Прекрасный белый снег
Шрифт:
Над ним, со своей щербатой кривой улыбочкой, стоял Костян.
На обед в этот день в дурдоме подавали рыбу. Рыбный какой-то суп, ухой это безобразие назвать было невозможно, а на второе — от души разведённое водичкой картофельное пюре и тоже, рыбий какой-то хвост, неизвестной даже Господу породы. На десерт был компот из сухофруктов в большой эмалированной кастрюле с половником внутри: санитар Коля аккуратно разлил его по белым железным кружкам, но судя по кастрюле, допускалась и добавка. "Почти как в армии, — грустно подумал Венька — суп из семи запуп и рыба, сверху чешуя, а под ней нифуя. Сейчас ещё и построение объявят..." Он похлебал немного мутной жижи из тарелки, выискивая хоть сколько-нибудь рыбьей плоти поковырялся минут пять в пюре, и отодвинув в сторону тарелку, тремя глотками опрокинул содержимое кружки в горло. Потом перевернул её вверх дном, потряс немного и вопросительно взгянул на санитара. Тот, одобрительно кивнул и указал глазами на кастрюлю: давай, мол, наливай. Из всего этого гастрономического великолепия самым питательным и вкусным Веньке показался именно компот.
— Ну что, Витамин-Вениамин, как тебе наша кухня? — поскольку Костя являлся единственным обитателем палаты, с кем он хоть как-то общался, дурацкие его вопросы Веньку не сильно раздражали. К тому же, с ним можно было нахаляву покурить.
— Да как тебе сказать? Не Метрополь. Хотя... Бывало и похуже. А так, в общем, ничего. Когда проголодаешься. Почти как в учебке. Первые три дня воротит, а потом от миски не оторвать.
— Ну да, — согласился Костя, — типа того. — Пошли что ли, подымим? Пока на тихий час в палаты не загнали. Я сегодня в выигрыше, угощаю.
— Слушай, Костян, — затянувшись пару раз спросил Венька своего нового приятеля, — а что это за чудо такое, бородатое, утром приходило? Это кто вообще такой?
— Чего, обломал он тебя, похоже? С выпиской... — ухмыльнулся Костик. — Да ладно, Вень, не переживай! Расслабься, это вообще не наш. Со второго отделения, тоже главврачом у них. Так, заходит иногда, если Станиславович в отсутствии.
— А Станиславович-то...? Когда будет? — с надеждой посмотрел на него Венька. — Неизвестно? Не слышал ничего?
— Да откуда же мне знать, — задумчиво ответил Костя. — Мне тут не докладывают. Завтра, говорят. Вроде, вызвали куда-то. А тебе-то что? Лежи себе и отдыхай. Пайка есть. Никто не напрягает. Почти как в санатории. Только бесплатно...
"Да уж, — подумал Венька. — И правда, чем не санаторий? Всю жизнь мечтал."
— Слушай, Костя, — спросил он, — а как тут вообще, народ? Лежит подолгу?
— Да кто как..., — задумчиво ответил Костя. — Кто как... Тут такой народец, знаешь... Ты Веня, посмотри на них... Повнимательней немного... Куда им спешить-то? Чего им там делать-то? Ты сам подумай! Ну а так, бывает и нормальные люди попадаются, вроде тебя вот, — он с усмешкой взглянул на Веньку, коммерсанты-суицидники. Бизнесмены, вашу мать! Кто от налоговой прячется, кто от суда, а кто и от клиентов. Хотя, бывает и по любви. Ах, несчастная любовь, ах она меня бросила, и давай вены в ванной резать. Или с балкона, как голуби сигать... Он думал, что взлетит как птица, но реальность оказалась несколько иной... — язвительно продекламировал Костя. — Но некоторые, случается, и выживают. И так бывает. И тоже, к нам в итоге попадают. Хотя, и не все, конечно. Инвалидов-колясочников сюда везти, как ты наверное понимаешь, смысла никакого не имеет. А остальные, не тяжёлые, ну тут уж как карта ляжет. Но вообще, здесь такие долго не задерживаются. В себя придут немного, и всё, спасибо-до-свидания.
— А ты-то сам? — вопросительного посмотрел на Костю Веник. Ты-то, чего здесь делаешь? Так, по виду, ты здесь вроде старожил...
— Ну да, — глубоко затянувшись криво усмехнулся Костя. — Старожил. Жил-был старожил... — Он ещё раз затянулся напоследок, выпустил огромное кольцо и бросил окурок в унитаз. — Пошли уже. Старожил... Много будешь знать, плохо будешь спать. Расскажу как-нибудь. Потом... Если задержишься...
