Глаза ея свтились холоднымъ гнвомъ и выражали твердую ршимость наградить лакея въ случа надобности пощечиною и пройти въ мастерскую хотя-бы черезъ его трупъ.
– Ладно, ладно, голубчикъ, посторонитесь-ка лучше.
Гордый и раздраженный тонъ важной дамы внушилъ бдному лакею такой страхъ, что онъ не зналъ, какъ дольше противостоять этому вторженію шелковыхъ юбокъ и крпкихъ духовъ. Повернувшись неловко, красавица натолкнулась нечаянно на столъ изъ итальянской мозаики, на которомъ стояла старинная ваза. Взглядъ ея невольно скользнулъ по ваз.
Это продолжалось одинъ мигъ, не больше; но женскому любопытству было достаточно этого времени, чтобы узнать голубые конверты съ блою каемкой, выглядывавшіе изъ груды карточекъ цльными кончиками или невзрзанными краями. Только этого недоставало!.. Блдность графини пріобрла зеленоватый оттнокъ, и важная дама продолжала путь съ такимъ бшенымъ видомъ, что лакей не посмлъ задерживать ее и остался стоять позади нея, смущенный и подавленный, опасаясь гнва Реновалеса.
Услышавъ громкій стукъ каблуковъ на паркетномъ полу и шуршанье юбокъ, Реновалесъ направился къ двери въ тотъ самый моментъ, когда графиня появилась въ мастерской съ трагическимъ выраженіемъ лица.
– Это я.
– Вы?.. Ты?..
Онъ не сразу могъ оправиться отъ волненія, страха и смущенія.
– Садись, – произнесъ онъ холодно,
Она сла на диванъ, а онъ остался стоять передъ нею.
Оба глядли нсколько изумленно, словно они не узнавали другъ друга посл разлуки, которая длилась недлями, а казалась имъ долголтнею.