Приключения Джона Девиса
Шрифт:
Причина, по какой нам велено было следовать в Константинополь, устранилась еще до нашего прибытия. Требование, которое мы намеревались поддержать, было удовлетворено, и оттоманское правительство извинилось перед нашим послом. Поэтому политическое совещание капитана Стенбау с Эдером было весьма непродолжительно, и нас с Байроном тотчас позвали к послу. После обычных приветствий благородный лорд спросил, что сделал бедный грек, которого вели на казнь. Эдер печально улыбнулся. Несчастный старик был виновен в трех преступлениях, из которых каждое в глазах турков стоило смертной казни: он был богат, мечтал об освобождении своего отечества, и при этом его звали Афанасием Дукасом, то есть он был одним из последних представителей рода, который царствовал в тринадцатом столетии.
По настоятельным просьбам своих друзей он было уехал из Константинополя, но потом не смог устоять против непреодолимого желания повидаться с семейством и вернулся в Галату. В тот же вечер его взяли под стражу, дочь его, которая славилась своей красотой, была похищена и продана за двадцать тысяч пиастров одному богатому турку. Дом Дукаса конфисковали, жену его оттуда выгнали и не позволили ей ни идти с мужем в тюрьму, ни умереть вместе с ним; она просила пристанища у многих греков, но двери перед ней затворялись. Наконец, Эдер велел сообщить, что в доме английского посольства она может найти убежище священное и ненарушимое; бедная женщина с признательностью приняла это великодушное предложение, но накануне казни мужа скрылась, и никто не знал, куда она подевалась.
Эдер предлагал лорду Байрону жить в посольстве, но тот из опасений, что это стеснит его свободу, отказался и попросил, чтобы посол приказал снять для него турецкий домик, где он мог бы жить, как коренной турок. Кроме того, он попросил Эдера взять его с собой, если тому случится представляться султану. Весьма вероятно было, что по случаю нашего прибытия посол вскоре получит аудиенцию.
Пробыв у Эдера с час, мы распрощались и пошли назад по улицам Галаты. Янычар шел впереди, вскоре мы заметили, что он ведет нас не прежним путем, и хотели было спросить об этом, но толмач, угадав наше намерение, показал нам на какой-то безобразный предмет в центре площади, на которую мы вышли. По мере нашего приближения этот предмет принимал человеческий облик: тут мы увидели, что это труп, стоящий на коленях, с отрубленной головой, которая была у него между ног. Наконец, мы рассмотрели, что это голова старика, которого мы встретили, подле трупа сидела женщина, подперев голову обеими руками. Время от времени она меняла положение, брала палку, лежавшую возле нее, и отгоняла ею собак. Эта женщина была женой несчастного страдальца – той, что накануне убежала из посольства. Янычар, видно, нарочно повел нас другой дорогой – чтобы показать нам пример правосудия турок.
Мы попали в Константинополь в самое лучшее время и дебютировали там, как герои «Тысячи и одной ночи». Эта отрубленная голова, дочь, проданная в неволю, вдова, сидящая у трупа казненного мужа, – все это казалось мне сном, и фантазия моя подпитывалась видом дивных нарядов, от которых рябило в глазах. В Константинополе вы не заметите ни нищих, ни лохмотьев, все одежды сшиты как будто для князей, платье самого жалкого турецкого музыканта так же парадно, как мундир нашего гусара, у жены всякого мелкого торгаша есть горностаевая шубка, и простая женщина, сидя дома, надевает на себя больше драгоценностей, чем супруга члена нижней палаты, когда собирается в гости к супруге лорда.
В каждом семействе есть одежда, которая передается от отца к сыну, как в Германии – бриллианты, и надевается только в торжественные дни. После праздника ее убирают до следующего важного случая. Это точно такой же костюм, какой носили во времена Магомета Завоевателя или даже Орхана, потому что в Константинополе мода не меняется. Впрочем, сохраняя основные черты, она бесконечно разнится в подробностях. Опытный глаз сразу распознает турецкого денди, для которого наряд – главное дело жизни. Форма бороды, складки чалмы, загиб носков желтых туфлей, арабески пистолетов и украшения ханджара [31] для молодого турка такие же важные вещи, как детали туалета для франта-европейца. Чалма больше всего подвержена прихотям моды, турок трудится над ней столько же, сколько парижанин – над галстуком. Есть чалмы кандиотские, египетские, стамбульские, полосатые, белые, зеленые; впрочем, в Константинополе взору представлялась настоящая человеческая мозаика, в которой европейцы в своей бедной одежде являлись самыми малоценными фрагментами.
31
Ханджар – турецкий кинжал.
Не знаю, как подействовало это удивительное зрелище на моих товарищей, а меня охватила какая-то лихорадка, когда я вернулся на корабль. Даже Байрон, несмотря на то что он всегда старался казаться холодным, был, видимо, также поражен. Правда, благородный лорд уже с год как уехал из Англии, прожил с полгода в Греции и, следовательно, был готов к подобным картинам. Я же только два месяца назад впервые покинул Англию и ждал, что со мной случится какое-нибудь необыкновенное приключение.
