Приключения Джона Девиса
Шрифт:
– Это что-то значит? – поинтересовался я, вздрогнув от радости и надеясь, что происшествие, которое ни на минуту не выходило у меня из головы, наконец, объяснится.
– Этот перстень бросили вам из окна в Галате в тот день, когда вы осматривали город.
– Да!.. Но откуда ты это знаешь?
– Перстень бросила женщина, – продолжал Моисей.
– Молоденькая, хорошенькая?
– Хотите увидеть ее?
– О, разумеется!
– Вы знаете, какой опасности подвергаетесь?
– Что мне за дело до опасностей!
– Тогда приезжайте ко мне нынче вечером, в семь часов.
– Непременно буду.
Вошел Джеймс, и Моисей оставил нас одних. Джеймс с улыбкой следил за ним глазами.
– Гм… Ты, я вижу, вступил в тайные сношения с сеньором Меркурием? Желаю, чтобы тебе повезло больше, чем мне. Я уже не беру у него ничего, кроме табака, потому что все прочее, несмотря на его хвастовство, просто дрянь. Он насулит тебе свиданий с турчанками, гречанками, как будто ему некуда от них деваться, а потом познакомит с какой-нибудь жидовкой, да такой, что в Лондоне на нее носильщик бы не посмотрел.
– Нет, брат Джеймс, у меня дело другое. Не я ищу приключений, а приключения меня. Посмотри-ка на этот перстень.
– Тем хуже, – сказал он, взглянув на перстень, – мне еще в молодости порассказали о говорящих букетах, о немых, о кожаных мешках, которые начинают кричать, когда их бросают в море. Не знаю, правда ли все это, но по рассказам именно здесь такие истории и случаются.
Я с сомнением покачал головой.
– Позволь спросить, – продолжал Джеймс, – как тебе достался этот талисман?
– Мне кинули его из зарешеченного окна, откуда раздался крик в тот день, когда мы встретили старого грека, которого вели на казнь. Помнишь?
– Да, помню. Так, видно, тебя в этом-то доме и ждут?
– Я думаю.
– А позвольте спросить, когда?
– Сегодня, часов в семь или восемь.
– И ты пойдешь?
– Разумеется.
– Ступай, любезный. Конечно, и я ни за что на свете не отказался бы от такого увлекательного приключения. А я сделаю то, что ты сделал бы в подобном случае, если бы оказался на моем месте.
– Делай что хочешь, любезный Джеймс. Я полагаюсь на твою дружбу.
Джеймс пожал мне руку, я окончил свой туалет, и мы вместе вышли на палубу. Залп пушек сераля возвестил народу, что он скоро будет лицезреть своего падишаха. Все корабли, стоявшие на якоре в Босфоре, подняли флаги и тоже начали палить. Константинополь в эту минуту обрел волшебный вид: весь Золотой Рог был в огне, с нашего корабля, который гремел подобно другим, мы видели сквозь просветы в дыму мечети, укрепления, минареты, красивые дома, сады, наполненные густой зеленью, кладбища с огромными кипарисами, амфитеатр зданий, беспорядочно нагроможденных, и все это принимало причудливые формы и казалось сном.
Залпами нас призывали в сераль, мы сели с капитаном в баркас и поспешили к берегу. Там нас ждали богато украшенные лошади, мне достался прекрасный серый конь в яблоках, с отделанной золотом сбруей, – конь, на котором не стыдно было бы разъезжать главнокомандующему в день битвы. Я вскочил на него с легкостью, которой позавидовали бы многие морские офицеры. У ворот сераля мы встретили нашего посла и лорда Байрона, последний был в алом мундире, богато расшитом золотом, похожем на мундиры английских адъютантов. Посол пригласил его, как постороннего зрителя, присутствовать при этой церемонии, а между тем она его чрезвычайно беспокоила. Байрон беспокоился о том, какое место занять в кортеже, потому что даже в глазах неверных хотел сохранить привилегии своего звания. Эдер тщетно уверял его, что не может назначить ему особенного места и что турки ничего не понимают в обычаях английской знати; лорд Байрон успокоился только тогда, когда австрийский интернунций [36] сам вызвался выбрать ему место в свите Эдера.
