Страсти по Магдалине
Шрифт:
Мириам действительно ждала Ферхата. Уже с вечера она велела накрыть стол на верхней террасе, зажечь факелы, расстелить на каменных плитах мягкие ковры. Она встречала купца как самого дорогого и желанного гостя. Женщина была спокойна, сдержана. На приветствие купца ласково улыбалась. Отослала служанок, сама разлила по серебряным кубкам красное вино, выбрала самые прожаренные румяные куски мяса и положила на блюдо Ферхату. Не задала ни одного вопроса, не произнесла ни одного слова. Отпив вина, купец сжалился над женщиной.
– Сколько чести для такого скромного гостя, как я, Мириам! Не стоило тебе так хлопотать, женщина. Я сыт, и лишнее мне уже не впрок. Надеюсь, за всеми этими приготовлениями тебе удалось отдохнуть, моя госпожа?
– Да, почтенный Ферхат, кормилица не отходила от меня целый день, пока я не уснула. Я чувствую себя намного лучше, не переживай за меня.
– Я рад это слышать, потому что тебе понадобятся силы, чтобы выслушать меня.
Мириам побледнела, прижала руки к груди.
– Не надо так сразу расстраиваться, женщина,– успокоил её Ферхат. – Ничего страшного пока не произошло. Твоего странника видели и не один раз. Правда, в своих поисках нужной травы он покинул пределы Магдалы, но он живой и невредимый. Сначала его приметили двое нищих пилигримов на перепутье дорог, где ещё сгорела
Мириам согласно кивнула головой, она знала это место, там широкие просторы пастбищ и лугов, неудивительно, что Иса выбрал эту дорогу.
– Нищие получили от него еду и воду, поэтому хорошо запомнили странного путешественника. Ближе к Кане лежит небольшая роща, там его видели в кочевом племени саддукеев. Он вылечил одного мужчину от многолетней боли в спине и ещё помог молодой женщине. У неё были трудные роды. На это у него ушел почти весь день. Там он и переночевал, старейшина племени ни за что не хотел отпускать его в дорогу до рассвета. Плату от саддукеев он не принял, но молодой отец в благодарность загрузил его повозку корзинами еды и кувшинами с водой. Где убыло, там и прибыло. Как видишь, женщина, он и сам сможет себя прокормить своим ремеслом. Да…. – Ферхат задумался, пригладил бороду, допил терпкое вино.
– Чьё вино? Откуда? – поинтересовался он, прерывая свой рассказ.
– Старого Иосифа из Назарета, – ответила Мириам. Она взяла кувшин и снова наполнила кубок до краев. – Если понравилось, я прикажу, завтра же доставить это вино в твою лавку, почтенный Ферхат. Но ты не сказал, куда отправился Иса дальше?
– Дальше его след потерялся, моя госпожа. Где он был весь этот день, неизвестно, к сожалению. Многих расспрашивали о нём: торговцев, купцов, бродяг, рыболовов, пастухов. Но всё тщетно, никто его не видел, Мириам. Мои люди получили приказ следовать до Тивериады. Завтра к вечеру получим новые известия. А пока тебе нужно будет немного подождать, женщина. Есть какие-нибудь дела по дому? – поинтересовался Ферхат.
– Да, – Мириам рассеянно кивнула головой. – Весь двор завален оливой, сегодня, наверное, начали первый отжим на маслобойне. Нужно будет проверить работу и узнать начальную цену у скупщиков.
– Вот и хорошо! Это отвлечет тебя от грустных мыслей. А цену можешь не узнавать, она очень высока в этом году. Везде был неурожай. Ты возьмешь за масло большие деньги, это всегда приятно, – Ферхат посмотрел на равнодушное грустное лицо Мириам и осёкся. – Не переживай так, о, луна моя. Мы обязательно отыщем его. Случись, что плохое, это стало бы уже известно, такие вести всегда приходят первыми.
Со стороны озера подул свежий ветер, Мириам вздрогнула, накинула на плечи теплую накидку, она не могла согреться, дрожь била всё её тело. Успокаивало только одно: Иса был жив, и сейчас где-то под звёздным небом он коротал эту ночь. От выпитого вина немного кружилась голова, страждущая душа успокоилась, улеглась, сами собой нахлынули воспоминания.