Глава вторая
После обеда психи разбрелись по своим палатам, телек в комнате отдыха выключили, и настольные, они же азартные игры тоже на время оказались под запретом. В отделении наступила тишина. Венька улёгся набок, подтянул коленки к животу и прикрыл глаза. Он лежал тихо, ему опять вспомнилось то море, крик чаек поутру, он снова вспомнил Светку, как она осторожно, придерживаясь руками пробиралась по скользким под мелкой водой камням к самому большому, метра под три, огромному, тёмной лысиной возвышавшемся над зеленовато-голубой поверхностью валуну, за ним шла уже чистая, глубокая вода, народ использовал его как тумбу для ныряния, и Светка тоже, вполне ничего себе ныряла. Когда-то в детстве, по её словам, правда рассказывала она об этом редко и с неохотой, она занималась гимнастикой, спортивной, даже что-то там выигрывала, и это дало себя знать, нырять она умела.
"Как же всё это началось? — думал Венька. — Ведь я так её любил. И она! И она ведь тоже! Прошло не так уж и много лет, хотя, нет, — перебивал он сам себя, — конечно много. И столько всего было. А как закончилось? Или не закончилось? "Ты не мужик... Пигмей какой-то. Глупый злобный карлик с отбитыми мозгами... Ты мне отвратителен... И зачем я только с тобой связалась... Видеть тебя больше не могу..." — И хлопнув дверью, так что стёкла зазвенели, убежала в комнату. А он помчался в лавку, за добавкой. А потом... — Господи, — думал Венька, — ну почему так??!! Ведь мы же так любили, совсем ещё недавно!"
Венька опустил начавшие было набухать подозрительно веки и задумался. Только мысли его не неслись вскачь весёлыми быстрыми лошадками, тяжёлыми каменными жерновами перекатывались в голове.
Горячей волной нахлынули на него воспоминания, и тут же накрыли с головой. Он вспоминал то лето, ту жару, тот поезд из Москвы, молоденькую ту, нахальную девчонку с дерзкими весёлыми глазами, как она пыталась подколоть его остренькими своими шипами, а у неё всё не получалось, как смешно поднимала она свои выгоревшие на солнце, пшенично-соломенные брови в ответ на его дурацкие шутки, как он катил её здоровенный чемодан на маленьких колёсиках по раскалённому июльскому асфальту, и как одно из них внезапно с треском отвалилось, а после, со словами: "Ну пока! Выручил, спасибо! Вечером приходи, буду ждать...", она прикоснулась к нему мягкими тёплыми губами на прощанье.
Зачем-то он был тогда в Москве, по старым, спортивным ещё делам, они переезжали в новый зал и начальство отправило его в командировку, подбирать спортинвентарь на фабрике: мешки, груши и прочие боксёрские снаряды. Возвращался он одним из самых поздних, какими обычно ездят нищие студенты с рюкзаками за спиной и прочая безденежная мелюзга, самым дешёвым поездом.
Московская тридцатиградусная жара к ночи отступила, но от разогретого под раскалённым солнцем дотемна, мягкого асфальта до сих пор пахло битумом и жаром. В ларёчке у вокзала он купил три бутылочки пивка, одну выпил тут же — за день по жаре из него вышло литра три воды, не меньше, а две другие оставил на дорогу.
В поезде Венька вытащил из сумки чистую футболку, труселя, лёгкие тоненькие треники и резиновые тапки-шлёпанцы. В грязном, засраном пассажирами и мухами сортире, дабы не вонять на всё купе дневным прогорклым потом, разбрызгивая воду умылся по пояс с головой и переоделся. Футболку свою, второпях, он забыл в купе, она так и осталась на матрасе, вместе со стопкой постельного белья. Осторожно, стараясь не шуметь он вошёл в купе, прикрыл тихонько дверь, включил ночник. Он даже не успел её одеть, как сверху тихий звонкий голосок пропел ему негромко:
— Ничего себе! Какой мужчина! Вот это фигура! Впечатляет... — С верхней полки, слева, на него смотрел прекрасный ангел... Прекрасный ангел, с пшенично-светлым хвостиком и озорными, голубовато-серыми глазами...
Её звали Светой, она торжественно поклялась, что по поводу фигуры не шутит абсолютно, при этом добавила что-то знакомое из песенки Высоцкого насчёт рельефа мускулатуры и крепких мышц спины, вспомнила по пути Геракла, Голиафа и Давида, и совершенно несуразно и ни к месту закончила вдруг Дарвиным, прозрачно при этом намекнув, что хотя, согласно теории эволюции мы все и произошли от обезьяны, но с одними это несчастье случилось миллионы лет назад, а с другими чуть ли не вчера. Своим тонким юмором она, похоже, была вполне довольна, а Венька и не обижался, совершенно. "Ну во-первых, — подумал он, — мог бы и действительно, не светить тут голым торсом в присутствии незнакомой девушки, а во-вторых... А во вторых, ну как, — казалось ему, — как вообще можно обидеться на такое чудо, на этого светлого ангела с длинным, раздвоенным на конце, тонким язычком..."