Приключения Джона Девиса

Дюма Александр

Капитан спросил жида, как сказать по-турецки «Молчать!», и, взяв рупор, произнес турецкое слово с такой силой, что оно громом загрохотало над толпой. В ту же минуту, будто по волшебству, шум утих, сабли и кинжалы исчезли, весла замерли. Моисей, став на люк, спросил, что сделал беглец. Все хором закричали:

– Он убийца! Смерть за смерть!

Моисей показал знаками, что хочет говорить, и толпа снова умолкла.

– Кого он убил? Как он убил?

В одной лодке поднялся молодой турок.

– Я сын того, кого он убил. Кровь, обагрившая его кафтан, – кровь моего

отца. Этой кровью клянусь: я вырву у него из груди сердце и брошу на съедение собакам.

– Почему он убил твоего отца? – спросил Моисей.

– Из мести. Убил сначала брата моего, который был в доме, потом отца, который сидел на пороге. Подло убил их, беззащитных, когда меня не было. Он убил, и его надо убить!

– Ответь, – сказал капитан, – что, возможно, это правда, но в любом случае дело должен рассмотреть судья.

Как только Моисей перевел эти слова, крики послышались снова.

– Что нам судьи! – кричали турки. – У нас, если станешь ждать судей, так никогда толку не добьешься! Мы сами с ним разделаемся! Дайте нам его сюда! Выдайте убийцу! Убийцу! Убийцу!

– Мы отвезем убийцу в Константинополь и передадим судье.

– Нет, нет! – кричали турки. – Давайте его нам! Выдайте его, а не то валлах! Биллях! Таллах! Мы сами его возьмем! – И, снова обнажив сабли и кинжалы, они взревели: – Убьем гяуров!

– Трапы долой! – крикнул капитан в рупор. – Стреляй в первого, кто сунется!

Приказание тотчас было исполнено, и человек двадцать матросов с ружьями и карабинами влезли на марсы. Эти приготовления, смысл которых был очевиден, немного усмирили нападавших, и они отдалились от корабля футов на тридцать. В это время с лодок раздались два выстрела, но, к счастью, никого не ранили.

– Выстрелить из пушки холостым зарядом! – крикнул капитан. – Не уймутся – так потопить лодки две-три, а там что Бог даст!

За этим приказом последовало минутное молчание, потом весь корабль дрогнул от выстрела тридцатишестифунтовой пушки, облако дыма взлетело, обволокло реи, и поскольку не было ни малейшего ветерка, то оно медленно поднялось прямо к небу. Когда дым рассеялся, мы увидели, что лодки несутся к берегу, за исключением той, в которой был сын убитого. Он остался один и, казалось, своим ханджаром вызывал на бой весь экипаж.

– Тридцати матросам, вооружившись хорошенько, сесть в баркас и отвезти преступника судье, – велел капитан.

Баркас тотчас спустили на воду, туда посадили убийцу, тридцать матросов с заряженными ружьями сошли вслед за ним, двенадцать дюжих гребцов ударили веслами, и шлюпка быстро понеслась по волнам. При этом турецкие лодки снова собрались полукругом и следовали на расстоянии за убийцей, который был причиной всего этого шума.

Корабль встал боком, чтобы в случае нужды дать залп по берегу, но эта предосторожность была излишней. Турки держались на почтительном расстоянии от нашей шлюпки, солдаты спокойно вышли на берег и повели преступника к кади [35] . Турки тоже пристали к берегу, оставив свои лодки на произвол судьбы, и побежали в те же ворота, в которые

вошли моряки. Минут через десять мы увидели, что наши спокойно и в безупречном порядке идут назад, к баркасу. Виновный был передан в руки правосудия. В этом случае, как и всегда, когда требовались здравый смысл и непоколебимое мужество, Стенбау сделал именно то, что следовало.

35

Кади – в мусульманских странах: судья, осуществляющий судопроизводство на основе шариата.

Еще некоторое время встревоженные турки бродили по берегу, словно угрожая нам, но мало-помалу мрак вокруг них сгустился, крики стали все менее шумными. Вскоре обширная водная гладь, которую еще недавно оглашали угрожающие возгласы, погрузилась в глубокое безмолвие. Мы выждали еще с час, потом, опасаясь тайного нападения, капитан приказал пустить ракету. Огненная змейка взвилась к небу, ракета разорвалась в воздухе, озарила на минуту своими бесчисленными звездочками весь Константинополь, и мы увидели, что по берегу бродит лишь стая собак в поисках пищи.

На другой день посол пригласил капитана и всех офицеров «Трезубца» сопровождать султана в мечеть, куда он ехал благодарить Аллаха за то, что тот внушил Наполеону мысль снова объявить войну России; по возвращении из мечети мы должны были обедать в серале и затем представиться повелителю правоверных. Вместе с этим известием привезли письмо Байрону. Эдер уведомлял поэта, что домик для него нанят и он может переехать туда, когда ему будет угодно. Поэт собрался и в тот же день съехал с корабля вместе с Гобгаузом, Экенгедом и двумя слугами-греками. Капитан позволил мне проводить их при условии, что я вернусь к девяти часам вечера.

Новым жилищем лорда Байрона оказался прелестный дом, убранный совершенно по-турецки; он стоял посреди прекрасного сада, засаженного кипарисами, чинарами и сикоморами, просторные цветники пестрели розами, которые в этом благословенном климате цветут круглый год. Внутри находились роскошные ковры, софы и несколько шкафов, или, лучше сказать, сундуков, украшенных перламутром и слоновой костью и расписанных яркими красками. Эдер предусмотрительно велел принести англичанам три кровати, решив, что Байрон, как он ни любит восточную жизнь, все-таки не станет, подобно туркам, спать в одежде на софе. Однако это чрезвычайно не понравилось Байрону, и, несмотря на протесты своих товарищей, он тотчас отослал все три кровати назад, в посольство.

Глава XV

Утром, в день аудиенции, я одевался как можно наряднее, чтобы не слишком отличаться от турецких офицеров. Моисей вошел в мою каюту и запер за собой дверь с видом человека, который имеет важное и тайное поручение. Приняв все предосторожности, он подошел ко мне на цыпочках, прижав палец к губам. Я думал, все кончится тем, что он предложит мне какой-нибудь товар, запрещенный во владениях султана, но он, еще раз удостоверившись, что мы одни, сказал:

– У вас на левой руке перстень с изумрудом.