– Твоя правда, почтенный Ферхат. Я помню, как такие же слова всегда повторял мой отец. Но это было очень давно… Несчастья приходили в этот дом одно за другим. Сначала умерла мать. Я не помню, это кормилица мне рассказывала уже потом, когда я подросла. Она долго болела и до последней минуты не верила, что может умереть. Вся её жизнь заключалась в любви к мужу и в воспитании детей. Нас было трое брат Лазарь, сестра Наина и я, Мириам. Через три года после смерти матери старший брат решил перебраться с женой на тот берег озера и жить отдельным домом. Тогда у него уже был маленький сын, мой племянник. Отец помог Лазарю прикупить в Гамале хороший дом и участок под виноградник, хотя тому больше было по душе лодка и рыбацкие сети. Но отец настоял на своем решении, выбора у Лазаря не было. В один весенний день пришли плохие вести. Я хорошо запомнила этот день. Наина дала мне поиграть своими красивыми бусами и ракушечными ожерельями. Я так долго об этом мечтала… Гамалу осадили персы, все жители были уничтожены. С тех пор я больше ничего не знаю о семье брата. Помню, отец пытался найти их, но вернулся назад седой и целый месяц ни с кем, даже со мной, со своей любимой Мириам, не разговаривал… Наина была старше меня на шесть лет. Когда ей исполнилось семнадцать, женихи не давали ей прохода. Она была красивая, стройная и высокая, пела такие весёлые песни. Долго затягивать со свадебным обрядом не стали, отец решил опять всё сам. Выбрал ей мужа побогаче и отвез в другой город в чужой дом. Я не видела сестру целых два года, а когда она приехала на пасху проведать меня и отца, я её не узнала. Из красивой цветущей девушки она превратилась в старуху. Богатый муж оказался слаб на вино и часто любил распускать руки. Избивал её сначала дома, потом выволакивал за волосы на улицу и бил прилюдно на потеху толпе. Когда об этом узнал отец, он пригрозил зятю судом и большим штрафом за увечье дочери, но тот только рассмеялся. На другой же день они уехали обратно домой. Я помню, как прощалась со мной сестра, она уже знала, что больше мы не свидимся. Через три дня пришли плохие вести. Он забил её до смерти, Наина ждала ребёнка…
Мириам замолчала. Ферхат ждал, не произнес ни слова. Тишина стояла вокруг, только где-то в саду трещали цикады, а на террасе полыхал огонь факелов. Женщина посильнее закуталась в накидку, сделала глоток вина.
Она никогда и никому не рассказывала о своей семье. Всё, что ранее знал Ферхат о её жизни, ему удалось разузнать у Есфирь. Но и та, безгранично преданная своей хозяйке, толком многое и не поведала любопытному купцу. Теперь же, слыша всё из первых уст, Ферхат запоминал каждое слово из рассказа Мириам, каждую подробность.
– Когда мы с отцом остались одни после свадьбы сестры, он ещё пытался обучать меня грамоте, хотя для будущей женщины это было непозволительной роскошью. Помню, Есфирь, украдкой наблюдая за нашими занятиями, только вздыхала и качала головой, думая, что хозяин глупостями занимает голову ребёнка. – Мириам улыбнулась и взглянула на Ферхата. Его сердце затрепетало в ответ на ласковый взгляд. – А после смерти Наины отец замкнулся в себе, всё винил себя в её гибели и каждый день ходил на могилу жены просить прощения… Та фреска Венеры, что находится на стене в моей комнате… Это работа отца, – Ферхат удивленно вскинул брови. – Да, да… Он всегда умел изображать то, что другие не могли даже увидеть. Тоскуя по своей так рано ушедшей жене, он нарисовал её по памяти, как помнил… как хотел помнить её всегда. В нашем доме всегда бывало много гостей, богатых купцов, останавливались проездом даже римские военачальники. Кто-то заметил фреску и очень хвалил мастерство отца. А однажды ему предложили заказ: разукрасить подобными картинами целый дом в Тире, что в Финикие. Это было недалеко отсюда,
Мириам задумалась. Как не хотела она в эту минуту облегчить свои душевные страдания, дальнейшее повествование вызывало у неё сомнения: надо ли рассказывать всё Ферхату, не отвернется ли он от неё после того, что услышит? Но любовь и преданность купца подкупали все её сомнения. И она продолжала.