36
Интернунций – второстепенный посол папы. В прежнее время интернунциями называли представителей Австрии в Константинополе, так как Австрия заключала с Портой только перемирия и потому имела при ней лишь временного представителя.
Мы вошли на первый двор, через несколько минут началось шествие. Впереди шли янычары, за ними разные другие войска, менее блестящие, потом множество серальских и государственных сановников в колоссальных тюрбанах, наконец, явился сам султан Махмуд на пышно убранном арабском коне. Кроме черной собольей шубы и пера, усыпанного бриллиантами, на белом тюрбане, никаких знаков высокого сана мы не приметили. Перед султаном шел казначей и бросал в народ мелкие, только что отчеканенные, монеты, а за ним секретарь, который собирал в желтый портфель просьбы и жалобы, подаваемые султану. Посол сделал знак, что нам пора присоединиться к шествию, и мы тотчас заняли пустое пространство, оставленное нам между телохранителями султана и какими-то кавалеристами в золотых касках. Мы поехали за его султанским величеством, ослепленные, или, лучше сказать, пораженные этим восточным великолепием, которого Европа не могла бы достичь, если бы даже собрала и выставила напоказ все свои сокровища.
Нам надо было проехать весь город, чтобы достичь мечети султана Ахмеда, стоявшей на южном краю знаменитого в византийских летописях ипподрома, который турки называют Ат-мейданом, что значит «конская площадь». Султан с главными сановниками прошел в мечеть. Нам, как неверным, нельзя было входить туда, и потому султан с истинно восточной учтивостью оставил три четверти своей свиты вместе с нами. Пробыв в мечети с полчаса, султан снова сел на коня и поехал смотреть на игру в джерид [37] – любимую забаву турок и египтян.
37
Джерид – короткое метательное копье с тонким древком, похожее на дротик.
Мы пустились в путь, миновали Константинов дворец и ехали по берегу до места, где устроены земляные насыпи в виде амфитеатра. Посередине, между рядами уступов, была платформа, предназначенная для султана и его двора, а в противоположном конце площадки – купа деревьев, под которыми теснились зрители. Как только султан занял свое место, уступы наполнились народом: с одной стороны сидели женщины, с другой мужчины. Мы, европейцы, имеем ложные представления о Востоке – я чрезвычайно удивился, увидев на публичном празднестве женщин знатных фамилий. Правда, они сидели отдельно от мужчин, и притом в покрывалах, но все-таки это доказывало, что они свободнее древних гречанок, которым никогда не позволялось присутствовать на играх или в гимназиях. Дело в том, что турецкие женщины живут совсем не в таком рабстве, как мы воображаем, за исключением султанских жен, за которыми строго присматривают. Прочие женщины ходят друг к другу в гости, в бани, по лавкам, бывают на гуляньях, принимают у себя врачей, даже некоторых знакомых мужчин. В Европе женщины со своими нарядами служат украшением всякому собранию, а здесь все совершенно наоборот: нарядом выделяются мужчины.
Как только султан занял свое место, стражи, стоявшие по четырем углам арены, расступились, и появилась группа молодых людей. Они скакали так быстро и в таком беспорядке, что ничего нельзя было различить в этом вихре, образовавшем густое ослепительное облако из алых седел, золотых шпор, блестящих ятаганов, серебряных нагрудников и рубиновых султанов. Игра началась с простых маневров на конях. Потом каждый старался выказать свою ловкость, попадая в соперника джеридом или избегая его ударов. Тогда пошли в дело трости с железными крючками. Всадники с удивительной ловкостью поднимали ими свои джериды или дротики с земли на всем скаку, но другие, пренебрегая этим, опускались почти под самое брюхо лошади и поднимали джерид рукой.