Одиночество Мередит

Александер Клэр

— Я как-то видела по телевизору, как это делал парикмахер. — Она приподняла одну косу и широко раскрыла ножницы. В зеркале отражались глаза и рот сестры — тоже широко раскрытые.

Коса упала на пол — суда по звуку, она и правда была тяжелой.

— Так, теперь другую! Не ходить же тебе однобокой. — Мама засмеялась.

Я не могла произнести ни слова: в горле что-то мешало, будто сердце превратилось в камень и пыталось выскочить изо рта, как огромный валун, застрявший в зеве пещеры.

Мама не замечала моих беззвучных слез, бежавших по щекам. Наморщив лоб,

она сосредоточенно ровняла концы. Теперь волосы едва доходили мне до подбородка. Наконец она сделала шаг назад, чтобы оценить результат.

— Очень даже неплохо для непрофессионала.

— Так… коротко, — пролепетала я.

Она усмехнулась, поймав наконец мой взгляд в зеркале.

— Отрастут.

— Все не так ужасно. — Фиона стояла на коленях позади меня на полу нашей спальни и бережно расчесывала остатки моих волос. Я тихо плакала и не могла смотреть в зеркало. Мне было очевидно, что она говорит неправду.

— Я похожа на мальчишку, — всхлипнула я. — Как я пойду в школу в таком виде?

— Мы все исправим, — твердо сказала Фиона. Она достала из-под кровати журнал «Хиты» и начала его листать. — Смотри! Через несколько месяцев будет симпатичное каре. Как у Вайноны Райдер.

Я еще не знала, кто такая Вайнона Райдер, и потребовалось гораздо больше времени, прежде чем мои волосы стали напоминать хотя бы подобие симпатичного каре. Ободок, который я надела в школу на следующий день, ничем не помог. Моя новая прическа стала предметом обсуждений. На переменах и во время обеда Фиона постоянно была рядом, готовая наброситься на любого, кто посмеет надо мной подшутить. Никто не рискнул. Мальчишки хихикали. Девчонки таращились издалека и с опаской, будто я была каким-то диким животным.

Пока я думала о себе девятилетней и о своей смелости, я разделила длинные волосы на две части и перекинула каждую через плечо на грудь. Взяла ножницы. Они холодили мне ладони, и в голове вспыхнуло другое воспоминание, гораздо более свежее: кровь и вода смешиваются у моих ног и утекают в сливное отверстие, образуя воронку, тело сползает вниз по скользкой двери душевой кабинки. Когда я пришла в себя, по коже бежали мурашки, руки и ноги болели, а в маленьком прямоугольнике послеполуденного солнечного света, лившегося сквозь окно ванной, блестело лезвие.

День 1294

Суббота, 2 февраля 2019

Сегодня ко мне придет Селеста: мы спонтанно договорились вчера вечером, и я так нервничаю, что ни минуты не могу усидеть на месте. Отменить снова нашу встречу невозможно, иначе я буду выглядеть ненадежным человеком, с которым нельзя иметь дело. Если мама чему-то меня и научила, так это тому, что чужое мнение важнее всего. Я хожу по дому, осматриваю каждый уголок и каждую щель, пытаясь увидеть все ее глазами, заметить то, что сразу даст понять: здесь живет женщина, которая вообще никуда не выходит.

Может быть, именно сегодня я расскажу

ей правду.

Она появилась в условленное время, и я распахнула дверь с непринужденной улыбкой. Точнее, я надеюсь, что это была непринужденная улыбка, а не напряженная гримаса на лице человека, который чередует ненужную уборку, глубокое дыхание и маниакальное поедание изюма в попытках успокоить свой разум.

Выяснилось, что можно было не стараться. Вместо нее я увидела букет цветов — прекрасные крупные свежие бутоны в оранжевых, желтых и розовых тонах — и тут уже сама не смогла не улыбнуться совершенно искренне.

— Привет. — Она открыла лицо. Очень милое, в обрамлении гладкого каре, с веснушками на носу и расщелинкой между передними зубами.

— Привет. — Я взяла протянутые мне цветы. — Селеста, спасибо огромное. Очень красивые!

— Я так рада наконец тебя увидеть, — сказала она.

— А я очень рада увидеть тебя.

И это была абсолютная правда, что меня даже немного удивило.

Я поставила цветы в вазу, извлеченную из пыльных глубин кухонного шкафа, и это было непривычно, потому что со времен Гэвина цветов мне никто не дарил. Я не торопилась, наслаждаясь ощущением бархатных лепестков на пальцах. Пока Селеста переключилась на Фреда, я глубоко вдохнула сладкий терпкий запах, с которым не сравнится даже самая дорогая ароматическая свеча. Цветы отправились на почетное место — на подоконник в гостиной, а в это время Селеста провела рукой по корешкам стоящих на полках книг: «Неужели ты все это прочла?»

Я быстренько показала ей дом, и, судя по ее восхищенным возгласам, ей все понравилось. Фред сопровождал нас повсюду. Особенно ее впечатлили винтажные постеры с видами Капри и Сицилии, висящие на верхнем этаже у лестницы. Оказывается, ее дядя — итальянец.

— Правда? Здорово. — Я представила себе, как в детстве маленькая Селеста скачет по мощеным улочкам под палящим летним солнцем.

— Но он всю жизнь живет в Пейсли, — добавила она, будто читая мои мысли. — У него закусочная в центре города.

Мы расхохотались.

— А я пытаюсь учить итальянский, — призналась я.

— Ого, Мередит, ты такая продвинутая!

Вернувшись на кухню, я заварила чай и нарезала ореховый торт, пока Селеста рассматривала лежащий на столе пазл из тысячи фрагментов — картину Сальвадора Дали «Христос Святого Иоанна Креста». Я надеялась закончить его вчера вечером, но сеанс с Дианой так вымотал меня, что после ужина я заснула на диване. Проснулась в полночь, потная и растерянная, с затекшей шеей. Снова заснуть не смогла, поэтому испекла торт.

— Потрясающе. — Селеста все еще разглядывала пазл.

— Мне осталось доделать кусочек неба. А ты видела саму картину? Она здесь, в Глазго.

— Правда?

— Да. Хранится в Келвингроуве с 1952 года. Я, когда ее увидела, была абсолютно потрясена. Такая тоска накрыла.

Селеста сделала глоток чая.

— Стыдно признаться, но я со школы не была в Келвингроуве. Я вообще не особо разбираюсь в искусстве. Не то что ты.

Я отмахнулась от ее комплимента, но почувствовала, как вспыхнули щеки.