– Работа увлекла отца настолько, что невозможно было и вообразить. Он начал жить заново. Каждый день, проведенный возле стен на возвышенных мостках со своими картинами и красками, давал ему новую силу жизни, новый творческий взлет. Мастерство его улучшалось с каждым новым заказом, с каждой новой фреской. Мы стали переезжать вдоль побережья из одного города в другой. Вскоре отца пригласили в Афины. Он поехал, не задумываясь. Но я росла рядом и не могла с утра до вечера сидеть на полу и подавать отцу кисти. В Афинах предстояла долгая работа. Отец отдал меня в храм Исиды. Там прошли мои лучшие годы жизни. Жрицей я не стала, потому что храм был для меня временным пристанищем, поэтому и в жертвоприношениях я не участвовала. Но танцам меня обучили и не только… Раз в году в день летнего солнцестояния в храме устраивались жертвоприношения иного рода. Отбирались несколько молодых девушек для мужчин из другого храма. Акт их любви приветствовался всеми старшими жрицами прямо на алтаре Исиды. Помню, разгневанное лицо отца, когда я с воодушевлением рассказала ему о предстоящих приготовлениях к этому празднику… Из храма он забрал меня в тот же день… Потом был Рим. Там отец обучался своему ремеслу у более опытных мастеров. Всё шло своим чередом. Денег нам хватало, жили мы более чем скромно, а плата за картины была высокой. Я росла. Моим увлечением стали пергаменты, древние свитки, латинский и греческий, мудрецы и философы, астрономия и геометрия. Рим – это древняя чаша веков, наполненная до краев всеми познаниями, которые раскрывались человечеству с начала всех времен… Но когда отцу надоело каждый месяц стричь мне волосы, да и грудь невозможно было уже скрывать под туникой, меня перестали пускать на философские споры в театр, на форумы, где могли присутствовать только мужчины, закрылись двери и общественной библиотеки. Мне вдруг стало скучно в этом удивительном городе, возле фресок отца. Меня интересовало только то, что было доступно мужчинам. Отец заметил перемену моего настроения и как-то вечером вынудил признаться о моей самой заветной мечте. Александрия! Я грезила ею во сне и наяву. Через два месяца работа в Риме была закончена, и мы отправились на корабле в Александрию. И там отец нашел работу, а мне учителя латинского, математики и астрономии. Целыми днями я просиживала в хранилищах Александрийской библиотеки и под видом помощника учителя помогала ему переводить древние рукописи и то, что от них осталось после большого пожара. Никогда я не испытывала большего счастья, чем в те далекие дни… Когда ты молод, стремишься быстрее жить и не замечаешь, как проносятся годы, как быстро и незаметно стареют возле тебя родные люди. Однажды вечером, сидя на своей любимой скамье возле нашего жилья, отец задумчиво провожал закат. Последние лучи солнца освещали его седую голову. Я вдруг увидела в нем уставшего старца, лицо изменилось, осунулось, заострился нос, появились новые глубокие морщины. Я увидела его лицо другим, таким, каким раньше никогда не видела: чужое, незнакомое лицо. Лишь на несколько минут мне показалось это. Он очнулся от своих грёз, а я от своего видения. Но после этого дня я стала внимательнее присматриваться к отцу… Однажды он позвал меня посмотреть свою работу. Она была закончена и за неё заплатили больше, чем ожидалось, это должно было радовать, но отец был печален в тот день. Он подвел меня к фреске, она была точной копией той, что осталась у нас дома в Магдале. Я помню его слова: «Она первая, она же и последняя». На следующий день мы возвращались домой. Я до сих пор не знаю, почему он так решил. Может быть, он примирился со своей совестью, или его простили те, кого он подвел в этой жизни, а может быть, прошло столько лет, и горе притупилось, а боль перестала терзать его сердце… Я не знаю. – Мириам перевела дыхание, немного успокоилась, допила вино и поставила пустую чашу на стол. – Мы возвращались морем, так было быстрее. За два десятка монет капитан греческого судна согласился довести нас до Птолемаиды, от неё было уже рукой подать до Магдалы. Но в Иоппе на судно стали грузить огромные тюки хлопка какого-то арабского купца, а небольшой отряд сирийцев должен был сопровождать этот груз. На корабле всем хватило места, все разместились на палубе. Ночью началась попойка. Громкие крики пьяных, их непристойные песни никому не давали спать. Отец решил выйти из пропахшего рыбой трюма и подышать свежим воздухом. Я попросилась сопровождать его, но он велел ждать его внизу… Я долго ждала его возвращения, не могла заснуть. Потом не выдержала и поднялась на палубу. Я нашла его сидящим возле свернутых кольцами канатов, отец не мог встать, не шли ноги. С большим трудом кое-как я подняла его, подхватила под руку, но тут случилось то, что я не могу забыть уже столько лет… Двое пьяных охранников заприметили меня, когда я вышла из трюма. Выждали удобный момент, напали сзади… всё произошло так быстро, что я даже не успела закричать, мне заткнули рот… Отец не смог прийти мне на помощь, он обессилено стонал рядом в нескольких шагах от канатов, отброшенный одним ударом… Странно, но я ничего не чувствовала, хотя была в сознании… только эти руки, жирные, липкие руки, терзавшие моё тело… Все мои мысли были об отце, я чувствовала только его боль и страдания из-за меня… Когда все закончилось, напоследок, один из мерзавцев ударил отца в живот кинжалом и выбросил его тело за борт… Я кричала, долго звала на помощь, потом потеряла сознание. Я не помню, как пережила этот ужас, как добралась домой, помню только, что капитан корабля сжалился надо мной и дал мне в сопровождение одного человека. Он и доставил меня в Магдалу. Дома я рассказала только о смерти отца, даже старая Есфирь не знает всей правды… никто не знает, кроме тебя, почтенный Ферхат…
Купец поднялся с места, молча подошел к Мириам. Преклонил перед ней колени и стал целовать женские руки, затем нагнулся, осторожно приподнял край туники и поцеловал её ноги. Мириам застыла от удивления, оцепенела, словно во сне. Нахлынувшее чувство стыда заставило её уже пожалеть о своем откровении. Ферхат медленно поднялся с колен.
– Никто и никогда не узнает от меня то, что я узнал сегодня, женщина. Твоя тайна умрет вместе со мной. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, даже не сомневайся, приказывай, и всё будет исполнено для тебя.