Впрочем, в этот день ничего особенного не произошло, кроме того что к нам на корабль приехало несколько праздных турок, которые образуют в Константинополе почтенный слой общества, известный в Европе под общим именем «зеваки». Они таскались по палубе со своими длинными трубками, меж тем как у нас было много пороху, потому что, отправляясь из Лондона, мы не знали, в каком состоянии найдем Блистательную Порту.
Нам стоило большого труда растолковать нашим гостям, что на корабле курить запрещено. Наконец они поняли, чего мы от них требуем, но, видимо, очень удивились, узнав, что мы принимаем предосторожности против несчастья, потому что, если Аллах определил ему быть, так тут уж никакие на свете предосторожности не помогут. Требование наше показалось им очень неучтивым, и они с сердитым видом уселись на каронады, поджав под себя ноги. Это тоже противоречило правилам флота, а потому канонир тотчас их согнал. Такое нарушение законов гостеприимства до того их рассердило, что они не захотели больше оставаться на корабле и гордо сошли в лодку, в которой приплыли. Турок, который последним спускался по трапу, обернулся и с видом глубочайшего презрения плюнул на палубу. Но это неуважение к корабельному порядку чуть было не обошлось ему довольно дорого. Боб, который стоял подле этого невежи, схватил его за руку и хотел вытереть палубу его бородой, но, к счастью, я подоспел к нему на помощь. С трудом я уговорил Боба ослабить тиски, в которых он сжал левую руку несчастного турка, правда, в то же время я вынужден был схватить мусульманина за правую руку, потому что он протянул ее к ханджару. Боб, заметив это движение, отыскал глазами ганшпуг [32] и схватил его. Я воспользовался этой минутой и заставил турка спуститься по трапу, гребцы сразу же принялись за дело, и доблестные воины были разлучены.
32
Ганшпуг – рычаг, стержень.
Из всех наших посетителей на корабле остался один только жид Моисей, который приехал к нам по торговым делам. Этот иудей был настоящим эталоном мелкого торгаша. Карманы его были набиты образчиками. В ящике находились предметы всех возможных родов. Этот человек торговал всем на свете, от шалей до трубок, и с первых его слов я догадался, что у него есть еще и другое ремесло. Он дал мне адрес своего магазина в Галате, уверяя, что я найду там лучший во всем Константинополе табак. Я взял адрес на всякий случай и сказал Моисею, что обязательно зайду к нему. Жид говорил по-английски кое-как, но его можно было понять, а это настоящая находка для такого искателя приключений, как лорд Байрон, и для человека, который, подобно мне, грезит наяву. Мы спросили еврея, не сыщет ли он нам смышленого проводника, потому что лорд Байрон намеревался на следующий день объехать константинопольские стены и попросил капитана отпустить меня с ним, на что тот охотно согласился. Еврей вызвался сам сопровождать нас, он уже лет двадцать жил в Константинополе и знал город лучше большинства турок, которые там родились. Притом у него не было никаких – ни общественных, ни религиозных – предрассудков, и он обещал рассказать нам все, что знает о людях, с которыми мы повстречаемся, и местах, по которым будем проезжать.
Мы начали свое странствие на рассвете, и поскольку часть константинопольских стен выходит прямо из воды, то мы взяли лодку, подплыли к Семибашенному замку [33] и там уже вышли на берег. Еврей ждал нас с лошадьми, которых нанял. Они были прекрасны. Арабские лошади ходили не иначе как шагом или в галоп; рысь и иноходь, поступи не природные, на Востоке были совершенно неизвестны. Мы поехали шагом, потому что хотели все внимательно рассмотреть.
Константинополь восхитителен. Вообразите пространство в четыре мили, окруженное тройными огромными зубцами, которые поросли травой и над которыми возвышаются двести восемнадцать башен, а с другой стороны дороги тянутся турецкие кладбища, осененные кипарисами, на которых тысячами сидят горлицы, соловьи и малиновки. Вся эта красота смотрится в синее море и утопает в небе, на котором разборчивые древние боги устроили свой Олимп.
33
Семибашенный замок, или Едикуле, – знаменитая крепость в Стамбуле, устроенная Магометом Завоевателем в 1458 году, вскоре после взятия Константинополя.
У развалин древнего Константиновского дворца мы пересекли залив Золотой Рог и снова очутились в Азии. Еврей повел нас к холму, откуда были видны Мраморное море, гора Олимп, азиатские долины, Константинополь и Босфор, который извивался среди садов, наполненных самой роскошной растительностью, среди красивых павильонов и дворцов, расписанных необычайными орнаментами. На этом самом месте Магомет Завоеватель, восхищенный зрелищем, которое открылось его глазам, водрузил свое знамя и поклялся Пророком, что возьмет Константинополь или умрет под его стенами.