Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
шие взад и вперед и рассыпавшиеся, точно стая уток, по
глади озера, теперь стянулись в строгом порядке, давая
проход погребальной флотилии и занимая каждая поло-
женное ей место. Между тем пронзительное пение боевых
волынок становилось громче и громче, и крики с бесчис-
ленных челнов, следовавших за ладьей под черным зна-
менем вождя, поднимались, слившись в дикий хор, к
Том-ан-Лонаху, откуда Гловер наблюдал эту картину. Ла-
дья,
помост, на котором, убранное в белый холст, но с непо-
крытым лицом, возлежало тело усопшего вождя. Его сын и
ближайшие родственники теснились на этой ладье, а сле-
дом шли бессчетные суденышки всех родов, какие только
оказалось возможным собрать по самому Лох-Тэю и при-
тащить волоком по сухопутью с Лох-Ирна и отовсюду, –
иные из очень ненадежного материала. Здесь были даже
курраги, сделанные из воловьих шкур, натянутых на иво-
вый каркас, – нечто вроде древнебританских лодок. Мно-
гие прибыли даже на плотах, связанных нарочно для этого
случая из чего пришлось и кое-как, так что представлялось
вполне вероятным, что иные из сородичей покойного еще
до окончания проводов отправятся в царство духов, чтобы
там услужать своему вождю.
Когда с меньшей группы челнов, стянувшихся к краю
озера в стороне от островка, завидели главную флотилию,
гребцы принялись окликать друг друга таким дружным и
громким плачем, с такими протяжными и странными ка-
денциями, что не только вспугнутые олени изо всех лощин
на много миль вокруг бросились искать прибежища далеко
в горах, но и домашний скот, привычный к человеческому
голосу, был охвачен тем же страхом и, подобно своим ди-
ким сородичам, устремился с пастбищ в болота и дебри.
На эти звуки стали выходить из монастыря, из-под
низкого его портала, иноки, обитатели островка, неся рас-
пятие, хоругвь и все дароносицы, какие имелись у них,
одновременно загремели над озером все три колокола,
гордость обители, и похоронный звон докатился до слуха
смолкшей толпы, сливаясь с торжественным католическим
гимном, который запели иноки, начав крестный ход. Один
за другим вершились всевозможные обряды, покуда род-
ственники выносили тело на берег и, сложив на песчаной
косе, издавна посвященной этой цели, творили вокруг
усопшего деасил72. Когда тело подняли, чтобы отнести его
в церковь, из собравшейся толпы вырвался новый много-
голосый вопль, в котором низкие голоса воинов и звонкий
женский стон сплетались со срывающимися возгласами
стариков и захлебывающимся плачем детей. И снова – в
последний раз – прокричали коронах, когда тело вносили в
глубину храма, куда допустили проследовать только самых
72 Очень древний обряд, заключающийся в том, что близкие трижды проходят
вокруг тела усопшего или вокруг живого человека, призывая на него благословение.
Деасил следует совершать посолонь, то есть, двигаясь справа налево. Если накликают
проклятие, то движутся против солнца – слева направо.
близких родственников покойного и наиболее видных
предводителей клана. Последний скорбный вопль был так
чудовищно громок и подхвачен таким стократным эхом,
что Гловер непроизвольно поднял руки к ушам, чтобы не
слышать или хотя бы заглушить этот пронзительный звук.
Он все стоял, зажав уши, когда ястребы, совы и другие
птицы, всполошенные бешеным визгом, уже почти успо-
коились в своих гнездах. Вдруг, едва он отнял руки, чей-то
голос рядом с ним сказал:
– Как по-вашему, Саймон Гловер, под такой ли гимн
покаяния и хвалы подобает жалкому, потерянному чело-
веку, исторгнутому из бренного праха, в котором пребывал
он, предстать пред своим творцом?
Гловер обернулся и в белобородом старике, стоявшем
рядом с ним, без труда узнал по ясным и кротким глазам и
доброму лицу отца Климента, монаха-картезианца, хотя
вместо иноческой одежды проповедник был закутан в
грубошерстный плащ, а голову его покрывала шапочка
горца.
Вспомним, что Гловер относился к этому человеку с
уважением и вместе с тем – с неприязнью: ибо монаха
нельзя было не уважать за его личные свойства и душевный
склад, неприязнь же порождалась тем, что еретическая
проповедь отца Климента явилась причиной изгнания его
дочери и его собственных бед. Поэтому отнюдь не с чув-
ством чистосердечной радости ответил он на поклон отца
Климента, а когда монах повторил свой вопрос, каково его
мнение об этих диких погребальных обрядах, проворчал:
– Да не знаю, мой добрый отец. Во всяком случае, эти
люди исполняют свой долг перед покойным вождем со-
образно с обычаями их предков: они выражают, как умеют,
сожаление об утрате друга и возносят по-своему молитву о
нем к небесам. А что сотворяется от чистой души, то, по
моему разумению, должно быть принято благосклонно.
Будь это иначе, небо, думается мне, давно просветило бы
их и научило делать по-другому.